Читать книгу Советские тексты в постсоветской редакции - Саша Зайцев - Страница 5

– Жизнь дается человеку один раз, и стрелять надо так, чтобы жертвам было мучительно больно после каждого меткого выстрела, чтобы не жег позор за случайные и безответственные промахи, и чтобы закуривая на большой перемене в помещении за дверью с одной буквой «М», ты мог, не лукавя, сказать: «Не «Дневник пятилетки» красит человека, а человек красит «Дневник пятилетки».

– Лева, что ты несешь?

– Счастье людям, – тряхнул рыжей шевелюрой Лева Бронштейн. – Николай Островский. «Как закалялась сталь». Тут еще, знаете, как-то сама собой мелодия напрашивается. – Лева зажмурился и засвистел мотив песни «И боец молодой вдруг поник головой – комсомольское сердце пробито…» Просьбу пригласить в школу родителей он не расслышал из-за прозвеневшего в нужный момент звонка, возвестившего окончание урока.

Оговоримся: на время перемен Бронштейн объявил учителям бойкот: «Голова у меня пустая, потому что устаю я от вас. Урок добросовестно приготовлю, за парту сяду, и через полчаса будто и книгу не раскрывал – в ушах звенит, в глазах темно. Перемена дается, чтобы с мыслями собираться. На занятиях задавайте вопросы, ставьте двойки, вызывайте родителей, выгоняйте из класса, но после звонка руки прочь!» На Леву не действовали ни угрозы, ни увещевания. Постепенно его оставили в покое. А он курил на последнем этаже в туалете и бренчал на гитаре, исполняя любимые песни Ильича (отчество Вовки Ульянова) «Help», «Yesterday», «Yellow submarine» and «Don`t let me down». Ильич подыгрывал ему на скрипке – Вовкина мама Мария Александровна преподавала игру на этом инструменте в музыкальной школе. Их услышала учительница пения Инесса Армандосовна Люксембургова и предложила свои услуги по классу вокала (не в туалете, разумеется, а поодаль). Образовалась школьная вокально-инструментальная группа. После первого же вечера с танцами в актовом зале ее разогнал ко всем чертям директор школы Зиновий Аркадьевич Каменев по причине неистовства поклонников, затеявших массовую драку. Трое зачинщиков были на лицо. Люксембургову из школы уволили, Ульянову и Бронштейну выставили в четверти неудовлетворительные оценки по поведению.

Назревала революционная ситуация.

В лаборатории кабинета биологии пропала заспиртованная лягушка.

Учитель химии Дмитрий Иванович Мендельсон по ошибке спустил в унитаз склянку с натрием, приняв ее за испорченную печень трески.

На практических занятиях по физике Белла Львовна Рунге, показывая ученикам, как надо правильно собирать детекторный приемник, на волне «Маяка» поймала «Голос Америки» и от неожиданности потеряла сознание.

Вот-вот послышатся шаги командора в кабинете директора. А Вова и Лева ведут себя тише воды, ниже травы, уроков не прогуливают – не равён час, отличниками станут. Ульянов принес извинения учительнице литературы Надежде Константиновне за глупые шутки и пообещал ей впредь никогда больше не предлагать руки и сердца. Бронштейн перестал бойкотировать педагогический состав. И что? А то, что на втором этаже канализацию прорвало. Нагрянула комиссия из РОНО. Член комиссии неосторожно задел рукавом пустотелый бюст Ленина в кабинете директора. Раздался легкий хрустальный звон. Прикрыли дверь – совещание. Комиссия существенных недостатков не обнаружила и лишь порекомендовала восстановить на работе учительницу пения Люксембургову. Люксембургова отказалась. Ее место занял бывший солист Ансамбля песни и пляски Советской армии имени Александрова. Ульянов с Бронштейном музицируют по вечерам в каком-то клубе, где ими, поговаривают, заинтересовался сам Алексей Козлов.

Как известно, в тихом омуте черти водятся. Ульянов вздумал тряхнуть стариной и на улице, еще до начала уроков, подстрелил из рогатки Василия Ивановича. Занятия, опасаясь мести физкультурника, прогулял. Бронштейн, выходя из класса, молча положил на стол перед Надеждой Константиновной запечатанный конверт. На конверте корявым почерком, но разборчиво было выведено «От Ильича».

– Опять двадцать пять! Когда это кончится? – застонала Надежда.

– Когда-нибудь, – неопределенно ответил Лева. – Меня попросили – я передал.

– Я тоже хочу тебя попросить.

– Извините, Надежда Константиновна, идет вторая минута перемены.

– Лева!

– Если вам не терпится пообщаться с моим отцом, могу дать домашний телефон. Забивайте стрелку сами. Ему даже приятно будет. Мама в санатории.

– При чем здесь мама?

– При том самом, – томно прищурил глаз циничный Бронштейн. – И Ульянов от ревности дара речи лишится и прекратит вас своими посланиями бомбардировать.

– Послушай, Лева, я вовсе не собиралась беседовать с твоим отцом.

– Мне показалось?

– Показалось. И вот что. Открой, пожалуйста, конверт.

– Он не мне адресован.

– Здесь не написано, кому он адресован.

– Подразумевается. Написано: «От Ильича». Вы – Надежда Константиновна. История подсказывает…

– Ах, история? Ну, тогда ты сам почти что Троцкий! Конверт вскроешь? Читай вслух.

– Завтра было бы поздно. Точка. Думаю о вас постоянно. Точка. И подпись: Ленин. Всё.

– Пойми, твой друг просто-напросто издевается надо мной, используя нелепое созвучие имен. Вместо того, чтобы по напутствию лица, с которым он себя идентифицирует, «учиться, учиться и учиться», он издевается, издевается и издевается. В какое дурацкое положение он меня ставит и, главное, за что?

– Все они, Ильичи, сволочи лысые.

– Лева!.. Ты бы что ли поговорил с ним, вы все-таки друзья, одна джаз-банда, можно сказать.

– Банда-то, мы банда, – согласился Лева, – но, к сожалению, с некоторых пор не джаз, в стенах школы во всяком случае. Когда нас разогнали, никто не вступился. И вы промолчали, а хорошо ли это? Ладно, забудем. С Ульяновым я поговорю. Если хотите, на дуэль его вызову – с десяти шагов из рогаток.

– Не надо из рогаток… Знаешь что… Заходи вечером ко мне в гости на чай. Гитару захвати.

– Надежда Константиновна, а с Ильичом можно?

– С Ильичом?

– Даю слово, он не будет больше. Без его скрипичного сопровождения репертуар сильно проигрывает.

– С Ильичом, так с Ильичом. Кстати, почему его в школе нет?

– Между нами только. Прогуливает. Курьез утром произошел. Целился он из нашего любимого оружия…

– Из рогатки?

– Ну, не из «Макарова» же. Так вот, целился он в мягкое место позора нашей географии, а угодил, черт его знает как, в упругую ягодицу возрождения физической культуры. Василий Иванович его не догнал, но обещал все уши пообрывать. Справку я ему сделаю. Всё, побежал, перемена заканчивается, покурить не успею.

– Бронштейн!

Но Лева уже выскочил в коридор, пролетел, минуя по три ступеньки кряду, два лестничных пролета и остановился у двери на второй этаж, из-за которой доносились обрывки беседы Зиновия Аркадьевича Каменева с Анной Захаровной Микоянской. Обрывки эти сливались с общим монотонным шумом перемены и никакого интереса собой не представляли. Однако последняя случайно долетевшая фраза директора почему-то испортила Леве настроение. Так бывает иногда. Ничего особенного Лева не услышал: «Ну, вы же понимаете, Анна Захаровна, что это – дело каждого коммуниста». Невольно подумалось: до какой же степени все изолгались, кого они из себя корчат? Ладно бы с высокой трибуны, а то ведь в простом разговоре с глазу на глаз… Интересно, чего, собственно, добивается Надежда Константиновна? Домой вот к себе пригласила. Неужели хочет таким способом дешевый авторитет заработать? Ильич ее достал, спору нет. Ну и приглашала бы его, меня-то зачем использовать?.. Неожиданно Лева стал противен сам себе. Нельзя же, в самом деле, всех равнять с этими задницами. Так и жить расхочется. Ноги сами спустили его на первый этаж, вынесли на улицу и понесли дальше. Следующим уроком по расписанию была география, следующим действием Левы Бронштейна – звонок из ближайшей телефонной будки Володе Ульянову. Ильич пригласил в гости, пообещав показать другу поэму, от которой не придет в благоговейный трепет разве что биологический урод вроде Зямы Каменева.