Читать книгу Классики жанров - Сборник - Страница 5

Он вдруг предстал с замашками педанта,

И я спросил: «Ты кто?‥» – спросил в упор.

А он ответил: «Алигьери… Данте».

«Не вор?» – сказал я. Он сказал:

«Не вор».

«Земную жизнь пройдя до половины…»

Он было начал словом куролесить.

Но я прервал: «У нас тут не смотрины!‥»

И выпили – положенные двести.

И друг на друга молча посмотрели,

Жуя рыбёшку в собственном соку.

«Ты кто?» – спросил я снова Алигьери.

Он промолчал, уставясь за реку.

«Так что там говорил старик Вергилий,

Про Бога, ангелов и гада сатану?‥»

Он после долгих умственных усилий

Рукой махнул и выдохнул:

«Да ну…»

И через час он был обычный Алик.

«Ты уважаешь Данте?!.» – он кричал.

И обещал – весной приехать в Палех.

И я к нему – приехать обещал.

Потом к нам прицепились две красули,

И мы попали с Аликом к ним в дом.

С которой был он, с Томой или с Юлей?‥

Мы так с ним и не вспомнили потом.

Потом менты закручивали руки,

Молили, чтобы Данте не наглел.

А он грозил им – именем науки и

Клялся, что устроит беспредел.

И вот уж мы на дне какой-то шахты…

Шахтёры кулаками били мух.

«Уж лучше б мы попали к космонавтам!‥» —

Подумал я и выругался вслух.

А он пристал к забойщикам с вопросом,

Мол, кто здесь перегаром надышал?!

Те огрызнулись, глядя очень косо:

«Слышь, Алигьери, ты бы не мешал!»

Мол, сами согласились, так и надо.

Пусть – газ и пыль и лампочек круги.

Но деньги платят, значит, бабы рады,

А ты и твой Вергилий – дураки.

Он закурил…

А воздух был как порох.

И выпучив глаза и рты раскрыв:

«Огонь гаси!‥» – кричали нам шахтёры.

И завершеньем криков грянул взрыв.

Да нет, не может быть, всё это глюки!‥

Невроз, психоз и плюс кассетный видик…

Но были голоса, шахтёры, стуки…

И Данте утверждал, что тоже видел.

И вот уж мы сидим у космонавтов.

На МКС парим… Ну как-то так.

Они нам дали тюбики на завтрак

И налили – припрятанный коньяк.

Здесь не было шахтёрской чёрной пыли.

Внизу плыл Каспий, Дон, а дальше Рейн…

Мы допили коньяк и загрустили.

Они достали – плохонький портвейн.

«Суровый Дант…» – и тут кричал сердито.

Мол, в двигателях спирт – ей-ей, течёт!‥

Мы выпили – за красоту орбиты.

Он обещал, что сам оплатит счёт.

Мы плавали в отсеках, как медузы.

Он декламировал об адовых кругах!

Потом заснул. И нас с обратным грузом —

Отправили на Землю, впопыхах.

Когда же мы обратно с ним летели,

«Ты кто?!. – сказал я. – Признавайся, ну!‥»

А он ответил: «Гений, просто гений».

А я сказал: «Ну, это ты

Загнул!»

И вот мы в хирургической больнице…

Уколов нет, таблеток не дают.

А у больных такие злые лица,

Что страшновато оставаться тут.

У медсестрёнок

С главврачом проблемы.

Одна из них рожает от него.

Грядут в ночных дежурствах перемены…

Все в ожидании решения его.

А он закрылся в операционной

И конфискует у хирурга спирт…

Жена его, оставшись непреклонной,

На раскладушке в коридоре спит.

Медсёстры бегали к нему на перепалку.

А он грубил им, он был с ними строг.

И почему-то мне их было жалко.

А почему?‥ Я сам понять не мог.

И были не прожарены котлеты.

Был чай не сладкий. Кислый был омлет.

Никто не знал, чем кончится всё это.

Страдал в депрессии болящий контингент.

«Земную жизнь пройдя до половины…»

Я прочитал, набычась, полглавы,

Пока мне чем-то натирали спину,

Но ничего не понял там, увы.

Главврач мужик был в общем-то прекрасный,

Жаль – не давал нам выйти в интернет…

Зато мы подхватили жуткий насморк

И прочитали парочку газет.

Всё кончилось рождением малютки,

Корпоративом и присловьем

«Блин».

Наутро – док провёл пятиминутку

И выписал нам с Данте анальгин.

Медперсонал ему, как Богу, верил,

Все были радостны, особенно отец!

«Мы где?!.» – спросил в испуге Алигьери.

А я сказал: «Очнулся наконец!‥»

И вот мы с ним, оправившись от комы,

Направились в ближайший ресторан…

И снова были эти – Юля с Томой —

И нас лечили от душевных травм.

Поговорить мешали музыканты.

Официантка, с оттопыренной губой,

Так плохо нас обслуживала с Данте,

Как могут лишь сотрудницы «райпо».

Вокруг сидели «мертвецы» и ели.

«Хм, трупы любят трупы на обед!‥» —

С усмешкой говорил мне Алигьери.

А уж ему я верил, как себе.

И пела «караочная» певица,

Пытаясь выглядеть взрослей и сексапильней.

Стреляли глазками невинные блудницы.

Базарили «крутые» на мобильный.

А Данте – заказавший к пиву крабов,

Ругал науку, крабов и прогресс…

И защищал евреев от арабов.

Я думал: «М-м, в политику полез!»

Он философствовал – о сразу двух Кореях,

О войнах, странах и задачах стран.

И защищал арабов от евреев…

И от грехов – последних христиан.

Потом переключился на поэтов,

Но суперлаконично – в двух словах.

«Всё это уже было, с кем-то, где-то!‥» —

Мелькнула мысль, пробив дыру

В мозгах.

Мелькнула мысль и улетела пулей.

Упал на скатерть красного бокал,

Куда-то подевались Тома с Юлей.

А Данте плёл про женский идеал,

Про меру и Божественность таланта.

Кричал что было сил мне – прямо в ухо.

«Пойдём! – сказал я. – Алигьери Данте!‥»

«Пойдём!» – сказал мне Алигьери сухо.

И вот мы на реке – и удим рыбу.

Каким нас ветром занесло сюда?!.

Я так ему и выпалил: «Спасибо!‥»

А что я мог ещё сказать тогда.

Скучней, казалось, в мире нет занятья,

Хоть и поймали пару пескарей.

Как вулканическую лаву, все проклятья

Я извергал на Данте и червей.

Спокойствие других себе дороже!‥

Но понемногу всё же я размяк,

И хоть хотелось скорчить Данте рожу,

Так не со зла, а как бы просто так.

И комарам и разным липким мошкам

Зловредно – я был рад, как на духу.

Потом уж мы в золе пекли картошку

И ели горяченную уху.

И так мы с ним смотрели на цветочки,

Как будто верили – трава заговорит!

По одуванчикам, по белым их комочкам,

Был путь в Божественное ярок и открыт.

Он говорил – про ангелов и небо.

Я говорил – про наш земной устой.

Он говорил, что лучше там, где не был.

А я, что лучше то, что под рукой.

Он жил в своём, придуманном им свете

И утверждал, что он насквозь всех видит.

А я ему – так сразу и ответил,

Так и сказал: «Пошёл бы ты,

Овидий!‥»

А впрочем – мне всё было безразлично…

А он, он нервничал, ругая насекомых,

И вдруг вскочил и вскрикнул: «Беатриче?!.»

Но это снова были Юля с Томой.

И всё испортили смешливые девчонки,

Хоть и дополнили изгибами телес.

Их шутки – у меня сидят в печёнках!‥

А Данте проявлял к ним интерес,

И углублялся с ними в тёмный лес,

И декламировал стихи о Беатриче…

И под купальники, смеясь, к обеим лез,

И земляникою лесной обеих пичкал.

Потом – он стал нырять

И утонул…

Все бросились за ним, его спасая!‥

Спасли и откачали… Он заснул.

Я прочитал над ним главу из «Рая».

В двенадцать дня,

У речки незнакомой

Я не читал заумней вариантов!

Уснули сном младенцев Юля с Томой,

Но был разбужен своим «Раем»

Данте.

Сказал он нервно: «Слышишь, никогда

Не смей – меня мне приводить в пример!‥»

Мол, «Рай» его – такая лабуда!‥

А я сказал: «Ну да уж,

Не Гомер».

Тут мы расстались…

А столкнулись снова,

Так, месяцев примерно через десять.

«Ты как?» – спросил я. Он сказал: «Хреново!‥»

И выпили положенные – двести…

«Суровый Дант…» – я вспомнил почему-то

И сплюнул трижды через левое плечо.

Мы помолчали, кажется – минуту,

И по стакану выпили ещё.

Он рассказал, уткнувшись мне в жилетку,

Что зря не утонул он там, в июле…

Что он женат, но бегает к соседке,

А тут ещё рожают Тома с Юлей!

Да, от него…

«Проведать их в больнице?!.

Или поздравить, как-нибудь по почте?!.»

Что исписался он… Осуетился…

Что жив-здоров, а жить как бы не хочет.

Что он – кретин!‥ Сухие вина – бяка!

Что знает он – лишь то, что каждый знает!

«Жизнь удалась!‥» – И он почти заплакал.

А я подумал и сказал:

«Бывает».

«А помнишь! —

Он кричал мне, после третьей. —

Как мы взорвали ту каменоломню!‥

А сколь божественного было – в прошлом лете?!.»

А я сказал, а я сказал: «Не помню…»

И через час он был всё тот же Алик!‥

«Ты уважаешь Данте?!.» – он кричал

И снова обещал приехать в Палех.

И я к нему приехать обещал.

Потом – он громко пел «Лючию – Санта»!‥

И я спросил: «Ты кто?!.» – спросил в упор.

Ответил он, мол, Алик-гьери!‥

Д-Данте!‥

«Не вор?!.» – сказал я. Он сказал:

«Не вор».