Читать книгу Созвездие Кита. Орбиты - Сборник стихов, Сборник стихотворений - Страница 9

Человек и дерево

Вы давно не виделись, да? Человек и дерево.

Но – как там было – ничто не бывает вечно,

правда ведь?

Дерево в юный ливень апрельски верило.

Человек просто верил; о, как это человечно.

Паперти

не хватало ещё одного – так она его получила.

Не вините ветер: он – лишь слепой разносчик

злаковых

на окладе. Помнишь – глаза лучились?

Помнишь – в последний раз ночью

плакали?

А потом было поле: чёрное с белым крошевом.

Мир наизнанку вывернули да оставили

полем горизонтальным, безгоризонтным, ношеным.

Сморщенным сюртуком на плечах равнодушных спален.

Ай, беги по полю, иди по полю, ползи.

В недоверии по колено, по рукава в грязи.

Пусть нельзя – у тебя отродясь нет такой нельзи.

Пусть не знаешь, куда ползёшь – рисуй на предплечье карту.

Да разверзнутся тучи! Да протянется вниз рука!

Но…

Одна подножка южного ветерка.

Одно самое из событий срастается с ДНК.

Дерево не покинет пределы парка.

Ветер всё не уймётся, страницы столиц листая.

Не вините дерево: ветви не отрастают.

Человека спасут – это дело единственной

Вечности.

Дерево, как человек, теперь

искалечено.

Одолень-трава

Солнце вымигнуло, стесняясь, в прорезь облачных врат.

Кто сказал, что я воин? Кто сказал – я солдат?

И́з ночи в день я несу на шее солнышко-коловрат,

точно уже с ума

третий десяток лет

сама себе враг и щит.

Да хранит он меня в бою.

Больно знакомый профиль вымазал

пламенем небеса.

В объятья твои по млечному вылезу.

Не помогай – сама.

Как это вынести,

выскрести,

перевести

молчание в голоса?..

Вместо тебя – тьма.

Вместе с тобой – свет.

В нём шёпот мой разыщи –

и я для тебя спою.

Сбереги меня, одолень-трава. Сбереги.

Обними меня, одолень-трава, от борьбы,

отними меня, отдали от хромой беды,

сжавшей ржавый клюв на моём запястье.

Её зубы о́стры, аки ножи, ну а я слабак.

Я не жну плодов, да и сею соль с лица и табак.

Соль-мажорное на́ людях выжмется кое-как –

ли-минор в грудине гвоздём останется.

Всё пройдёт, всё пройдёт – заклинанье в огонь несу я

на ладони, бережно, как твоё имя – всуе.

Ты ещё увидишь, как я за тебя станцую,

если буду носить на шее твой коловрат.

Папочка, ты, конечно же, там рисуешь?

Откуда иначе взялся такой закат?..

Ь

Я тебя – мягкий знак. Потому что не знаю – любовную.

Потому что мой пульс учащают другие книги.

Я тебя – забывать. Потому что запомнить – более,

чем позволить себе могу. Ты не снимешь мои вериги,

телефонным шнуром опоясывающие шею.

Я привыкла к тебе, как привыкла к своим лишениям –

но, в отличие от, не готова тебя отдать.

Инь и ян для меня чужее, чем ерь и ять.

Отпечатанный текст милее, чем от руки.

Раздевай, но не трогай голову и чулки:

там есть несколько шрамов, которые – не читай.

Там есть несколько текстов, которые – нищета:

приковать к батарее, кормить не дороже воздуха.

Я стесняюсь смотреть на солнце и трогать прозу.

Но к тебе прикасаться мне за доверие воздано,

значит, время разверить боль, пустоту и возраст.

Нас друг к другу приставили сторожевыми поэтами.

Вот и держимся в обороне, глядя не вверх, а вниз.

Просто я не умею – любовную.

И поэтому

я тебя – мягкий знак.

От-

вер-

нись.

Форточка

Вместо эпиграфа:

Короткое замыкание – электрическое соединение двух точек электрической цепи с различными значениями потенциала, не предусмотренное конструкцией устройства и нарушающее его нормальную работу.

Иные форточки лучше не открывать.

Слишком свежий воздух; слишком легко дышать.

Слишком громко ухнут в тебе слова –

вот уже их почти что конница, вот их рать,

и становится слишком тесна кровать

для тебя, умноженного на два.

Вот же спутались – как наушники, вынутые из кармана,

не умеем действительно говорить, кроме как стихами,

да и после не разберёмся в своих стихах.

Короткое замыкание. Длинное замыкание.

Мало выгнать твой запах взашей из сердечных камер –

он застревает занозистой линией на руках.

В нарушении изоляции время закоротит.

Самое важное может случиться и взаперти.

Форточка запирается изнутри.

Нет, ты смотри на неё,

смотри,

смотри

и дыши, дыши из неё, покуда хватает места,

сквозь трахею, до альвеол. Представь себе, что ты – тесто,

изваляйся по горло в этом чёртовом сквозняке.

Потому что (допустим), если б я был Дантесом,

я хотел бы, чтоб в детстве стало чуть больше детства

и за миг отскользнул указательный на курке.

Потому что под капюшоном музыка шепчет чище.

Тысячи обездоменных Элли по бездорожьям рыщут,

ни одного из обещанных Гудвинов недоищась.

Дотянись до форточки, стань на секунду нищей.

Вот закроется – и сиди себе в своём сонном днище,

выдыхая молекулы затхлости и борща.

Мы же выдохлись, как шампанское к январю.

Уходи из меня, из города, я сам здесь всё приберу.

Моя форточка хлопает на ветру.

Я смотрю на неё.

Смотрю.

Смотрю…

* * *

Тик. Так.

Тик. Так.

Время глядит со стен.

Стрелки хихикают: спи, чудак!

Глубже нырни в постель,

вылови сон, лети чайкой ввысь,

полный карман тепла

набери и отчаливай, не отчаиваясь,

смотри, как минуты друг с другом прощаются.

А я посмотрю на тебя.

Тик. Так.

Пора.

День в ширину антракта.

Вечер приходит в восемь утра.

Утро кипит закатом,

над кофеваркой клубясь словами,

вырванными из книг.

Публика – кактус да кот. В финале

твой монолог на пустом диване

шёпотом въедет в крик.

Воспоминания дышат

яблоками обскур.

Смотри, вот и время вышло –

вышло на перекур.

Полночь-дура, – бусины на оси,

прокрустов дурной приют, –

жалобно взвизгивает, но часы

её всё равно добьют.

Тик – указующая стрела –

как приговор: остынь.

Так – занавешивай зеркала,

проводам обрубай хвосты…

Ты хоронил часы за пятак.

Ты их снимал со стен.

Тик. Так.

Тик. Так.

И ты ничего не успел.

* * *

Не говори, что знаешь, как выйти за круг дождя,

когда дождь постигает, кажется, самую суть вещей,

что пылятся внутри твоей черепной коробки.

Засов отодвинут (сорван), крышка откинута. Ждать,

когда что-то из этих (ненужных) станет чуть-чуть нужней

тем, для кого ты нежен, бессмысленно. Ведь, стоя в пробке,

люди не ищут путь – им надобен навигатор.

Людям не верен снег, под имбирно-пряничный латте

пляшущий, будто бы мягкий медведь на небе молча теряет вату,

и вокруг так бело и звонко, что у тебя вот – ёкает.

И у меня – ёкает.

А других – коробит.

(Потому что у них «гололёд», а не «зеркало города», «осадки» же, а не «хлопья».)

Не говори, что хочешь выйти за все пороги

многоимённой веры, ощерившейся крестами

с телеэкрана раненого пейзажа,

бросившегося с девятого этажа.

Люди не терпят себя – как их терпят боги?

Смотрим не глубже, чем под ноги, читаем себя с листа мы,

то ли и правда ждём, то ли волочим заживо

заоконенное, забракованное «ждать».

Не говори, что…

Знаешь, слова ничего не исправят.

Пусть это будет молчание, прячущее ответ

в левой руке. А в правую, беспрекословно правую,

вправлен билет до прошлого с пересадкой сердца в Москве.

И никому ни слова. Мы до завтра не уничтожимся,

значит, завтра поговорим.

Мир

нас разденет до самого до никтожества,

снежной нежностью обагрив.

Ври

мне

нагло,

ври безутешно,

ври, что время вернёт мне долг и

мои даниловские веснадцать лет.

И вставай уже на ноги.

Серьёзно, асфальт холодный,

простудишься. Посмотри, как хорош

(когда ничего не ждёшь),

бессовестно хорош

снег.