Читать книгу Во славу Бориса и Глеба. Коллективный сборник участников Всероссийского фестиваля русской словесности и культуры в г.Борисоглебске Воронежской области - Сборник - Страница 2

Я не был в сучанской ссылке,

Я – никакой страдалец,

И это, наверно, скверно,

За это прощенья нет…

Я вырос в русской глубинке,

Где двадцать первый палец

Считается самым первым,

Здесь каждый второй – поэт.

Мой дед – урождённый ссыльный,

Батя – ссыльный по деду.

Бунтарская кровь породы – та самая соль Земли.

Я с теми, кто из России за семь морей не едут,

В её огне – мои броды, в степях – мои корабли!

В этой буче мой голос не лишний,

Мне крутить да вертеть не с руки:

Знаю точно, а не понаслышке —

Есть ещё на Руси мужики!

Бросит пить. По природе умелый —

Засучит на заре рукава.

Обмозгует серьёзное дело

Золотая его голова.

Сам не «ам», но детишки – по моде.

Чует правду, как звери тропу.

Верит свято, а в церковь не ходит

Оттого, что не верит попу.

Тяжела, необхватиста ноша.

Он у смерти одной не в долгу.

Помогай тебе Бог, мой хороший,

Ну а я, чем смогу – помогу…

Кобыла забыта, и дровни,

И конюх, блажной инвалид.

На месте церквушки часовня

Заветное слово хранит.

Короткой холодной весною

В ночном разговоре берёз

Нет-нет да услышишь родное,

На выдохе, – «Гос-с-споди, прос-с-с…»

На заречных лугах

Распустились цветы,

Будто снова снега

Раскатали холсты.

Утром стадо коров,

Чуть поболее ста,

Привело оводов

В заливные места.

Протащилась орда

Под кнуты пастухов,

Чтоб в больших городах

Пил народ молоко.

Молодая листва

Превратилась в навоз,

Уронила трава

Слёзы зоревых рос…

Но душа не болит,

Заросла, зажила:

Вновь цветы опылит

Луговая пчела!

Там, под ивами, у моста,

Был когда-то рыбацкий плёс.

Нынче грудь у реки пуста,

Ей всплакнуть бы, да мало слёз.

Лодка днищем скребёт по дну,

Чаще – волоком, свет не мил.

Я её, как свою вину,

Дотащу на остатке сил.

Вновь откроется глубина,

И манящей мечтой пьяня,

Просто лодочка, не вина,

Увлечёт в океан меня…

Пятого сентября

Сыростью от реки.

С неба на карася

Сыплются червяки.

Цапля, зрачком кося,

Циркулем щеря рот,

Целится в карася —

Аист наоборот.

Серых плащовок ряд

Берегом на постой:

Верное говорят,

Что карась золотой!

Пятого сентября

Я, наточив крючок,

С ними на карася

Выйду, смоля «бычок».

Выкурю пачку всю,

Но не прослаблю струн:

Близится карасю

Сковороды чугун!

Кто я ему? Родня?

Враг? Почитатель? Власть?

Молится за меня

Мой золотой карась…

Упало последнее яблоко

В саду, в аккурат на Покров,

И, сказочно сделавшись зябликом,

Порхнуло в проход меж дворов.

Летело по праздничной улице

В обличье огня-петуха

Такого, что с чванною курицей

Едва не случилось греха.

Усевшись на рыжего клоуна,

Пришпорив его, как коня,

За стынущим Солнцем взволнованно

Помчалось, уздечкой звеня!

А яблони листья озяблые

Привычно (за столько-то лет!)

Сухими ладошками яблоку

Всё машут и машут вослед…

Отшуршала листва, загустела вода,

И не терпит рука жженья первого льда.

Над телами морёных дубовых стволов

Я на лодке скольжу по владеньям бобров.

Там, где груды осин на другом берегу

Непролазной стеной их покой берегут, —

Понастроили звери к холодной зиме

Добровольных плотин, не в пример Колыме.

Где-то рядом по хатам подземным сидят,

Кормят горькими ветками малых бобрят:

Вас и ваших детей в книгу Жизни внесли,

А крестьянское племя на смерть обрекли…

И плыву я один меж пустых берегов,

Мимо вымерших сёл и творений бобров,

И всё чудится, что в ледяной глубине

Бог, живущий в реке, улыбается мне…

Гаснет кайма золотая

Запада… За ночь пурга

Снова следы залатает

Там, где ступала нога

Солнца. Припушит на диво

Яблони, крыши, скамью,

Тропку витую к обрыву

И на реке полынью…

Ах, если б давние чувства

С дырами в цельном сукне

Прочно, легко и искусно,

Сердцем латались во сне!

Какими словами мне выразить то, что знакомо

Мальчишке, идущему в жизнь по размытому следу:

Встречая закат на ступенях родимого дома,

Не чувствуя, – зная, что завтра отсюда уеду.

Районный автобус, пыля, заскрипит тормозами,

И, с модной клеёнчатой сумкой

И хрустким пакетом,

Ещё раз украдкою встретившись с мамой глазами,

Устроюсь в проходе, коль не было с местом билета.

Сгоревшая церковь, и клуб

С провалившейся кровлей,

Старушечьи руки и спящий, как ангел, младенец

Останутся там, за рекой, и в пугающей нови

Желанье вернуться мелькнёт, но души не заденет…

Бормочет глухо,

Да крестит рот.

Как жизнь, старуха,

Кто дома ждёт?

В секунду твёрдо

Замрёт клюка,

И голос гордо

Из-под платка:

«Бог дал, в порядке:

Сестра в Туве,

Дочь на Камчатке,

Сынок в Москве.

А мне и надо,

Чтоб хлеб у них

Был бел да сладок,

Как у других».

Пошла до хаты.

Там со стены

Глядят солдаты

Большой войны.

Там за трельяжем,

Где паутень,

Стопа бумажек —

На чёрный день…

Уходит вода, но за ней не уходит Россия,

И даже в золе за зерном прорастает зерно.

Проси невозможного, мама, но только прости нам

Безбожные годы, – так было, видать, суждено.

Мы помним века до мгновенья

По собственным стонам,

По вбитым в голодные рёбра

Фамильным перстням.

Так помнит ковыль поимённо душителей Дона,

Так помнит пшеница

Голгофу тамбовских крестьян.

Нас новое время сечёт по хребтам батогами, —

Очнись от бездонного сна, господин и слуга:

Нам нужен не мост,

Чтоб на Пасху дружить берегами,

А братские руки, чтоб крепче стянуть берега…