Читать книгу Город - Савелий Лукошкин - Страница 5

Дома я распахиваю окно, и комната наполняется солнечными бликами, запахом соленой воды и криками чаек. Ветер треплет прижатые кружкой революционные памфлеты, а я быстро переделываю все домашние дела: мою посуду, чищу пальто и ботинки, в два счета нарезаю мясо и готовлю маринад из пива и вустерского соуса. Оставляю его напитываться, закрываю окно и мою руки.

Теперь, в наступившей тишине и образцовом порядке, можно приняться за настоящую работу. Список Клааса включал 67 имен и начинался с Эженки Новик, пропавшей три года назад. Значит, почти по два ребенка в месяц. Много это или мало? Статистики не было. Записал в блокноте: численность населения – ?, аналогичная статистика пропаж – ?.

Все это надо было выяснить, хотя я сомневался, что здесь удастся найти материалы по второму вопросу. Изначально я планировал самостоятельно перепроверить собранные Клаасом материалы и даже сдвинуть время исследования, посмотреть количество пропавших хотя бы за полгода до Эженки. Сейчас, оценив объем, я понял, что это невозможно. Может быть позже, а пока придется основываться на работе Клааса.

Напротив каждого имени в списке стояла дата исчезновения – это было очень удобно и в разы облегчало мне работу. Итак, Эженка Новик, пропала 3 октября. Я отобрал все газеты за октябрь месяц и принялся вычитывать.

Эженка Новик семи лет, дочь польских эмигрантов в третьем поколении. В "Еженедельном журнале" была фотография, правда, размытая и плохо напечатанная. Усатый высокий мужчина, женщина в белом с коляской и маленькая девочка, схватившая отца за штанину. Все трое на фоне двухэтажного деревянного дома с маленькими окнами, из-за крыши которого торчали голые черные ветви. Семья жила на Почтамтской улице, дом 7. На карте адрес найти удалось не сразу, это была северная окраина города, к которой сверху подступали стилизованные ледники. Недалеко от Заречья, между прочим.

Я нарисовал на карте единицу, а в блокноте сделал пометку: "1 – Эженка Новик, 7 лет, пропала 3 октября. Предположительно, хорошие отношения с отцом".

В октябре про исчезновение писали немного, к тому же в некоторых статьях были неясные намеки неизвестно на что. Картина складывалась следующая:

3 октября в полдень Эженка Новик и её подруга Бланка Ивински ушли гулять. По словам Бланки, они прошли вдоль канала и почти напротив консервного завода нашли «новое интересное место». В чем заключалась интересность, не говорилось.

Дальше описывалось нечто совсем уж странное. Бланка и Эженка выложили из осенних листьев и галечных камней большой круг, в центре которого была Эженка, а снаружи – Бланка. Все это описывалось в мельчайших подробностях – «Еженедельный журнал» даже счел нужным указать, что камень шел после каждых трех листьев, а светлые и темные камни чередовались случайно.

Бланка ушла, Эженка осталась в круге. По дороге Бланка встретила знакомых мальчишек, удивших рыбу. Они просидели на берегу до вечера и не видели ни возвращающейся Эженки, ни кого-либо, шедшего от города к «новому интересному месту». Но, как тут же пояснялось, вдоль канала ходили обычно дети, а взрослому добраться туда проще было по окружной дороге (если из предместий, где жили Новики) или Новому мосту (если со стороны завода).

Вот и все. Когда они вернулись домой, Эженки еще не было. Уже ночью родители начали самостоятельные поиски, на следующий день к ним присоединились все рабочие предместья. Круг нашли сразу, он был нетронут. Ни Эженки, ни её следов найти не удалось.

В самом конце октября «Искра» поместила небольшое интервью с Бланкой.

«Вопрос: То место могло быть видно из окон завода?

Бланка: Не знаю… Завод был совсем напротив, но вокруг были деревья и тростник.

Вопрос: Сами вы не смотрели на завод? Не видели ли кого-нибудь, смотрящего в окно или машущего рукой?

Бланка: Нет.

Вопрос: Когда ты сидела с мальчиками, ты не беспокоилась об Эженке? Не думала, почему она не возвращается?

Бланка: Нет, наверное, нет.

Вопрос: Почему?

Бланка: Она часто оставалась в кругах подолгу. Любила думать одна. Её оттуда руками было не вытащить.

Вопрос: Чужой человек смог бы вытащить её из круга?

Бланка: Я не знаю. Но ведь круг остался целым!

Вопрос: Чтобы выйти из круга, Эженке нужно было его нарушить, так?

Бланка: Это не ваше дело. И вообще это вопрос для Эженки».

На этой примечательной ноте интервью заканчивалось.

Все это было ужасно интересно, но непонятно. Что значит «её оттуда руками было не вытащить»? Сначала я решил, что это образное выражение, но судя по дальнейшим вопросам, предполагалась именно физическая невозможность.

А Грюни еще и предполагал, что это правило может не подействовать на чужака.

Интересно, каково ему было, революционеру и материалисту, задавать эти вопросы? Ведь он тоже чужой. Еще кое-что: мне он сказал, что «Искра» не занимается исчезновениями детей.

И кто, кстати, подразумевался под чужим? Просто житель центра, человек не из рабочих предместий? Эмигрант? Или вообще любой человек, родившийся не в Городе – моряк, например?

Но Эженка Новик пропала 3 года назад – я быстро посчитал – в самый разгар сезона отплывающих кораблей.

Я нарисовал в блокноте круг, отметив камни через каждые три листа, поставил рядом вопросительный знак.

Подумав, добавил два имени: Отто Грюни и Бланка Ивински.

И записал: »Кто такой чужой?».

Пересматриваю записи. Сплошь вопросительные знаки – неутешительно. Но ведь это только начало. И как интересно!

Поднимаю взгляд от бумаг и сердце быстро дергается: назад-вперед. На подоконнике, уже внутри комнаты, большая чайка. Она оценивающе смотрит на меня, склонив голову. Я смотрю на большой желтоватый клюв и темные глаза с прозрачно-голубым отблеском по краю. Чайка склоняется на другую сторону – движение удивительно напоминает качающего головой человека – и неодобрительно моргает.

Потоптавшись, она издает негромкий протяжный клекот, затем разворачивается и, сбросив комочек помета (вот поганка!) улетает в чистое синее небо. Я провожаю взглядом птицу и её тень, перетекающую по поверхностям крыш.

Вздыхаю, все еще взволнованный встречей, вытираю подоконник и ставлю кофе на огонь.

Беглый просмотр газет за следующие месяцы дал еще один интересный материал. В «Вестнике ратуши» было напечатано интервью с городским полицмейстером, своего рода ответ на материал «Искры». Причем ни до, ни после этого «Вестник ратуши» о похищениях не писал – очевидно, биржевые котировки были куда интереснее, чем пропажи детей из рабочих кварталов. Но вот тут они решили высказаться.

Полицмейстер вещал:

«Я считаю абсолютно недопустимым вот это интервью, о котором мы говорили. Абсолютно недопустимым. Оно представляет собой недопустимое и бессмысленное вмешательство в традиционную культуру детства в Городе, в наши обычаи и традиции воспитания детей.

Стоит заметить, что и сам редактор пресловутой «Искры» – чужак, приехавший к нам неизвестно когда и как. И я убедительно прошу наших гостей – соблюдайте традиции Города».

Там было еще много, и все в том же духе. Революционная направленность «Искры», чего я ожидал, вообще не была упомянута. Возмущение полицмейстера вызвало только интервью с Бланкой Ивински.

В конце материала было фото. Городской полицмейстер был толст, носил моржовые усы, а глаза у него были такие маленькие, что совсем исчезали в складках жира. На газетной бумаге они почти и не пропечатались. Фото производило жутковатое впечатление: как будто в полицейскую форму нарядили чучело с вспухшим блином вместо лица. Усы и брови дела не спасали: наоборот, казались еще более гнусной деталью розыгрыша.

Я добавляю в блокнот про «традиционную культуру детства» и полицмейстера. С Эженкой пока всё.

Следующим исчез Томас Раабе. Ему было 11 лет, он тоже был из мигрантов, но первого поколения. Родился Томас, что подчеркивалось, не в Городе.

Ни фотографии, ни даже точной даты исчезновения не было. Раабе были неблагополучной семьей.

В конце середине декабря мальчик перестал посещать школу. Через пару недель учителя забеспокоились и зашли к нему домой. Их встретила Ева Раабе и хладнокровно заявила, что не видела сына уже больше трех недель. Отец был мертвецки пьян и спал.

Все это вызвало очевидные подозрения у полиции. Раабе допрашивали несколько часов, но безрезультатно. Отец, Золя, с трудом понимал, где он находится, не ориентировался во времени и почти ничего не помнил начиная с осени.

Ева Раабе спокойно и равнодушно отвечала: Да, Томас пропал около трех недель назад. Просто собрал ранец, ушел в школу и не вернулся. Она не знает, были ли у него друзья. Она не знает, куда он мог пойти. Нет, Томаса не били и нет, она не беспокоится.

– Почему? – спросил полицейский.

В ответ, как описывалось в газете, Ева Раабе впервые за все время допроса улыбнулась и сказала, что недостаточно знает язык, чтобы объяснить. Это очень сложно, говорила она, и улыбалась.

Интересно, журналист присутствовал при допросе или записал все с чьих-то слов? Это надо было выяснить.

Статья не подписана. Придется наводить справки в редакции «Еженедельного журнала» – а это будет не очень удобно, по крайней мере, сейчас. Но пометку в блокноте я все же делаю.

Исчезновением мальчика дело не закончилось. 3го февраля были обнаружены тела Евы и Золя Раабе.

Следователь, занимавшийся делом Томаса, хотел узнать от них какую-то деталь, о которой забыл спросить во время допроса.

Была метель и к Раабе он добрался только поздним вечером. Фонарей не было и на улице стояла кромешная темнота – это была важная деталь. Почти полчаса он стучал в двери и кричал – никто не отзывался. Следователь обошел дом – окна были темны. Но ему показалось, что в кухне он успел заметить мелькающий огонек. Тогда следователь выломал дверь и ворвался в дом.

В комнатах было темно и холодно, электричество не работало. В спальне он обнаружил Еву и Золя Раабе: они лежали в спокойных позах, раздетые ко сну. Из груди у каждого торчала рукоятка кухонного ножа. Точно таких же ножей не хватало в наборе, обнаруженном на кухне. На кухне же следователь увидел кружку с чаем – она была почти горячая и еще парила в холодном воздухе.

Ева и Золя, между тем, были мертвы уже по меньшей мере неделю, а то и больше – из-за февральского холода коронер не мог определить срок точнее.

Следователь вызвал дежурную группу. Обыск не дал никаких следов. Кто прятался в темном и холодном доме с двумя трупами в спальне, осталось неизвестным.

Цифрой 2 отмечаю дом Раабе на карте. От Заречья и дома Эженки далеко, юго-западная окраина у самого моря. Пишу в блокнот: Как зовут следователя? Что он хотел узнать у Раабе?

Я закладываю блокнот картой и прижимаю стопкой газет. На сегодня хватит.

Мне неуютно, и сердце внутри тяжелое и холодное, как камень. Я думаю о том, каково это: сидеть в пустом темном доме, за стенами которого носится снег и тяжелое море накатывает на берег. Греться в темноте кружкой чая и спиной чувствовать трупы за дверью, исходящий от них холодок.

Почему-то я думаю об этом, а не сочувствую убитым.

Я допиваю кофе, смотрю на часы – шесть вечера, еще есть два-три часа, и выхожу из дома.