Читать книгу Созвездие Кита. Орбиты - Сборник стихов, Сборник стихотворений - Страница 3

* * *

Те, кому завтра исполнится двадцать,

Ищут свободу по съёмным квартирам.

Господи, дай им до нас достучаться,

Господи, дай им от нас отличаться,

Освободи от всеобщего тира,

Стильно сидящих солдатских мундиров,

Стройных моделей, беременных глянцем,

Глупых ведущих тв-шных эфиров.

Возраст, которого надо бояться.

Возраст, который предчувствуешь.

Двадцать.

Наши вселенные всё-таки длятся.

Панки, тихони, святые задиры.

Жизнь, как последняя воля кассира,

Выдана первой и лучшей зарплатой.

Здравствуй, грядущее племя пернатых!

Возраст дорог мы уже отпылили:

То ли мы были, а то ли мы сплыли,

Но выбирали извечное «или».

Двадцать:

Закончиться медленным танцем

Или за лезвие неба хвататься?

Двадцать –

И лето осенним багрянцем

Напоминало, что все мы – сосуды,

В коих Иисус начинается с будды.

Двадцать.

Пустые тетради открытий.

Юрий Гагарин ещё на орбите.

Машет рукою и просит влюбляться –

Разве не в этом великое, братцы!?

Время-герой, о котором забудут,

Или же майские ливни салютов?

Мы повторяемся в небе и всюду.

Тело души, ощущающей зрячесть,

Возраст, который ещё что-то значит:

Первая ласточка будущих планов,

Сердце, себя отдающее плавно

Девочке той, что любима навечно,

Даже когда эта вечность – на вечер.

Солнце – гремящих рассветов посуда.

Сколько рассветов поместится в сумме,

Если сложить планетарные сутки?

Тридцать – лукавое время рассудка,

Сорок – период осенних акаций.

Боже мой, как это мелочно в двадцать!

Возраст, зачётом идущий в экзамен,

Как премиальные, как показатель.

Господи, выбери новую паству.

Дай им не десять запретов, но братство.

Дай им, таким неуклюжим и ранним,

Право на острые мысли и грани.

Ищут в себе хоть какого-то бога

Те, кому завтра исполнится двадцать.

Дай им уюта полуночных станций,

Выбора: с кем и на сколько остаться.

Не обрекая на шествие в ногу,

Господи, не осуди же их строго.

* * *

Грешу тобой, а не с тобой —

По всем законам несближений!

Собор Василия блаженней

Желаний женщины любой.

Но ты ведёшь меня тайком

До церкви, храма, до часовен.

Я ветром нежности просолен,

От бурь отвёрнут маяком.

Не ты маяк, но ты моя!

Слепые бредят маяками!

Иду в пивную с мужиками,

А ты, как беглая швея,

Плетёшь на ткацком феврали

Веретеном мужицких спален.

Я первобытен, я наскален,

Не маг, не Мао. Маугли.

Но что тебе до наших вер,

До наших верб нераспушённых,

Когда почуял воскрешённым

Себя гулящий Агасфер?

Я вскормлен джунглями под бит

Босых битлов и Чака Берри

В чужом тебе СССРе,

Чей герб на гордости набит.

Стихи – как пара голубей

У Белорусского вокзала.

Зачем ты мне весну сказала?

Не верю ей, не верю ей.

* * *

Все наши фавны и сатиры

И повзрослевшие кумиры

Уходят мартовской водой

За город мой, за берег мой.

Смеются гении рекламы,

Цветные киноэпиграммы:

Вот Штрилиц, едущий в «Макдак»,

Вот кокаинщик Дональд Дак.

Из нас, когда-то настоящих,

Слепили общество просящих –

За два рубля, за двадцать йен,

За невозможность перемен.

Почуйте, дети карнавала,

Какая кровь за нами встала:

В джинсе, свитшотах и пальто

Идут великие никто.

Следили за советской лентой

Френды, подписчики, клиенты.

Но Ариадны больше нет –

И лента поменяла цвет.

В Большом стареют балерины,

Их дети им плюются в спины

И вырастают из людей

В охотников на лебедей.

Я лебедь, меченый прицелом.

И кровь моя на пухе белом –

Как отрицание вины,

Что я не чувствую страны.

А дети вовсе не со злобы

На нас картечью ставят пробы:

Они жалеют наш отряд

Летучих чёрных лебедят.

Они жалеют в самом деле,

Как мы бы их не пожалели.

Для них мы – век отборной дичи,

А никакая не добыча.

И потому они стреляют,

Что в нас бессмертие вселяют,

Чтоб мы, смиренные глаза,

Смотрели в них, как образа,

И повторяли – плоть от плоти –

Где гибли мы, там вы растёте.

Там Голиаф, румян и цел,

Уже на вас глядит в прицел.

* * *

Не пытайся жалеть

в мещанском суде Иуду –

на любых государей

найдётся свой Годунов.

А Россия всегда

похожа на куклу вуду

в беспокойных руках

талантливых колдунов.

За Рублёвским шоссе

растут на костях остроги,

где по скотным дворам,

которым и счёту нет,

бомжеватые гении

обивают дворцов пороги

и сисястые девки

глотают на завтрак нефть.

Криминальные сводки

писанием нашим стали,

мы и сами не помним,

пока нас не разбуди:

при рождении

русским в небе дают медали,

чтоб они прорастали

ранами на груди.

За душою намного больше,

чем есть в кармане –

это наши повадки,

покуда в руках штыки.

Русской кровью помазаны

все на Земле славяне,

а теперь и у них

пробились на нас клыки.

Но пока мы – кресты,

мы вкопаны в землю прочно,

мы не лучшее племя

и потому не скот.

Чернозём наших душ –

последняя в мире почва,

для которой так важно,

что же на ней цветёт.

Бородинские дни

и строки снегов косые,

мы жуём по весне

оплёвки ржаной крупы.

Оттого и сидим

голодные да босые,

дожидаясь, пока

по нам не пройдут серпы.

Но когда нас пожнут,

то думают – мы пропали,

а посмотрят вокруг –

и тихо сойдут с ума:

где недавно ещё

болота и мхи стояли,

там опять мы растём

из грязи да из дерьма.

И уже через год

мы хвалимся урожаем

заострённым серпам

и всем косарям назло.

И на свежую жизнь

с гармошками уезжаем.

Вот такое на свете

русское ремесло.

* * *

Я не верю кассирам, ворам, погонам,

Я по винным шатаюсь со ржавым штопором.

А вчера увидал, что в окне вагонном

Проводница архангелу крылья штопала.

Мне подумалось: так это ей привычно –

Не боится порвать, об иглу не ранится.

Я отпил из бутылки грозы столичной,

Любовался на женщину – как старается!

А закончила шить – собрала булавки,

И архангел сошёл на платформу сонную.

Поезд тронул, а он у газетной лавки

Поправлял неуклюже крыло спасённое.

Что у них там случилось – соврут соцсети,

Ну а мне и добавить-то, в общем, нечего.

Только верю, что женщины все на свете

Починяют архангелам крылья вечером.

Это женщины в платьях, ночнушках, латах,

Несвятые, но гордые богородицы,

Ожидают бродяжек своих крылатых,

Ведь кому-то же надо о них заботиться.