Читать книгу Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики - Себастьян Маллаби - Страница 8

В день инаугурации Джона Ф. Кеннеди лучи солнца светили ярко и холодно. В шляпе с высокой тульей молодой лидер шел по снегу, покрывшему Северную лужайку Белого дома, и вел под руку свою сияющую жену Джеки. Граждане, замотанные в шарфы и спальные мешки, ждали у дороги, чтобы увидеть это почти царственное шествие; и когда Кеннеди приблизился к трибуне на Капитолии, отважно сбросив пальто, его оптимизм заразил нацию. «Спрашивайте не о том, что Америка сделает для вас, а о том, что мы вместе можем сделать для свободы человека», – заявил он. Танк, с установленной на нем длинноносой баллистической ракетой, проехал по Пенсильвания-авеню в рамках торжественного парада, напомнив, что американский идеализм был подкреплен футуристическим наукоемким оружием. «Пришло новое поколение, с новым стилем и новой серьезностью, – писал мудрый Вальтер Липпманн. – Люди начинают чувствовать, что мы способны что-то сделать с имеющимися проблемами, поскольку всё возможно»¹.

Ни одна категория граждан не была более оптимистичной, чем американские экономисты. После 15 лет послевоенного роста деклайнизм[13] Альвина Хансена оказался дискредитирован. Прогнозируемый демографический спад так и не наступил, а новые технологии, от ядерной энергии до авиаперевозок, более чем компенсировали закрытие американской границы.

К тому времени, когда Кеннеди пообещал привести Америку к «новым рубежам», экономический прогресс, казалось, обещал не только высокий, но и стабильный рост. Кейнс учил, как компенсировать экономический спад, управляя дефицитом государственного бюджета, и неокейнсианцы поняли, как центральный банк в том числе может предотвратить спад: низкие процентные ставки, которые до сих пор рассматривались главным образом как средство оказания помощи правительству, теперь расценивались в качестве инструмента экономического управления². «Запас денег, их доступность для заемщиков-инвесторов и стоимость процентов таких займов могут иметь важные последствия [для ВНП]», – отметил Пол Самуэльсон в своем учебнике-бестселлере 1961 года выпуска, где пересматривался отказ от политики монетаризма, описанной в издании 1948 года³. «Худшие последствия бизнес-цикла… вероятно, ушли в прошлое», – уверенно написал Самуэльсон, и с ним согласились консервативные экономисты⁴. В конце 1959 года наставник Гринспена Артур Бернс утверждал: «Бизнес-цикл вряд ли будет таким же тревожным или хлопотным для наших детей, каким он был для нас и наших отцов»⁵.

Экономисты не просто понимали, как предотвратить спад. Благодаря новым компьютерным моделям они считали, что осознают взаимозависимость между экономическим ростом, инфляцией и занятостью так, что смогут «точно настроить» экономику, дабы обеспечить идеальную комбинацию. В 1958 году А. У. Филлипс, новозеландец из Лондонской школы экономики, задокументировал компромисс между безработицей и инфляцией, подразумевая, что технократы смогут удерживать постоянно низкий уровень безработицы, если они готовы принять умеренную инфляцию; и два года спустя Пол Самуэльсон и его коллега из Массачусетского технологического института Роберт Солоу, применив кривую Филлипса[14] к данным США, предположили, что вооруженная знаниями администрация может выбрать уровень безработицы в 3 % при уровне инфляции всего в 4,5 %. Воспользовавшись этим счастливым вердиктом, администрация Кеннеди пообещала «полную занятость», достижение которой принесло бы благополучие трудящимся, снизило расовую напряженность и укрепило Америку в ее апокалиптическом соперничестве с Советским Союзом. Чтобы добиться успеха в данном проекте, администрация предложила снижение налогов и низкие процентные ставки. Пришло время, согласно лозунгу кампании Кеннеди, «снова заставить страну двигаться»⁶.

И команда президента начала осуществлять свой эксперимент. Если обнаруживались признаки ценового давления, они рассматривались как побочный эффект концентрированной структуры экономики, а не как свидетельство того, что тотальный стимул мог ускорить инфляцию больше, чем предполагалось. В этом утверждении была хоть какая-то правда. У гигантских корпораций эпохи имелась квазимонополистическая власть на цены – факт, который Гринспен упомянул в своей статье об антимонопольном законодательстве; и мощные профсоюзы обладали достаточной силой для существенного повышения заработной платы, которое устанавливало инфляционные ориентиры для экономики. Администрация обратилась к этой «затратной» инфляции с энергичными директивами по ценам и заработной плате: лекарство для большого бизнеса и большой рабочей силы было «щекоткой» со стороны правительства. Сталелитейная промышленность, в частности, была признана основной движущей силой инфляции с издержками, поэтому помощники Кеннеди похвалили себя, когда вынудили в 1962 году сталелитейные профсоюзы согласиться на повышение заработной платы только на 2,5 %. Когда Большая Сталь позже попыталась настоять на своих требованиях, Кеннеди был в ярости. «Мой отец однажды сказал мне, что все сталелитейщики – сукины дети, – заявил он, – и я до сих пор не понимал, насколько он прав»⁷. Кеннеди угрожал антимонопольными действиями против металлургических компаний, а агенты ФБР начали звонить посреди ночи руководителям-сталелитейщикам; в итоге те отступили. Но эта небольшая неприятность считалась второстепенным сбоем в хорошо продуманном плане. Инфляция в период президентства Кеннеди в среднем составляла чуть более 1 %, в то время как рост экономики увеличивался более чем на 6 % в год. Америка была на подъеме. Казалось, что «щекотка» подействовала.

Гринспен с ужасом смотрел на происходящее с «насеста» своей консалтинговой фирмы.

В год выборов Кеннеди Гринспен перенес свою фирму из тесных офисов на Бродвее, 39, в более современное здание с восточной стороны биржи. Новое помещение Townsend-Greenspan на 80-й Пайн-стрит вдвое превосходило старое по площади, и сам Гринспен устроился в большом угловом офисе с захватывающим видом на Бруклинский мост. Как одному из героев Айн Рэнд, ему нравилось находиться наверху этого здания, глядя на пейзаж капиталистического города; это в прямом смысле высокое положение отражало его финансовое состояние. «Внезапно несчастный ребенок стал зарабатывать много денег, – говорил позднее Гринспен. – Я мог восхищаться тем, что сделал… Моя самооценка значительно [улучшилась]»⁸.

Он обрел новую уверенность. Гринспен поменял свой Buick на еще более роскошный голубой кабриолет Cadillac Eldorado и вскоре купил номерной знак TG-1, объединявший AG и TG. Доезжая под рев мотора до своего нового офиса, он регулярно получал штрафы за превышение скорости на Ист-Сайд Хайвей – Гринспен мог позволить себе оплатить их, практически не заметив. Чтобы удовлетворить свои музыкальные пристрастия, он приобрел самое высококачественное звуковоспроизводящее оборудование от Harman Cardon и установил его в квартире на Тридцать пятой улице, примерно в квартале от жилища Айн Рэнд⁹. Кроме того, Гринспен играл в гольф в клубе Quaker Ridge – изумрудном оазисе, где, согласно легенде клуба, сам Джордж Вашингтон спал под большим дубом и едва не был обнаружен британцами. По мере расширения круга деловых контактов Гринспен поднимался всё выше. Однажды, когда Айн Рэнд услышала об общественном собрании для избранных, где присутствовал Гринспен, она, казалось, на мгновение поперхнулась. «Как вы думаете, Алан мог оказаться в глубине души социальным альпинистом?» – как-то спросила она своего любовника, Натаниэля Брандена¹⁰.

Кандидат в президенты от республиканцев Рональд Рейган проводит совещание в своем загородном доме с членами координационного комитета по экономической политике. Слева за столом: Уолтер Ристон; Представитель Джек Кемп, RN.Y; Алан Гринспен; Рейган; Джордж Шульц и Чарльз окер, Вирджиния, 1980

Бизнес Townsend-Greenspan всё еще вращался вокруг тяжелой промышленности. Но благодаря своим финансовым трудам Гринспен теперь привлекал внимание бизнесменов нового формата, включая по крайней мере одного банкира с Западного побережья. В 1962 году Луис Дж. Гален, основатель и главный исполнительный директор ссудо-сберегательной компании под названием Trans-World Financial, предложил Гринспену первое место в совете директоров публичной компании. Расположенный в быстро развивающейся Южной Калифорнии, Trans-World был банкоматом¹¹. За последние два десятилетия население «Золотого штата»[15] увеличилось более чем в два раза, и цены на жилье выросли примерно так же; воодушевленные столь пьянящим ростом, ипотечные кредиторы наподобие Trans-World практически не могли не процветать¹². Неудивительно, что поток легких денег привлекал промоутеров и маклеров. Некоторые ссудо-сберегательные компании в Калифорнии наняли красивых женщин раздавать подарки новым вкладчикам, в результате чего старые сотрудники Гринспена в Fortune заявили, что такие маркетинговые трюки нарушают «образ банковой стабильности»¹³. Барт Литтон, глава эпохальной компании Lytton Financial, символизировал собой атмосферу предприимчивости: во время вечеринок на лужайке у его дома в Лос-Анджелесе он разгуливал с микрофоном, прикрепленным к куртке, – так гости, уставшие от пустых разговоров, могли услышать его слова, грохочущие из развешанных повсюду громкоговорителей¹⁴. («Единственный “изм” для меня – это нарциссизм», – весело сказал Литтон однажды.)¹⁵ Перспектива связать себя с этой колоритной индустрией не смущала 36-летнего Гринспена. Он принял предложение Галена.

С тех пор Гринспен начал ежемесячно летать в Лос-Анджелес на заседания совета директоров. Он видел, почему многие хотели там жить. Нью-Йорк мог расти только вверх, тогда как в Беверли-Хиллз, где располагалась штаб-квартира Trans-World, жители особняков, окруженных экзотической растительностью, наслаждались средиземноморским климатом¹⁶. Гринспен, как правило, останавливался в Беверли-Хилтоне и находил время для гольфа. Он раскошелился на несколько тысяч долларов, чтобы присоединиться к легендарному загородному клубу Хиллкрест, который считался «ведущим еврейским загородным клубом в Южной Калифорнии»¹⁷. Пожалуй, для человека, который почти отказался пройти обряд бар-мицвы, было странно присоединиться к заведению с подобной характеристикой, но Гринспен, по всей видимости, не возражал. В клуб часто заходил кто-нибудь из голливудских комиков, которые собирались у так называемого «Круглого стола» в углу главной столовой. Там можно было увидеть даже Граучо Маркса, несмотря на его знаменитое высказывание, что он не будет принадлежать ни одному клубу, который примет его в качестве члена.

В конце 1961 года Гринспен представил очередной документ на ежегодном собрании Американской статистической ассоциации – своего рода продолжение его новаторской статьи 1959 года. Еще более погрузившись в исследование соотношения цен на акции и инвестиций в бизнес, экономист сообщил, что связь между ними даже еще более тесная. Высокие цены на акции предполагали рост инвестиций не только для экономики в целом, но и в конкретных отраслях промышленности. Кроме того, интервал между ростом цен на акции и скачками капитальных затрат был коротким, что говорило о силе их связи, отмеченной Гринспеном. Если ценовые сигналы с финансовых рынков могли так быстро приводить к сдвигам в реальной экономике, несмотря на обширное регулирование финансов, то, следовательно, финансовое дерегулирование способно было сделать передачу импульсов еще более гладкой, так что капитал поступал бы в разные сферы экономики, которые использовали бы его наиболее продуктивно¹⁸. После завершения Гринспеном своей презентации Ноэль, руководитель исследования в брокерской компании с Wall Street Van Alstyne, заявил, что он впечатлен, и попросил Гринспена оставаться на связи. Может быть, они могли бы пообедать вместе?

Тем не менее из-за занятости Гринспена их следующая встреча произошла не сразу. Однажды в конце сентября 1962 года Гринспен оказался на верхнем этаже башни Equitable Building, в той же плюшевой столовой, где Билл Таунсенд предложил ему партнерство (естественно, Клуб банкиров был еще одним учреждением, членом которого Гринспен теперь являлся). По ходу дискуссии Гринспен ответил на вопросы о своих взглядах на экономику и о философских убеждениях: можно ли сказать, что треснувшее в лесу дерево издало звук, если никто его не слышал? Экономист из Van Alstyne привез с собой своего научного ассистента – стройную симпатичную брюнетку по имени Кэтрин Эйкхофф, которая, казалось, была озадачена разговорами о деревьях и лесах. Гринспену она понравилась, и, вернувшись в свой кабинет, он, не теряя времени, позвонил ей и пригласил на ужин в тот же вечер.

Гринспен и Эйкхофф отправились в жилые кварталы и зашли в небольшой ресторанчик с изогнутыми кабинами по краям и столами посередине. Алан почтительно ухаживал за своей спутницей, спрашивал, что ей нравится и каковы ее убеждения, быстро почувствовав, что вечер удался. Молодая женщина с прекрасной фигурой говорила на темы, которые идеально подходили Гринспену. Она заявила о своей вере в нравственную справедливость свободного предпринимательства, в возможности личности формировать свой собственный мир и упомянула об ответственности каждого человека за сделанный им выбор.

Озвучила ли она свои собственные идеи? – любезно осведомился Гринспен. Эйкхофф ответила, что на нее оказала влияние русская эмигрантка, писатель и философ по имени Айн Рэнд. Всего несколько месяцев назад по рекомендации друга она прочитала «Атлант расправил плечи» и словно прозрела. Эта книга изменила ее жизнь.

Тогда Гринспен почувствовал себя теннисистом, который видит, как прямо в центр его ракетки медленно летит мяч.

Может быть, Кэтрин хотела бы выпить кофе с Айн Рэнд? – небрежно спросил он¹⁹.

Удар попал в точку: Эйкхофф была поражена. Несколько дней спустя Алан привел Кэти на лекцию Рэнд, после которой представил харизматичной гранд-даме ее молодую поклонницу. Алан и Эйкхофф начали встречаться, и Кэти вскоре обнаружила, что Алан был заядлым бальным танцором. Иногда они танцевали в квартире Айн Рэнд, где Коллектив откидывал ковры и включал музыку, а однажды Алан пригласил Эйкхофф в ресторан в Хартсдейле, в Нью-Йорке, и танцевал с ней под звездами²⁰. Это всегда были бальные танцы – Алан не тратил время на рок-н-ролл или поп-музыку, но Эйкхофф узнала, что он не видит причин ограничивать себя в танцах с девушкой, с которой приехал²¹. Но если танцевальная музыка, так же как и содержательная интеллектуальная беседа, отсутствовала, Алан легко возвращался в свою раковину. В начале их отношений Эйкхофф имела несчастье устроить вечеринку в своей квартире в день появления новой редакции Статистического резюме Соединенных Штатов. Гринспен занял единственное имевшееся у Кэтрин удобное кресло и читал резюме, включая сноски, пока вечеринка вокруг него продолжалась²².

Кэти пыталась заставить Алана чередовать ужины, танцы и обсуждения в кругу почитателей Рэнд. Она быстро обнаружила, что если он собирается чем-то заняться, у этого занятия должен быть счет – и не обязательно музыкальный. Эйкхофф отвела его в местечко в Гринвич-Виллидже, где можно было съесть стейк и поиграть в боулинг; Эйкхофф окрестила его Бо Лином, потому что на неоновой вывеске буква W не горела. Это развлечение пришлось ему по душе, и они часто туда возвращались; но попытки Кэти заставить Алана сыграть в бридж были менее успешными. Однажды вечером, в доме Элейн Калберман, сестры Натаниэля Брандена, Гринспен зашел столь далеко, что сел за игровой стол. Но прежде чем раздали карты, он хотел, чтобы ему всё объяснили. Почему туз считался выше короля? Почему трефы стоили меньше, чем пики? Зачем нужны все эти соглашения о ставках, и были ли они действительно логичными? Почему, почему, почему – вопросы продолжались, как будто их задавал не по годам развитый ребенок. Казалось, вопросы сыпались не менее часа, и в итоге Кэти и Калберманы сдались, не сыграв ни одной партии. «У него было патологическое неприятие произвольных условностей», – заметила позднее Эйкхофф²³. Вскоре после того, как они начали встречаться, Кэти попросила Алана о работе. Спад фондового рынка в мае 1962 года испортил атмосферу в Van Alstyne, и Кэти хотела уйти оттуда, хотя и заверила Алана, что останется в его фирме только временно. Алан настаивал на проведении с ней формального собеседования, и затем согласился нанять ее.

Фирма, где стала работать Эйкхофф в конце 1962 года, переживала преобразования. Благодаря расширению связей босса Townsend-Greenspan процветала, но еще не совершила прыжок от карандашей и логарифмических линеек в новую эпоху компьютеров. Когда Эйкхофф подписала контракт, ей было поручено помочь с докладом «Основные экономические тенденции». Каждую неделю, когда Казначейство и Федеральная резервная система объявляли цифры процентных ставок, денежной массы, банковских депозитов, цен, расходов и т. д., ассистенты в Townsend-Greenspan вносили их во внушительный журнал на трех кольцах с зелеными разграфленными страницами. Как только все данные были собраны, два исследователя садились рядом за одним из столов под большим окном в главной комнате офиса. Руководствуясь толстым томом инструкций, они выполняли операции, необходимые для преобразования данных в отчет. Чтобы сосчитать цифры, использовался арифмограф – громоздкая вычислительная машина, которая выплевывала результаты на узких бумажных полосах, похожих на чеки из бакалеи. Машина могла складывать или вычитать достаточно легко; но для умножения или деления требовалось повторяющееся сложение или вычитание. Невинный запрос, например – чтобы калькулятор умножил два трехзначных числа, вызывал шумное движение шестеренок, когда машина добавила и перенесла, добавила и перенесла: ка-чанк, ка-чанк, ка-чанк. Подсчеты продолжались от страницы к странице, и исследователи вводили в раздражающий калькулятор цифру за цифрой, копируя результаты в свои журналы – для вычисления нескольких из них потребовалось бы несколько часов. Когда они, наконец, закончили, двое коллег сравнивали свои записи. В случае совпадения чисел исследователи радостно вздыхали. Но если они сталкивались с разночтениями, «ка-чанк, ка-чанк» начинался снова.

Эйкхофф заметила, что руководство по созданию доклада об основных экономических тенденциях неоднократно без толку повторяло некоторые операции. Когда она сообщила об этом Гринспену, он сначала не поверил. Руководством пользовались в течение многих лет; откуда могла появиться ошибка? Но Эйкхофф была права, как быстро понял Гринспен, и вскоре он опирался на свою подругу, осуществляя любые улучшения в офисе. Сотрудница, которая отслеживала счета для Townsend-Greenspan, передала свои уведомления за две недели, но Гринспен считал ее занудой и не особенно прислушался к тому, что она сказала; когда две недели прошли и бухгалтер сказал «ну-у!», Гринспен в отчаянии обратился к Эйкхофф, которая, к счастью, прошла курс бухгалтерского учета в колледже²⁴. Найм новых работников в офис тоже не был сильным местом Гринспена, поэтому Эйкхофф вскоре взяла на себя ответственность за проведение собеседований с молодыми претендентками. Когда через несколько лет ее романтические отношения с Гринспеном закончились, она обнаружила, что босс встречается со многими ассистентками, которых она набрала²⁵. Одна молодая сотрудница пришла на работу в такой короткой юбке, что, наклонившись открыть нижний ящик стола, выглядела практически раздетой, и по мнению Гринспена это было прекрасно, – вспоминала Эйкхофф. «Он никогда не встречался одновременно с двумя девушками больше, чем день или два, которые у него уходили на то, чтобы уведомить предыдущую о том, что ситуация изменилась», – добавила Эйкхофф, отметив, что в 60-е годы связь с секретаршей считалась офисной рутиной. «Я не думаю, что кто-нибудь из ходивших на свидания с Аланом мог сказать, что он их преследовал. Они расстраивались только потому, что Гринспен прекратил встречаться с ними»²⁶.

Расстроенный или нет, штат компании Townsend-Greenspan состоял полностью из женщин. Это было типично для того времени, если речь шла о младших должностях. В годы после Второй мировой войны женщины, которые прежде были основной рабочей силой в промышленности, стали получать работу, предназначенную только для «слабого пола», особенно в быстро растущем секторе услуг; как сказал один историк, «клепальщица Рози стала делопроизводителем»²⁷. Но Гринспен отличался тем, что поощрял женщин к занятию ответственных должностей. В дополнение к Эйкхофф в его компании трудились Бесс Каплан, эксперт по правительственным данным, и Люсиль Ву, погруженная в новую науку экономического моделирования. Гринспен также нанял Джуди Маккей, бывшую однокурсницу из Колумбийского университета, которая взяла на себя задачу составления отчета о сбережениях и кредитах фирмы после того, как была неоднократно повышена по службе на своей предыдущей работе в Ассоциации страхования жизни²⁸