Читать книгу Город - Савелий Лукошкин - Страница 3

Маленький Мик и Девочка в картине

Это было давно. Мик точно не знал, год, или месяц назад – но давно, это точно. Позже я высчитал, что все это должно было случиться лет пятнадцать назад. Мик тогда еще не жил в городе, а путешествовал со своей палаткой по далекой южной стране. И однажды пришел в незнакомый город – большой и шумный, как тропический лес.

Сверкало огромное солнце, висевшее так низко, что заслоняло башни города и далекие горные вершины. Стрекотали под этим солнцем счастливые кузнечики и шумели люди, столпившиеся у арки подземного туннеля. Здесь были цыганки в ярких оборванных платьях и с босыми смуглыми ногами, сверкающие поддельным золотом испанцы из пригородов, потрепанные русские с кожей, похожей на сердцевину дерева, улыбающиеся индейцы, ни единого слова которых никто не понимал.

И был Мик.

Он сидел на склоне холма, в котором и был прорыт подземный туннель, и завтракал булкой и миндальным молоком. Рядом была табличка с надписью «Usted no puede sentarse en la hierba», но Мик не понимал по-испански. А поскольку он повесил на табличку мешок со своими вещами, никто не мог ее прочитать.

Булка кончилась. Мик посидел немного, глядя на круговорот людей внизу: одни заходили в туннель и пропадали, другие выходили, и из города подходили все новые и новые.

Сунув бутылку из-под молока в карман джинс, он спустился вниз по склону.

В туннеле была ярмарка. Разноязыкие голоса тысячами эх отдавались под бетонными сводами, было сыро и даже немного сумрачно – но с прилавков сверкали яркие и загадочные вещицы. Чего здесь только не было! Книги в мягких обложках, на неизвестных языках, браслеты, серьги и кольца из бисера, серебра, перьев, камней, фальшивого золота и дерева, всякие ржавые штуки, бывшие, наверное, деталями от других штук (к ним с видом знатоков приценивались старики в темных очках), пластинки, сладости, старинные фотографии давно пропавших людей, монетки далеких стран, связки ключей, индейские трещотки и дудочки…

Мик бродил туда-сюда, невидимый в толчее (он был слишком мал ростом) и подпрыгивал у прилавков, чтобы разглядеть товар.

И вот он увидел ее. Девочка с нежной зеленоватой кожей и скромно опущенными глазами, в старинной медной раме.

За прилавком сидел бритый индеец в мятой рубашке.

Мик кое-как протиснулся к нему и молча показал на картину.

Индеец засмеялся и сказал что-то.

Мик покачал головой, и тогда продавец показал на пальцах – семь.

Мик кивнул и укрылся в толпе. Девочку нельзя было покупать, это бы все испортило. Есть такие вещи, которые, если их купишь, портятся. Становятся ненастоящие. Их надо находить, красть или получать в подарок, обменивать, на худой конец.

Так что Мик выбрался из туннеля и, усевшись на газон, принялся перебирать свое имущество. Из потрепанного зеленого мешка на свет Божий явились: три булавки, иголка с ниткой, рыболовная леска, маленький черный фонарик (без батарейки), серебряная губная гармошка, браслет с затертыми зелеными бусинками, на которых были белые затертые иероглифы, камешек необычного цвета, перочинный нож, схема метро Риги (с рекламой прачечной на другой стороне) и запасные носки.

Мик перевернул мешок и потряс. На траву высыпались два осенних листка и крошки, всё.

На Зеленую Девочку тянула только гармошка. Но гармошку было жалко. В одной заброшенной деревне далеко отсюда он нашел ее на чердаке, в чьем-то тайнике. С тех пор они много прошли вместе. Играть Мик так и не научился, но любил дудеть во все горло, когда оказывался один посреди поля или в ночном лесу.

– Понимаешь, – объяснил Мик мне, – Звери знают, что только большой и сильный хищник не побоится шуметь на весь лес. Так что я дудел и смело шел в темноте, а волки и медведи разбегались во все стороны.

– Учту на будущее, – серьезно сказал я. Мик кивнул и прихлебнул еще кофе из своей фарфоровой кружки. Кожа у него была белее, чем этот фарфор.

Мик сидел у входа на подземную ярмарку и в который раз перебирал свои вещи. Вздохнув, он наконец отложил в сторону перочинный нож, браслет и камень. Смешно и думать поменять это на девочку в старинном платье и чепце, с печальными темными глазами и белыми губами на зеленой коже, окруженную тонкой медной рамой. Но надо было хотя бы попробовать.

Крепко сжав свои дары в кулачке, он вернулся в туннель. Вокруг сверкали сотни мелочей и шумели голоса и смех, но Мик шел один и в тишине. От волнения он потерял нужный прилавок и, исходив весь туннель от начала до конца, успел прийти в отчаяние, как вдруг кто-то спросил его на знакомом языке.

– Это у тебя выпало?

Мик удивился. Обычно в таких местах люди его не замечали.

Он обернулся. Худой мужчина в одежде сплошь из потрепанной джинсы протягивал ему схему метро Риги.

– Спасибо, – вежливо поклонился Мик и забрал листок. Мужчина, кажется, не очень хотел отдавать.

– Ты из Риги? – спросил мужчина.

– Нет. Но я там бывал.

– Отдай мне схему, – попросил мужчина, – Я родился и вырос в Риге, и уже никогда туда не вернусь. И у меня нет ничего, чтобы напомнить.

Мик отдал.

– Спасибо, – мужчина спрятал листок в карман, – Я могу тебе чем-нибудь помочь, малыш?

– Я ищу индейца, который здесь торгует. У него есть картина с зеленой девочкой.

– Тут много индейцев. На какой стороне он был?

– Слева.

– Слева, – повторил мужчина, – Ну-ка, не отставай.

Мужчина был маленький и невысокий, но таранил толпу, как ледокол. А Мику оставалось только спокойно идти в фарватере, спеша только, чтобы не успели сомкнуться льды.

Довольно скоро они нашли тот прилавок.

Индейца Мик даже не узнал, но девочка была на месте.

– Эта? – спросил мужчина из Риги.

– Да, – сказал Мик.

Они поговорили о чем-то с индейцем (тот узнал Мика и подмигнул ему), мужчина протянул несколько смятых бумажек, индеец передал картину.

– Спроси его, кто это? – попросил трепещущий от радости Мик.

Тот спросил. Индеец пожал плечами и засмеялся хрипло, по-разбойничьи, – Vieha Maria!

Когда они вышли из туннеля, рижанин отдал Мику картину.

– Скажи, зачем она тебе?

Мик не ответил, разглядывая девочку. Оказывается, это была не картина, а что-то вроде гравюры. Только не на дереве, а на пробке или чем-то вроде того. И, конечно, никакая это была не Vieha Maria, уж в таком объеме Мик испанский знал.

– Никакая это не Vieha Maria, – вслух повторил он.

– Конечно. Меня зовут Петер, кстати.

– А меня Мик.

– Слушай, Мик. Я сейчас занят, но часам к четырем закончу. Подходи к этому концу туннеля. Поужинаем у меня. Ужасно хочется узнать, как там в Риге. Можешь заночевать.

– Если получится, – сказал Мик, – Спасибо!

И умчался прочь, пока его не заставили дать более определенный ответ. Он был отчасти обязан Петеру, но идти к нему не хотелось.

По улицам нестройным толпами бродили полураздетые туристы. Они сидели в верандах ресторанов, выходили из магазинов и заходили в них, болтали на скамейках скверов и бортиках фонтанов, смеялись, и говорили на тысячах непонятных языков. Солнце сверкало на их улыбках и темных очках, и то и дело раздавался с разных сторон стрекот фотоаппрата.

Мик шел один, с выцветшим зеленым мешком за спиной и Зеленой Девочкой по д мышкой. Почти никто его не видел – он был слишком не похож на все окружающее и выбивался из общей картины. Только дремавший под столиком уличного кафе кот проводил его прищуренным взглядом.

Вслушиваясь в еле слышный за городским шумом плеск волн, он направлялся к морю, к порту. Улочки постепенно становились темнее и уже, пахло острым перцем, собаками и водорослями.

Впереди, в просвете между двумя старыми домами Мик увидел море – светло-серую, прозрачную гладь, сливающуюся с небом. Порт был огорожен, но это ничего – заборов без дырок не бывает. Пройдя вдоль ржавой сетки, он нашел собачий лаз. Пролез в него и сразу оказался в совсем другом мире: здесь было тише, прохладнее и почти ничем не пахло – только ржавчиной и солью.

Пробравшись между темно-зеленым и красным металлическими контейнерами, он дошел до причала. Расстелил мешок, уселся и еще раз полюбовался на Зеленую Девочку. Одетая в старинное платье с узорчиком вдоль плечей и белую монашку (из под нее выбивался темный локон), с белыми от холода губами, светло-зеленой кожей и кротко опущенными вниз глазами. Так, наверное, выглядела царевна-лягушка сразу после превращения.

До вечера Мик сидел на причале, глядя на метавшихся над морем чаек и грузчиков, снаряжавших серый железный корабль. Зеленую девочку он держал на коленях, так, чтобы она тоже все видела.

Спустившееся солнце оранжевым светом грело спину. Погрузка закончилась, ушел последний грузчик; корабль постоял немного, медленно и тяжеловесно развернулся навстречу горизонту. Загудел торжественно, хрипло и ликующе и медленно поплыл в открытое море. Мику захотелось броситься в воду, догнать его и уплыть куда-нибудь. Но он вовремя сообразил, что влезть на корабль было бы не по чему. К тому же не успел бы: это только казалось, что корабль движется медленно и солидно. Уже скоро он превратился в маленький силуэт на потемневшем горизонте.

Расшумевшиеся волны подпрыгивали и плескались почти у самых ног Мика.

Вздохнув, он поднялся, попросил Зеленую Девочку – «Посиди пока здесь» – и, дождавшись молчаливого согласия, убрал картину в мешок. Закинув его за спину, он быстро пошел прочь.

Между рядами домов плавал вечерний свет, золотистый и полупрозрачный, как ломтик дыни. Везде слышны были оживленные детские голоса, но самих детей видно не было; Мик подумал, что это похоже на леших, когда они заманивают одинокого путника. Хотя на самом деле, дети, наверное, просто играли во дворах.

На перекрестке кто-то резко и жестко схватил его за руку. От неожиданности Мик испугался и дернулся прочь, и только потом обернулся. Петер, краснокожий и одетый в истрепанную джинсу, внимательно смотрел на него.

– Привет, Мик, – сказал он и, помедлив, отпустил руку.

– Привет, – сказал Мик. Чувствовалось в Петере что-то такое, что не позволило ему тотчас броситься бежать, лавируя между машинами. На фоне оседающего, золотисто-дынного вечера, Петер казался резким и четким мазком, единственным проявлением реальности. Убегать от него было бессмысленно.

– Я тебя искал, – сказал Петер, – Пойдем поужинаем, расскажешь мне о Риге. Что скажешь, малыш?

Мик ничего не сказал. Он внимательно глядел на Петера, пытаясь разобраться в своих предчувствиях.

Тогда тот снова взял его за руку и повел куда-то по голым и тихим улицам. Мик уже не слышал играющих детей, а вечерний свет поблек и поскучнел. Вечер был испорчен.

Даже если сейчас вырваться и убежать – все равно того впечатления не вернуть. Так что Мик вяло плелся за мужчиной.

В конце концов, хоть поужинаю нормально, – не слишком успешно утешал он себя.

Они прошли по широкому и длинному мосту и спустились на берег реки, засаженный огородами и заросший исполинскими пыльными дубами. Дальше шли по узенькой, крепко утоптанной тропке. Здесь стрекотали насекомые, а шум машин слышался глухо и смутно – при желании его можно было спутать с ветром.

Потом поднялись обратно к асфальтовой улице и остановились у желтого старого дома, всего исписанного граффити. В темноте казалось, что стены сочатся грязно-зелеными, красными и черными кляксами.

Петер, по прежнему держа Мика за руку, достал ключи и открыл дверь.

В узком проеме было темно; уличный фонарь высветил грязные деревянные ступени, ведущие куда-то наверх.

–Проходи, малыш, – сказал Петер, проталкивая его вперед и закрывая дверь.

Мик терпеть не мог это слово, но не возразил – уже в который раз. В Петере было что-то, делавшее Мика ленивым и покорным, не имеющим сил отстаивать свое я.

– Эй там, – крикнул Петер в темноте, – Свет включите!

Ответа не было, хотя теперь Мик понял, что в доме они не одни – из щелей в потолке еле-еле пробивались паутинки света; кроме того, сверху доносился неясный шум.

Петер выругался.

– Ладно, малыш. Поднимайся потихоньку по лестнице. Только осторожно – перил нет. Я сзади подстрахую, если что.

Мик пошел наверх. Темнота казалась не просто отсутствием света, а чем-то материальным, липким и грязным. Теперь он уже не верил, что дело ограничится сытным ужином (пусть в неприятной компании) и рассказом о Риге. Какой же я дурак, – с горечью думал он.

Впереди яркой желтой полоской пробивался свет из-под двери. Слышались негромкие голоса и какое-то жужжание. Мик остановился.

– Заходи, не стесняйся, – сказал Петер.

Обреченный и усталый, Мик открыл дверь.

В центре большой комнаты с белеными стенами стоял деревянный стол, за которым сидело несколько мужчин – испанцев, цыган и индейцев. Другой мебели и не было, по углам валялись свертки тряпья и ящики. Все это было освещено керосиновыми лампами, свисавшими с высокого потолка и стоящими на столе.

Мужчины замолчали, обернувшись к Мику.

– Новый паренек, – сказал Петер, входя вслед за ним, – Привет, ребята.

То, что он не представил меня им и назвал меня «новым» было особенно опасно, – сказал Мик, – Я понял, что живым из этой берлоги могу и не уйти.

Мик перелез на подоконник и сел, поджав колено к груди. За ним было весеннее светлое небо и быстрые, прозрачные струи дождя.

Я закурил, стараясь сосредоточиться на рассказе. Слишком уж чужд был этот опасный южный город всему окружающему – прозрачному дождю, белым чайкам на горизонте, ажурной красной башенке, видной через два ряда крыш.

– Я, видишь ли, забыл, что Петер запер входную дверь на замок.

Мик мягко улыбнулся и пожал плечами, – Правда, все равно стоило попробовать, может, я бы ее выбил.

Мик, развернувшись, проскочил мимо Петера и выскочил на лестницу, оглушительно захлопнув за собой дверь. В полной темноте он с неудержимой скоростью слетел по ступеням и на полном ходу ударил ладонями вперед. Стена отозвалась неприятной неподвижностью. Мик толкнулся в сторону, нащупал дверь. Сверху уже пролился желтый свет керосина, в нем металась длинная и быстрая тень. Что-то кричали.

Мик рванулся раз, другой, вертел во все стороны ручку – но дверь не поддавалась.

– Ладно, – спокойно сказал он, повернувшись к преследователям, – Я сдаюсь.

Но Петер сотоварищи не умели принимать благородных капитуляций.

Не дослушав его стоических слов, они грубо подхватили Мика за руки и за ноги и подняли наверх. Там его пронесли через давешнюю комнату и забросили в какой-то темный чуланчик. Мик услышал, как провернулся в замке ключ.

Сквозь зарешеченное окно слабо светила луна; на небо высыпали первые звезды. Мик полежал немного на полу, глядя в квадрат окна и думая о том, что мешок (а с ним и Зеленая Девочка) счастливо остались при нем. Затем он встал и принялся за осмотр своей темницы.

Чулан был крохотный и очень пыльный, с деревянным полом и пожухлыми обоями, отстающими от стены. Обстановка состояла из швабры в углу и кучи засаленного тряпья под окном. Мик тщательно перерыл его – это оказалась ворох детской одежды, очень грязной. В темноте нельзя было разобрать, но он был почти уверен, что некоторые пятна – от крови.

– Дело принимало совсем дурной оборот. Я сидел там и с ужасом думал – что же здесь происходит? – Мик подтянул другое колено к груди, а первое отпустил. Я со смутным чувством, ни о чем толком не думая, глядел на щегольский черный шелковый бант на его башмачке.

Потом Мик еще раз осмотрел комнату: стены, пол, потолок. Путей для побега не было. Окно было слишком маленьким, к тому же оно было забрано частым переплетом, в который были вставлены мелкие и разномастные кусочки стекла.

Тогда Мик подошёл к двери и прислушался. Его тюремщики слушали радио и негромко переговаривались; рассчитывать на то, что они напьются, очевидно, не стоило.

Мик просунул в дверную ручку швабру, осторожно подёргал, стараясь соблюдать тишину. Запор вышел слабый, но хоть что-то.

Он решил держать здесь оборону до утра. А когда станет светло и на улицы выйдут люди, он выбьет окно и выбросит окровавленное тряпье – может, это привлечет внимание прохожих. Или даже удастся докричаться вниз.

Но всё это было ненадежно, потому что вряд ли его оставят до утра. К тому же дом наверняка стоял на отшибе.

Мик сел на пол – спиной к двери, как можно дальше от кучи детской одежды. Достал из мешка картину с девочкой.

– Вот мы и попались, – грустно сказал он ее кроткой улыбке и прикрытым глазам, – А как все было хорошо!

Он помолчал, вспоминая разные истории. Но ничего такого же страшного, как темный чулан с кучей детской одежды в красных пятнах, с ним еще не приключалось.

– Если мы отсюда выберемся, это будет такое приключение!, – наконец сказал он, – Просто ух!

Зеленая Девочка чуть пожала плечами и улыбнулась уголками рта.

Конечно, оно того не стоит, – согласился Мик, – Но все-таки… Знаешь, я однажды застрял на брошенном хуторе, далеко на севере отсюда. Как раз неподалеку от Латвии, откуда родом этот подлый Петер. Дело было осенью. Река из-за дождей разлилась, и мой хутор оказался на островке. Вокруг была темная вода, в которой отражались облака, а из воды торчали верхушки елей. Я особенно не горевал, потому что можно было ловить рыбу, а на дрова я разбирал пол в дальней комнате. Но потом на мой островок начали приплывать волки. Сначала был один. Он был мокрый, взъерошенный и очень несчастный. Вел он себя очень скромно – сидел на самом краешке берега и глядел куда-то вдаль. Он даже не выл по ночам. Так и сидел, наверное. Я его угощал рыбой, когда удавалось поймать побольше. И может, мы бы с ним подружились и я бы путешествовал с настоящим волком, но ничего не вышло. Потому что вскоре на остров начали приплывать другие волки.

Мику послышался негромкий вздох удивления и тревоги. Он внимательно посмотрел на портрет. Девочка была неподвижна, но, конечно, ахнула именно она.

– Да, – сказал Мик, – Становилось опасно. Они бродили по моему островку, вечно взъерошенные и черные от дождя. Глаза у них горели желтым огнем – от голода. А кругом была только тихая вода и верхушки елок, и постоянно моросил дождик. Я уже не мог рыбачить: я заперся на все запоры и глядел в окна на волков. А они бродили вокруг, заглядывали в окна и тоже глядели на меня. Тот, первый, быстро затесался в их компанию. Я уже не мог отличить его от остальных.

По мере того, как Мик рассказывал, в чулане будто становилось светлее. Но это не рассветало – за окном была по прежнему темнота в ярких пятнах звезд. Это картина тихонько светилась нежно-зеленым светом.

Мик ахнул, потом сказал «Ага» и крепко прижал картину к груди. Дальше он рассказывал тихо-тихо, на ушко девочке. Зеленый свет, казалось, гладил живот и грудь не сильным теплом.

– Дождь не прекращался. Волков надо было как-то прогнать. Однажды утром, когда вдруг выглянуло из туч солнышко, я тайком вылез в окно и стал чертить на земле магический знак. От опасных зверей. Конечно, спешить в таком деле нельзя, и нервничать тоже – но я все равно спешил и нервничал. Ничего не мог с собой поделать.

Мик, дрожа от холода и страха, чертил заостренной палочкой по мокрой земле. Первым делом круг, так всегда. Вертикальная линия из четырех точек в центре. Треугольник с одной волнистой стороной. Он старался не замечать холодных касаний мокрой травы, моросящего дождя над головой, сырости, прокравшейся в ботинки. Когда рисуешь магический знак, надо перестать видеть мелочи. Надо вообще перестать видеть отдельно траву, а отдельно небо, а отдельно волков. Всё должно быть вместе, и ты с этим сливаешься.

– Правда, специально так редко получается, – вздохнул Мик, – Само собой должно выходить.

– А ты можешь нарисовать знак, чтобы вывести нас отсюда?

Голос был тихий и мелодичный. И Мик как будто знал его, что-то вспоминалось неопределенное, но хорошее и немного грустное. Мик помолчал, пытаясь достать воспоминание или сон. Не вышло.

– Знак надо на земле рисовать или на песке. На полу не получится. И, наверное, с людьми это не очень работает.

Девочка вздохнула.

– В общем, тогда у меня почти получилось. Я рисовал так, что не заметил, как подошел волк. Я только вдруг увидел, как нарушая линию круга, в рисунке появилась лапа. Худая волчья лапа с твердыми когтями, черной кожей на подушечках и торчащей во все стороны мокрой шерстью. И я сразу понял, знак теперь не сработает. Я отпрыгнул от него и упал. А он сидел, положив лапу на рисунок. А когда я, спотыкаясь от страха, влез наконец в окно и обернулся – там были уже все. Вся стая. Сзади их освещал узкий луч солнца, на которое налетели облака. И вода так поблескивала…Знаешь, – доверительно сказал Мик, – Я подумал, я там навсегда. Из-за этой воды.

Девочка кивнула.

– Ты утонула? – спросил Мик.

Она долго не отвечала, думая о чем-то. Потом сказала, – Точно не помню, но, по-моему, да.

Теперь кивнул Мик.

Он вдруг услышал тишину за дверью. Тишину и темноту. Это вовсе не обнадеживало, наоборот – пугало. Мик поглядел в окно – за стеклом было теперь совсем темно, ни звезд, ни отсвета фонарей.

Прошло какое-то время, и куча тряпья на полу зашевелилась. Из нее, выгнувшись, вывернувшись, показалось что-то. Медленно оно поворачивало к Мику человечью голову с человечьим лицом.

Это было страшно; Мик закричал в самого себя. Поднимающийся почти показал ему лицо – а Мик точно знал, что не может его видеть. Но и закрыть глаза было нельзя.

В самый последний момент, когда Мик почти увидел, кто-то схватил его за руку и потащил вверх.

Мик медленно дышал, привыкая к миру. За окном был однотонный, серый рассвет. Рядом сидела, держа его за руку, Зеленая Девочка.

– Спасибо, – сказал Мик.

Девочка улыбнулась, чуть сжала его ладонь и постепенно растаяла в пустом свете. На полу было просто тряпье, в пыли были следы Мика.

– Тогда я только до конца поверил, что проснулся, – сказал Мик.

– Но проснулся ты там же? В том чулане? – спрашиваю немного запутавшийся я.

– Конечно.

Я вдруг вспомнил про исчезновения детей в городе.

– Слушай, Мик. А эта история точно произошла там, далеко на юге?

Мик посмотрел на меня с интересом, – Точно. А где еще она могла произойти?

– Здесь тоже пропадают дети.

Мик спрыгнул с подоконника и обернулся к окну. Тонкий грифельный силуэт на фоне акварельного, нежного и мокрого голубого неба.

– Нет, – после паузы сказал он, – Совсем не похоже. Здесь они пропадают, наверное, как-то по-другому.

– Наверное, – вздохнул я, – Кофе совсем выдохся, сварить тебе еще?

– Нет, спасибо.

Мик обернулся и снова вскарабкался на подоконник. За его спиной, близко-близко к стеклу, промчалась большая белая чайка.

– Ну так вот, – продолжил Мик. Я потихоньку начал скручивать себе папиросу.

– Я проснулся в чулане на рассвете. Первым делом я выглянул в окно. Но стекло было мутное. Видно было только черную дорогу под домом, какое-то старое дерево и забор. За забором была, кажется, свалка.

Тогда Мик подошёл к двери и прислушался. Тишина стояла полная, настоящая – когда поскрипывают сами себе половицы и вздыхает сквозняк. Дом казался давным-давно пустым. Мик вытянул швабру и подергал дверь – по-прежнему заперта, конечно.

Вернувшись к окну, он локтем, стараясь действовать потише, выбил одно стеклышко, потом второе. В лицо ударил холодный воздух. Пахло морем, помойкой и рассветом.

Мик огляделся. Теперь было точно ясно, что дом стоит на старой грунтовой дороге. Прямо под окном росла скрючившаяся яблоня в редкой листве. Через дорогу был деревянный забор, из-за которого выглядывали вершины мусорных гор. Над ними кружились чайки, а за чайками виден был край встающего солнца.

Мик сел на пол и задумался. Пробовал поговорить с Зеленой Девочкой, но она не отвечала, неподвижно сидя в своем портрете.

Переборов страх и отвращение, он решил еще раз перебрать детскую одежду. Надо было найти ключ. Зачем его вообще похитили? Хотя бы кто похитил?

Аккуратно разложив все вещи на полу, он начал осмотр. Внимательно оглядывал со всех сторон, выворачивал, снова осматривал, откладывал. Старался не касаться пятен засохшей крови.

Желтая курточка с капюшоном. Вроде бы на мальчика, размером почти на Мика. Пятен крови нет, просто грязная. Оборван один рукав.

Красное платьице. Совсем маленькое, Мик сначала подумал – это футболочка такая.

Она, наверное, была мне по пояс ростом, – сказал Мик, – Совсем крошечная.

Стало совсем кисло, но он все-таки заставил себя осмотреть платье полностью. Пятен было много. Сзади у ворота – большая дыра с рваными краями.

Тупо разглядывая эту дыру, он заметил непонятный отблеск – и вытянул с платья длинный, золотистый и чуть вьющийся волос. Это последнее подтверждение, напоминание о когда-то жившей девочке совсем доконало его. Мик расплакался с платьем на коленях и волосом в руке. За окном горько кричали чайки.

– Когда я успокоился, я повязал её волос себе на запястье. Поклялся, что не сниму, пока не отомщу за неё, – сказал Мик.

Я молча слушал. На это нечего было сказать.

– Всего там было то ли 4, то ли 5 комплектов. Некоторые вещи были такие изорванные и испачканные, что ничего нельзя было понять. Может, и больше пяти.

Два комплекта были точно на девочек, остальные могли подойти и мальчикам, и девочкам. Два были примерно моего размера. Еще два – маленькие, на ребенка лет пяти. Еще один был совсем крошечный. Я надеялся – он на куклу. Хотя зачем было раздевать куклу? Всё это ничего не объясняло.

Мик вздохнул и отвернулся, пряча лицо. Я тоже отвёл взгляд. В пепельнице дымилась папироса, в окно сильно и радостно светило солнце. Я поневоле немного сомневался в его словах – хотя ясно было, что все это правда. Поэтому было стыдно.

– Потом я сидел и слушал. В доме пусто, это чувствовалось по всему.

Наконец опомнившись, Мик вскочил и, разбежавшись, ударил плечом в дверь. Дерево чуть дрогнуло, но упрямо отбросило его назад. Еще раз. Удар, чуть слышный треск.

Запыхавшийся и красный Мик, как вихрь, несся по комнате и бился о старое дерево. Дверь скрипела, трещала и потихоньку поддавалась.

Наконец, со страшным грохотом дверь провалилась и Мик вылетел в комнату – прямо в руки беззвучно смеявшихся людей.

Его тут же схватили. Напротив Мика стоял высокий худой старик, почти лысый, но с длинной пегой бородой. Вокруг рта она была темнее и казалась влажной. Чуть дальше, в темной глубине комнаты, стояла женщина в ярко-красном платье.

Отсмеявшись, старик наклонился к Мику. Глаза у него были круглые и не блестели – просто черные шарики в ямках морщинистой кожи.

Мик отвернулся, старик рукой в перчатке повернул его за подбородок к себе. Тогда Мик зажмурился. Это не было трусостью – это был как раз бой и сопротивление.

– Ну что? – услышал он женский голос.

Старик не отвечал.

В темноте зашелестело платье. Мик открыл глаза. Женщина стояла рядом, наклонившись прямо к его лицу. Она была красива и казалась совсем живой – не то что старик. Мик чувствовал тепло ее дыхания.

– Привет, – весело сказала она, жадно заглядывая ему в глаза. Мик хотел отвернуться и от неё, но не смог. И глаза закрыть не получилось. А она всё смотрела, смотрела так, как другие едят – жадно, быстро, чавкая и захлебываясь, проглатывая целиком. Мик ясно чувствовал, как слабеет и исчезает под ее прожорливым взглядом.

Наконец она отвернулась.

Сказала старику, – То, что надо.

Таким голосом, что Мик почти ждал, как она сытно отрыгнет.

Старик опять не ответил. Повернувшись спиной, он пошел к лестнице. Женщина – за ним.

Не оборачиваясь, махнула рукой. Мика потащили следом.

Только сейчас он обратил внимание на своих конвоиров. Его держали двое ничем не примечательных мужчин – оба коротко стриженые, в бедной простой одежде. Лица были так скучны, что в полутемной комнате казались одинаковыми.

– Куда меня везут? – шепотом спросил Мик.

Они, кажется, даже не услышали.

– Заберите мои вещи! – попытавшись упереться, отчаянно крикнул Мик. Но ни старик, ни жещина даже не обернулись. А конвоиры просто подхватили его под руки и понесли.

Зеленая девочка оставалась здесь, в страшной комнатке с кровавым тряпьем.

Прямо к дверям дома был пригнан грузовой фургон. Мика забросили внутрь, затем залезли мужчины и уселись у дверей, прямо на грязный пол. Женщина в красном, улыбаясь, закрыла створки. И наступила а бсолютная темнота.

Лязгнула передняя дверь, захрипел старенький мотор, и они поехали.

В фургоне было так жарко и душно , что черный воздух приходилось с усилием захватывать ртом. И еще сильно трясло, а ухватиться было не за что.

Конвоиры как будто исчезли. В фургоне совершенно ничего не было видно, а они не издавали ни звука. Мик слышал гуденье клаксонов на улицах, приглушенные голоса гуляющих людей, лай собак… А конвоиры даже не дышали. И не ругались, когда фургон потряхивало, и даже звука ударов – в тот момент, когда автомобиль подпрыгивал на какой-нибудь колдобине – с их стороны кузова не раздавалось.

Мик подумал, что и сам сейчас также растворится в бесконечной темноте. Потом створки фургона откроются – а внутри никого, только следы на пыльном полу. Или даже следов не будет.

Когда фургон остановился на очередном перекрестке, Мик вскочил и принялся из-за всех сил лупить по жестяной стене.

Мгновение – и кто-то сильно дернул его за ногу, и Мик со всего размаху упал об пол.

– Тихо, – спокойно сказал мужчина.

Мик, не отвечая, отполз в сторону. «Значит, вы всё-таки есть» – с некоторым удовлетворением отметил он. Знание это, пожалуй, стоило пары шишек.

Через какое-то время фургон остановился. Затем начал сдавать назад. Приехали.

Снова хлопнула передняя дверца, послышались невнятные голоса и смех.

Створки фургона распахнулись и кузов залил пыльный солнечный свет в узорных тенях листьев.

Мик встал, инстинктивно сжав кулаки и гляди на похитителей. Теперь их было пятеро: двое перепачкавшихся в фургоне конвоиров, лысый старик с бородой, улыбающаяся женщина в красном платье и маленький человечек с большой старинной камерой на плече. На глазах у него были круглые прозрачные очки; они отблескивали, и глаза прятались за металлическим сверканием.

Камера стрекотала, человечек вертел какую-то ручку – снимал фургон и Мика внутри. Из-за этого стрекота и невидимых глаз он походил на робота.

–Вылезай, – весело сказала женщина.

Конвоиры синхронно двинулись к Мику. Тот сделал обманное движение вправо (краем глаза успел заметить неловкое движение мужчин – купились!) , и тут же стремительно бросился влево и вперед. Он уже вылетал в стремительном прыжке из фургона (оператор, присев, развернул объектив прямо на него), как сзади налетел один из конвоиров и они вдвоем упали на землю. Прямо у ног женщины в красном.

Мужчина слез с Мика, затем поднял его.

Последовала пауза.

Они стояли в залитом жарким солнцем дворе заброшенного дома. В низкой пожухлой траве валялись осколки кирпичей и стекла, обрывки газет. Пели цикады.

– Какой упорный, – наконец сказала женщина, глядя в бледное, исцарпанное и перепачканное лицо Мика, – Как волчонок…

И быстро провела пальцем сверху вниз по его губам, так что они звучно шлёпнулись друг о друга. Мик даже не дернулся и не попытался укусить – слишком это было неожиданно. И еще он устал и отчаялся. Последняя попытка сбежать дорого далась.

Оператор бесстрастно снял и эту сцену. Теперь он стоял спиной к солнцу, но стекла все равно скрывали глаза – сверкали, как крохотные лужицы ртути.

Старик коротко и хрипло кашльнул, и тут же все, как по сигналу, двинулись в дом.

Внутри было светло – в огромные просветы окон и обвалившиеся перекрытия заглядывало солнце. Пахло пылью, разбитыми кирпичами, чуть-чуть – крапивой.

Опасных запахов Мик не почуял, и это его приободрило.

Они поднимались по лестнице без перил. Впереди, сгорбившись, шёл старик. За ним, между двумя конвоирами, Мик. Слева от них, боком, так что камера фокусировалась на лице Мика, шёл оператор. При каждом шаге его ступни оказывались наполовину на лестнице, наполовину – на пустоте. Под ноги он при этом не глядел, сосредоточившись на камере и Мике.

Сзади бодро цокала каблуками женщина в красном.

Поднявшись на третий этаж, они вышли в коридор. Здесь было уже темнее. Из распахнутых квартир печально выглядывал брошенный хлам: игрушки, разодранные книги, одежда. В одной из комнат на полу валялась фотография под треснувшим стеклом – три смутно различимые темные фигуры.

Наконец они остановились перед единственной запертой дверью. Мик заметил, что щели по краям и замочная скважина заложены черным полиэтиленом.

Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Глубокий, тяжелый холод схватил сердце и расползся по телу.

Старик покопался в замке и дверь открылась – в абсолютную, густую, как черная краска, темноту. Старик исчез в ней, а через какое-то время щелкнул выключатель, зажужжала флуоресцентная лампа и Мик увидел комнату.

Она была маленькая, чистая. В центре стояла большая железная кровать, застеленная клетчатым одеялом. Над кроватью окно, плотно заложенное досками. На них был грубый рисунок красными и белыми мелками. Что-то вроде короны или венца. Вдоль стен валялись катушки с пленкой.

Когда его попытались втолкнуть в комнату, Мик яростно сопротивлялся. Бился, как угорь, упирался ногами о косяк, дважды, извернувшись, сумел укусить конвоира. Удерживали его только двое мужчин: стоявший у кровати оператор снимал всё происходящее, бесстрастно посверкивая очками, старик молча ждал, а женщина хихикала.

Наконец мужчинам удалось втащить его в комнату и уложить на кровать: один сел Мику на ноги, второй на грудь. За всю схватку никто не произнес ни слова – только женщина в красном вполголоса смеялась.

Теперь она подошла к нему с двумя таблетками на ладони: белой, большой и шершавой, и маленькой красной.

– Будешь пить?

Мик не ответил.

Она кивнула и ловко схватила его за нос. Прошло 10, 15,30, 40 секунд. Легкие начало сжимать, в голове стучали гулкие удары сердца, но Мик уже был слишком зол, чтобы сдаваться. Да и страшно было выпить , страшнее, чем умирать.

Тогда женщина быстро и как-то унизительно ткнула его оттопыренным пальцем в щеку и пропихнуло в открывшийся рот таблетки.

Какое-то время всё оставалось по-прежнему, затем Мик заметил, что поле зрение сужается. Стены пропадали в темной тени, осталось только светлое пятно потолка и лицо старика справа. Оператора он уже не видел, но камера стрекотала. Где-то за ним, невидимая, стояла женщина. Светлый кружок беленого, покрытого трещинами и паутиной потолка, размывался наплывающей темнотой. Обостренный слух уловил скрип мела по доскам, забивавшим окно – женщина что-то рисовала.

Наступила полная темнота, мир на мгновенье исчез – и в следующий миг Мик обнаружил себя в совсем другом месте. Ржаное поле, освещаемое неподвижным вечным закатом. Красно-оранжевые лучи мягко ложатся на сухие колосья, в стороне стоит брошенная ферма с выбитыми окнами и ржавой крышей.

Тут же были и старик с женщиной, только выглядели они еще хуже и страшнее, чем раньше. Старик был давно мертв, фальшивая борода криво свешивалась с равнодушного лица. Женщина здесь была голой; под белой, как мука, кожей, змеились густые сети синих сосудов. На животе они сплетались в густой и явно осмысленный узор: круги, треугольники, волнистые линии.

– Пошли, – хрипло сказал женщина. Ей было здесь трудно: она тяжело дышала, с вхлипами. На виске лихорадочно пульсировала вена.

Мик не стал спорить. Они пошли куда-то прочь от солнца. На красные и желтые снопы падали удлинившиеся тени. Стояла абсолютная тишина: только колосья чуть шелестели под ногами.

Через какое-то время впереди показался город. Весь он выглядел, как огромное заброшенное здание. Из пустых проёмов окон, казалось, несся неслышный крик.

Город они обходили по широкой дуге; раз, обернувшись, Мик будто бы увидел в одном из окон человеческий силуэт. Мальчик споткнулся, женщина тут же подхватила его и ударила белой мертвой рукой по лицу.

– В окна не смотреть!

Дальше шли молча. Город вскоре (а может и не вскоре, время здесь не ощущалось) миновали, прошли мимо засохшей рощицы. С серых ветвей свисали толстые канаты.

Старик вдруг то ли прокашлял, то ли прокричал что-то. Только через какое-то время Мик уловил смысл фразы. Мертвец сказал: «Раньше я швартовал здесь воздушные шары».

Они шли еще какое-то время, а затем поле внезапно кончилось. Трое стояли перед крутым обрывом, тянувшимся во весь горизонт. Здесь был узкий канатный мостик, тянущийся вперед далеко и исчезающий в тумане.

Они замерли на мгновение.

Старик с гнусным вздохом, тонким, булькающим и протяжным, уселся на край обрыва.

Затем женщина сказала, – Иди, – и подтолкнула Мика.

Как только Мик понял, что его хотят заставить туда идти, он тут же почувствовал, насколько это страшно. Там, на мостике было нечто. Его не видно было за мглой, но оно вызывало животный, сумасшедший ужас, пронизывающий все тело панической энергией.

Он яростно уперся.

Мик цеплялся за сухие стебли, отчаянно упирался ногами. Они сплелись в борьбе. Женщина, её голое белое тело и сухие, как чертополох, волосы, были совсем рядом, касались Мика, а он касался их. Это было уже не страшно – просто мертвое тело, не сравнимое с прятавшимся в тумане вечным ужасом. Мик только старался не трогать пульсирующих синих сосудов.

На мгновенье он, выворачиваясь, увидел старика.

Мертвец сидел на краю и равнодушно смотрел вперед, в туман, даже не повернув к ним головы.

В следующее мгновение Мик обнаружил себя уже стоящим на краю моста. Женщина стояла перед ним, улыбаясь.

А за её спиной…За её спиной, далеко в поле, Мик увидел Зеленую Девочку. Изумрудный мазок на красно-оранжево-желтом поле. Она махнула рукой, и Мик как-то сразу понял, что нужно идти по мостику.

Страх пропал; равнодушно взглянув на женщину, он развернулся и пошёл вперед. Кажется, она что-то поняла, хотела остановить его, протянула руку… Но не успела, а на мост ступить не решилась.

Мик спокойной шёл вперед, в туман. Под ногами поскрипывали и покачивались доски. Как только мгла спрятала его, Мик увидел девочку.

– Привет, – сказал он.

– Привет.

Она взяла Мика за руку и повела за собой. Туман почти тут же кончился, и они вышли к тому же закатному обрыву и полю. Ни города, ни старика с женщиной не было – но вдалеке виднелась ржавая крыша фермы.

– Кто там, в тумане? И куда ведёт мост? – спросил Мик.

– На другую сторону, – серьезно ответила девочка, – А в тумане привратник.

– Мы его не встретили? Или ты и есть привратник?

Она со страхом рассмеялась.

– Нет, конечно, нет. Просто я знаю обходные пути. Пошли отсюда.

И она взяла Мика за руку, и они синхронно прыгнули вверх, в золотистое, с красными перьями облаков, небо.

Приземлился Мик лёжа на кровати в брошенной комнатке. Он встал: на полу валялось красное платье женщины и одежда старика.

От оператора не осталось ничего. Уходя, Мик заметил на пыльном полу только три цепочки следов.

Мик сделал паузу, отхлебнув кофе.

– Есть над чем задуматься, – заметил я.

– Точно, – сказал он, – Есть.

– И что же было дальше?

– Нужно было спасать Зеленую Девочку, она же осталась в том, желтом доме. Петер мог её украсть. Я долго плутал, пока не добрался до центра. Там уже было проще. В притворе одного собора я взял картошки и лука – их специально оставляют для разных незаметных бродяг.

И отправился на берег реки. Там были огороды и я отлично замаскировался, стянув шляпу с пугала. Сидел там до вечера, палил костер и удил рыбу. И наблюдал. Дом был пуст. В сумерки я тщательно затоптал угли и, прислушиваясь к плеску воды, прокрался наверх, к дому. Ни одно окно не светило. Я обошел его по кругу и наконец швырнул в стекло камень. Никого и ничего.

Дверь была заперта, и я пролез в разбитое окно. Мой мешок вместе с девочкой валялся на полу, точно там же, где его и бросили – будто ничего и не случилось за это время!

Мик помолчал.

– И не было детской одежды. Той, в ржавых пятнах.

– Может быть они сбежали?

Мальчик пожал плечами, – Интересно представить, кто еще и что еще исчезло в тот день. Со стариком и женщиной бесследно исчез оператор. А может, и те два конвоира, и даже грузовичок, в котором меня похитили. Может, и Петер.

Он задумчиво поболтал ложечкой, – Вот так что-то исчезает навсегда, а ты и не узнаешь.

– Дом остался. Город остался, – тут я вспомнил, – А волос у тебя на запястье? Тот золотистый?

Мик кивнул, – Я тоже про него подумал. Он, как ни странно, был.

– А утром мы отправились вниз по реке, к морю. Там можно было....

Динь-дон! – пропел дверной звонок, – Динь-дон!

Мик вопросительно поглядел на меня.

Не сразу сообразив, что рассказ прервался, а звонят в мою собственную дверь, я кивнул Мику и пошел открывать.

На пороге стоял Клаас. Он казался возбужденным – что при его богатырских габаритах выглядело удивительно и даже немного пугающе. Мы поздоровались и он стремительно, не дожидаясь меня, прошёл в кухню.

Мика не было, на столе стояли две чашки с остатками кофе. В открытое окно ветер заносил обрывки струй дождя.

– У тебя гости? – удивился он.

– Нет. Посуду ленюсь мыть.

– Ага, – Клаас кивнул и уселся.

– Кофе? – предложил я в некоторой растерянности. Непонятно было, зачем он так неожиданно пришёл.

– Нет, спасибо. Слушай, Артем, тут такое дело…Сегодня отходит последний корабль из города. Потом ты еще долго не сможешь уехать.

– Долго – это сколько?

– Лет пять-шесть.

– Чего? – я чуть не рассмеялся.

– Понимаешь ли, – он казался смущенным, даже потянул себя за черную бороду, – Понимаешь ли, я не хотел тебе сразу рассказывать, потому что эти ребята из Гамбурга подложили тебе такую свинью. Выходило бы, что я их обвиняю, а я же не знал всего. Да и не хотелось быть дурным гонцом…

– Гонцом с дурными вестями? – я смотрел на Клааса с изумлением. Этот застенчивый монолог, произнесенный мягким глубоким голосом, совершенно не вязался с огромным широкоплечим мужчиной в густой черной бороде.

– Да. Так вот, наш город стоит в очень странном месте. В очень неудобном. Ветер и течения здесь циклами. Лет пять или семь на остров невозможно добраться – штормовые ветра и сильнейшие течения идут от нас к материку, на юг, юго-восток, юго-запад. А следующий цикл все наоборот – с острова невозможно уплыть на континент, зато с континента на остров тебя самого отнесет. И сейчас как раз начало этого периода.

Меня обуяла подозрительность. Что, если Клаас хочет убрать меня из города? Но зачем? И зачем так глупо? Господи, да с его ручищами достаточно было вежливо попросить меня уехать домой подобру-поздорову.

– Ты серьезно? Но почему так?

– Я толком не знаю. Дальше от побережья, в центре острова лежат ледники. Огромные, километровой толщины. А под ними вулканы, еще молодые и постоянно активные. Как-то с этим связано.

– Ладно, – сказал я, – И как же уходит сегодняшний корабль?

– Он уходит не на юг, к материку, а на север. Это китобойное судно. На север и дальше, по широкой дуге огибая течения. Проходит Коммодорские острова, Камчатку и в конце концов прибывает в Северную Америку. Оттуда уже легко доберешься домой.

Я подумал, что это вовсе не легко.

– И сколько времени этой займет?

– Плаванье – полтора-два года. А в Америке уж как сам разберешься.

Вот теперь я рассмеялся. Два года на китобойном судне, среди льдов и вечной арктической ночи!

С другой стороны, какой я бы мог написать репортаж!

– Извини, – сказал я Клаасу, – Это от неожиданности.

– Я понимаю. Решай, только быстро. Капитан сейчас сидит в моем ресторане. Судно отходит вечером, но нужно поговорить с ним заранее.

И я начал напряженно думать. С одной стороны, город мне нравится. С другой, меня запихнули сюда обманом. С одной стороны, здесь наконец подвернулось настоящая работа, настоящее расследование – то, чем мне и хотелось заниматься. Не какие-то дуратские рекламные проспекты к курортам для среднего класса. Но и два года на китобойном судне – не хилый сюжет.

И потом, пять лет здесь. Или даже семь. Меня успеют забыть все – сестра, друзья, кошка, которую я оставил на попечение Мадлен.

– Хорошо, – сказал я, – Спасибо, Клаас. Пойдем поговорим.

На улице опять лило, но было светло, не как обычно во время дождя. Солнечные лучи играли и искрились в прозрачных струях.

Клаас, наклоняясь под мой, зонт, давал краткий инструктаж:

– Капитана зовут Оскар Зельде. Подойдешь к нему сам – во-первых, будет не солидно, если тебя подведут, во-вторых, я с ним не знаком. Представишься, расскажешь, что застрял здесь.

– Спасибо, – улыбнулся я, – Я умею разговаривать.

– Ну да. Можешь намекнуть, что мог бы написать о нем книгу – за два года почему бы и нет? Я слышал, Зельде честолюбив.

– Ладно, попробуем.

В холле Клаас незаметно указал мне капитана. Это был худой бритый мужчина, совсем не похожий на моряка. Он сидел один в центре зала.

Я подошёл к Тиму, взял местного ликера. Тим подмигнул мне из-под блестящих очков и шепнул: Удачи.

Твердой и в то же время легкой походкой я подошёл к столику моряка.

– Добрый день. Позвольте присоедениться.

Капитан улыбнулся и кивнул. Его лицо было бы красивым, если бы не цвет – неестественный, кирпично-красный, сухой, как печной жар, загар.

– Меня зовут Артем Луниш.

– Оскар Зельде.

Мы пожали друг другу руки.

– Я приехал из Гамбурга. И сейчас мне срочно нужно уехать. Насколько я знаю, вы и ваш корабль – мой единственный шанс.

– Вы матрос?

– Нет, я…

– Очень сожалею, господин Луниш, но мы не берем пассажиров. Ни за какую плату.

Он сказал это тоном окончательного решения и снова улыбнулся, стараясь выразить сожаление. Но я не собирался сдаваться. Журналист я или кто?

Охватив его быстрым взглядом, я тут же приметил важную деталь. Ногти у Оскара Зельде были круглые и плоские, как зеркальца. И пальцы выглядели, как маленькие барабанные палочки. Я случайно знал, что это признак серьезной сердечной недостаточности.

– Посмотрите на ваши ногти, господин Зельде. А теперь на мои.

Он послушно посмотрел.

– Видите, у вас они другие. Это из-за разрастания соединительной ткани. Вместо живых и полезных функциональных клеток растет пустая бесчувственная плоть. Это называется фиброз – он возникает из-за недостатка кровообращения.

В целом, ваши ногти свидетельствуют о серьезной сердечной недостаточности. Я бы советовал вам наблюдаться у врача.

– Благодарю вас, – сказал капитан, – За ценное наблюдение и совет. Но на корабле уже есть фельдшер. Пусть он хуже вас – но я не могу без предупреждения бросить одного из своих людей здесь.

Все было без толку. Шансов теперь не было, но игру стоит продолжать до конца.

– По образованию я не врач, – в свою очередь улыбнулся я, – А журналист. За два года вашего плавания мог бы создать прекрасный репортаж или даже книгу – о капитане Оскаре Зельде и его судне. Нового Ахава я вам не обещаю, но… – я как можно более равнодушно пожал плечами, – Мне говорили, вы тщеславны.

– Ахава и так когда-то списывали с меня.

– Он был написан в прошлом веке.

– Знаю. Вы новичок, позвольте в свою очередь поделиться с вами опытом. Здесь, на окраинах мира, все немножко по-другому. Подо льдом всё сохраняется куда лучше – люди, животные, предания. Помните это – и вам здесь понравится. Приобретете бесценный опыт.

Мне нечего было на это сказать, поэтому я просто уточнил, – То есть, вы меня не возьмете?

– Нет, – он с сочувствием покачал головой, – Судно полностью укомплектовано. И киты весят немало. Мы не можем взять ни одного лишнего человека.

– Жалко, – сказал я и залпом допил ликер, – Приятно было познакомиться. Удачного вам плавания, капитан Зельде.

– Удачи и вам, господин Луниш, – как-то особенно умиротворенно сказал он.

Уже в спину мне он что-то, кажется, добавил, но я не стал оборачиваться и переспрашивать.

– Не повезло? – спросил у выхода Клаас.

Я кивнул и развел руками – мол, ну что же, не беда.

Он улыбнулся, – Тогда до встречи.

И я пошёл домой.