Читать книгу Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза - Сборник - Страница 11

Цзоу Ян дружил с Лянским Отцелюбивым князем. Ян был человек умный, сообразительный, с честным порывом, не якшавшийся с кем попало и как-то вклинивался в компанию Ян Шэна и Гуньсунь Гуя. Шэн и вся компания травили его перед Отцелюбивым князем. Тот разгневался и отдал Яна тюремщикам, чтоб те его убили. И вот Ян из тюрьмы подал князю посланье, в котором было следующее:

«Покорнейший слуга Ваш, государь, слыхал, что такого не может быть чувства к царю, которое в нем не встречало б ответной награды, что честная дружба не знает совсем подозрений. И я всегда считал, что это так. Нет, то пустые лишь слова – и все! В былые дни Цзин Кэ исполнился почтением к идеям, которыми объят был княжич Дань из царства Янь; и вот тогда – белая радуга солнце пронзила, наследник же вдруг стал его бояться. Ученый Вэй нарисовал для князя Цинь картину дел с чанпинскими войсками – великая и белая планета тогда заела звезды Мао, а Светлый князь стал относиться к Вэю с подозреньем. И вышло так, что дух, насыщенный всем лучшим, отметил в небе и в земле совсем особыми чертами свое такое появленье, а искренность людей отнюдь не вразумила тех двух властителей тогдашних. А разве это не достойно сожаленья?

Переходя теперь к сегодняшнему дню, я, Ваш покорнейший слуга, в служеньи Вам исчерпал все, что искреннего было и вернопреданного также. Все это я и излагаю, желая, чтобы Вы все это знать могли. Но окружающие вас не понимают ничего, и вот в конце концов я здесь сижу в руках тюремщиков моих, и все меня теперь подозревают. Ведь это значит, что случись сейчас Цзин Кэ и Вэю восстать опять из мертвых в жизнь, то Янь и Цинь не поняли б опять по-прежнему, в чем дело. Хотел бы я, чтоб Вы, великий государь, могли бы в этом разобраться по всем статьям.

Во оны дни специалист по яшме, ювелир, почтительно поднес большую драгоценность: владыки Чу его казнили. Ли Сы исчерпал преданность царю: Ху Хай подверг его всем казням сразу. Вот этим можно объяснить, что Цзи-барон принял вид помешанного будто человека, Цзе Юй бежал подальше от людей. Они напастей этаких боялись, а я б хотел, чтоб Вы, великий государь, внимательно всмотрелись бы сначала в те помыслы, что в дни былые и ювелиром и Ли Сы руководили, и лишь потом – в то, что князь Чу и царь Ху Хай о них наслушаться могли со стороны. Не надо заставлять меня посмешищем стать пред Цзи-цзы и Цзе Юем.

Я, Ваш покорнейший слуга, слыхал, что сердце было выковыряно у Би Ганя, Цзы-сюй же был утоплен в мешке уродливой совы. Сначала было я, покорный Ваш слуга, не верил этому, теперь же понял и познал. Хотел бы я, чтоб Вы, великий государь, внимательно всмотрелись в это дело и хоть немногое мне оказали снисхожденье.

Есть изречение такое: „Бывает, что с белой уже головою, а словно недавно сдружились они; бывает и так, что крыши повозок сцепились в пути, а люди как будто друзья уж давно“. В чем дело здесь? Вот: знающий своего друга или не знающий его. Вот почему Фань Юй-ци убежал прочь от Цинь и направился в Янь: он там пожертвовал голову Цзину, чтоб тот сделал в Цинь дело Даня. Ван Шэ – то из Ци направился в Вэй; он на стену взошел и зарезал себя, чтобы Ци отогнать, а Вэй сохранить. Выходит, что Ван Шэ и Фань Юй-ци совсем не новичками были для Ци и Цинь и не были известны в Янь и Вэй. Так что же заставило уйти из двух своих удельных царств и умереть за двух других князей? Все это оттого, что их дела вполне совпали с убежденьем и что за честь свою они стоять готовы были до конца. Такое было и с Су Цинем, который был дискредитирован по всей нашей земле, но стал он вроде как хвостом, приверженцем слепым в уделе Янь. Во Гуй в сраженьях потерял шесть городов, но он для Вэй забрал Чжуншань. Выходит, значит что же? Здесь подлинное было взаимопонимание людей.

Су Цинь служил министром в Янь; его чернили перед князем. А Яньский князь рассвирепел, схватил свой меч и… накормил его своим тысячеверстным скакуном. Во Гуй прославился в Чжуншань: его оклеветали перед Вэйским Ученым князем – Вэй Вэнь-хоу. Вэнь-хоу ж наградил его жемчужиной, сияющей в ночи. Выходит что ж? Вот два властителя и два раба их: они готовы были рассечь сердца свои, разрезать печень – вот до чего друг в друга каждый верил! У них-то разве все шло только на словах, поверхностно плавучих и пустых? Смотрите, женщина, урод или прекрасная собою, – все равно, лишь стоит ей войти в сераль, как ревностию все объяты будут. Так и ученый муж на службе у царя, будь он достойный человек иль просто низкий негодяй, ему лишь стоит появиться при дворе, как зависть он увидит от других. В былые дни жил Сыма Си, ему в Сун отрубили ноги, а он в конце концов министром стал в Чжуншань. Фань Сую выломали ребра и зубы выбили ему – в конце концов он инским был пожалован маркизом. Вот эти оба человека честнейшим образом взялись нарисовать все, что должно случиться непременно; они отбросили все личные свои иль групп своих пристрастные затеи, держались лишь единственного друга, и вот поэтому-то им не удалось уйти от ревности и зависти людей. Поэтому же и Шэнь Ту-ди влез в жбан и в реку бросился с досады. Сюй Янь на плечи камень взял и в море влез. Они не поместились в своем веке, а честь не позволяла им брать что и как попало, цепляясь друг за друга вкруговую, теснясь при княжеском дворе, чтобы переманить к себе расположенье властелина. Таким же образом и древний Боли Си просил на хлеб, усевшись у дороги, а важный князь, Му-гун, потом ему доверил все управление страной. Нин Ци кормил волов у воза, а Столп-князь, Хуань-гун, ему отдал в распоряженье все княжество свое. Те два человека, да разве ж они стремились служить при дворе и разве они опирались на лестные отзывы тех, что толпились вокруг, чтоб должность себе получить при дворе этих двух властелинов? Нет, чувство убежденности в душе и соответствие ему во всех поступках крепки всегда, как клей или лак, да так, что даже братья расторгнуть этого не в силах: какие рты смутят союз подобный?

Вот почему, когда послушают кого-либо пристрастно, то тут же возникает подлость; когда ж кого-либо всей властью облекут, то смута налицо. Так некогда в уделе Лу, прислушиваясь к россказням Цзи Суня, прогнали Куна-мудреца. А в Сун использовали трюк, придуманный Цзы-жанем неким, и заперли в тюрьму Мо Ди – о, при всем уме и тонкости суждений ни Кун, ни Мо все ж не сумели избегнуть клеветнических речей, а их царства постигли опасности затем. Тогда выходит что ж? Рты-языки массой своей расплавят металл, а куча неправды и кость уничтожит.

Цинь взял к себе на службу просто варвара из жунов по имени Ю-юй и стал во главе империи Срединной.

Ци взял к себе Цзы-цзана из Юэ и стал силен при Вэе и Сюане. А эти два царства, да разве ж они зависели от пошлости толпы, и разве были связаны они с условностями мира, и разве же они на поводу ходили у разных там плавучих слов, слов броских и косых?

Нет, слушали они равновелико всех и вещи видели и с той и с этой стороны. И вот они свой светлый ум навесили на весь тогдашний мир. Поэтому когда умы едины, то варвары из Ху или Юэ нам будут словно братья, тому пример – Ю-юй, Цзы-цан; но ежели согласья нет в умах, то даже те, кто нам – что кости или мясо, в конце концов врагами станут нам, тому пример – Чжу, Сян, Гуань и Цай. И ежели теперь наш властелин действительно как следует сумеет прозорливость и Ци и Цинь использовать и отвернется оттого, к чему прислушивались в Сун и в Лу, то все Пять лидеров удельного Китая уж не заслужат даже подражанья, а что до древних Трех царей, то ими стать будет легко. Вот почему сверхмудрые цари, бывало, пробуждались к правде: они отвергали тогда мысли, подробные мысля Цзы-чжи, и не восхищались умами такими, как был у Тянь-чана; они возводили в потомственный титул потомство Би Ганя и сооружали могилу беременной бабе при Инь. От этого их дело государя собою накрывало всю Страну под небом нашим. В чем дело было здесь? В том, что они хотели добра вне всякого пересыщенья.

Смотрите, Цзиньский Вэнь к себе врага приблизил, и что же? Сильнейшим он стал лидером для всех князей тогдашнего Китая. А Циский князь Хуань использовать сумел врага – и Поднебесную прибрал к рукам. Как это вышло так? А вот: любезность, любовь к человеку, вниманье, усердье, участье – все это должно быть в душе, наполненной искренним чувством. Нельзя все это скрыть за фальшью слов пустых.

Теперь упомяну о том, как Циньский князь использовал законы, составленные шанским лордом Яном. Ян на востоке ослабил и Хань и Вэй и князя утвердил сильнейшим в Поднебесной. В конце ж концов он был телегами разодран. В Юэ использовали планы, что дал им их магнат Чжун Чжи, – и в силу их захвачен был весь мощный У-удел, и лидером тогда стал князь в стране Срединной. А Чжун за этим вскоре был казнен. Поэтому и Сунь Шу-ао три раза уходил с поста министра, и всякий раз без огорченья. Улинский Цзы-чжун – тот отказался от магнатства трех степеней, нанявшись поливать бахчу. Теперь же, если властелин по-настоящему сумеет отрешиться от настроений самомнящих и гордыни и будет весь объят таким расположеньем, которое потребует оплаты; и если он свое раскроет сердце и нутро так, чтобы видно было все, что на душе его лежит; и если людям он раздаст все то, что скрыто в его печени и желчи; и если он всю доброту свою, в ее больших, глубоких толщах, проявит к служащему другу, который навсегда теперь пребудет с ним – в его смиреньи, униженьи иль в счастьи, вынесшем наверх; и ежели тогда он ничего как есть не пожалеет отдать для служащего друга – тогда кто сможет собак тирана Чжэ послать зарезать старца Ю? Пусть даже опирались бы они на власть, владеющую десятком тысяч колесниц, или присвоили влиянье сверхмудрой личности царя! Однако же Цзин Кэ – тот погубил свой род в семи вослед идущих поколеньях, а Яо-ли спалил жену с детьми. Ах, стоит ли об этом говорить перед вами, о великий государь!

Я слышал такое: жемчужину лунного света и яшму ночного сиянья коль бросить людям во тьме на дорогу, из массы людей не найдешь никого, который бы, руку на меч положивши, не стал бы смотреть подозрительно, косо на всех вкруг себя. В чем дело? А вот: никак нельзя найти предлог к жемчужине подвинутся поближе, чем другие. Склубившиеся корни деревьев, кривые, свитые как колесо, вьются вкруг: они и в таком виде сгодятся на утварь тому, кто владеет десятком тысяч колесниц, – все потому, что люди, от него стоящие налево и направо, сначала сделают рисунок и фигуру. Поэтому когда никак нельзя найти предлог придвинуться поближе, то хоть бы тут явилась вдруг жемчужина из Суй иль яшма Хэ, была б лишь склока злобная – и только, и ничего бы доброго не вышло. А если кто-нибудь вперед все приготовить забежит, то даже сухостой в лесу и ствол гнилой покажут всем искусство столяра и не забудутся потомством. А вот теперь ученые Страны под небом нашим в одежде холста, живущие убого и изможденные своею беднотой, – да будь у них искусство управлять, подобное тому, которым так владели святые наши Яо, Шунь; да обладай они ораторским искусством и диалектикой министров И, Гуаня; и пусть у них в груди поселятся идеи, как у Лун-пэна и Би Ганя, но ежели не будет им дано заранее фигуры для корней, то если б даже довели они свой дух до самой выси беспредельной и захотели бы открыть вернейшее из всех сердец стоящему над ними государю, все ж властелин людей немедленно пойдет по следу того, кто смотрит на соседа озлобленно с рукою на мече. А это значит ведь не дать ученым людям, простым, одетым в холст, стать хоть бы материалом, таким, как столб гнилой иль сухостой в лесу. Поэтому-то совершенный государь, когда он миром управляет и управляется с толпой, один творит свои метаморфозы на колесе округлом гончара: он не дает тогда себя осилить ртам. Когда-то царь августейший Цинь, послушавшись тех слов, что говорил ему чжуншуцзы Мэн Цзя, доверился Цзин Кэ, а рукоять ножа торчала уже явно. Царь Чжоуский Вэнь-ван охотился меж Цзин и Вэй, но посадил на воз к себе Люй Шана и свез его домой: он с ним владыкой стал во всей Стране под небом нашим. Так циньский царь, поверив окружающим его людям, погиб. А чжоуский „собрал ворон“, но стал царем великим. А вывод? Он вот: все это получилось оттого, что тот, кто в Чжоу, обойти сумел слова, стесняющие дело, и ход давал советам лишь таким, что шли далеко за пределы, и самолично наблюдал, чтоб путь его был светел и широк.

Теперь же властелин весь погружен единственно лишь в лесть и подхалимство, стеснен в делах гаремными драпри; добился лишь того, что те ученые, что уз не признают, едят с волами и конями из одной кормушки во дворе. Как раз вот этим Бао Цзяо так возмущался в свои дни, а я, Ваш подданный слуга, слыхал еще, что те, кто входят во дворец Ваш в парадном платье и роскошном, не станут личным чем-нибудь пятнадцать служебный этикет; а те, кто славу свою точат и отшлифовывают там, вредить не станут реноме из-за корысти и наживы. Вот почему, когда деревня лишь прозывалася Шэнму („Получше матери родной"), то Цзэн-фило-соф не вошел в нее. Когда названье месту было Чжаогэ („Песнь по утрам"), то Мо-философ от него свою телегу повернул.

Теперь же вот хотят заставить широкого, великого ученого, столпа всей нашей мировой науки, залезть в плетенку властей всесильных и под ярмо временщикам, лицо свое не показать и реноме свое пятнать служеньем льстивым господам, ища сближенья при дворе. Но так ученый ляжет в яму иль в кругу мусора – и все… А где достать тогда такого, который искренность и честь принес бы к воротам дворца?»