Читать книгу Арвеарт. Верона и Лээст. Том II - Серафима Ледо - Страница 2

Утром Верона проснулась от громкого крика чаек и некоторое время пыталась сориентироваться: «Когда я вчера уснула? Я занималась с Марвенсеном, а потом я открыла шампанское… И я вроде звонила Лаарту? И о чём я с ним разговаривала? Почему я не помню этого?» Ответа пока что не было – одни лишь предположения. С мыслью о деквиантере – точнее, о тех сообщениях, что могли быть отправлены Лээстом, она подняла подушку, затем проверила джинсы, посмотрела на стол, на полки, на будильник, чьи стрелки указывали на половину одиннадцатого и прошептала в растерянности:

– О боже, мой Volume Двенадцатый…

Папка на полке отсутствовала. Её место теперь занимали две упаковки «Вога». Верона взяла себе пачку, затем подошла к подоконнику и с ужасом констатировала, что Zippo тоже отсутствует. Вместо Zippo там были спички, Movado, вновь заработавшие, иридиевые карточки, хрупкая веточка вереска и хрустальная ваза с розами.

Лаарт тоже проснулся где-то в начале одиннадцатого и сразу связался с Кридартом – в силу возникшей паники по причине провала в памяти. Кридарт проинформировал об отпуске, об аварии, об амнезиях от выпивки или – может быть – не от выпивки, и о том, что Кеата с Ладарой находятся в санатории.

– Понятно, – сказал Трартесверн. – И сколько мы вчера выпили?

– Нисколько, – ответил Лэнар. – Насколько я понимаю, ночью вы были дома, как и вечером, соответственно.

– Меня сейчас лечит кто-нибудь?

– Нет, – сообщил помощник. – Но мы над этим работаем.

– Конкретней! – потребовал Лаарт. – «Мы» – это кто?! Ты и Зуннерт?!

Лэнар, слегка стушевавшись, ответил: «Ну да. Мы пытаемся… Но мы ещё точно не выяснили, кто тут у нас, во Вретгреене, занимается амнезиями…»

– Выясняй! – приказал ему Лаарт. – Не могу же я жить таким образом!

Верона, сходив в душевую, вернулась обратно в комнату, расчесалась, надела форму, сложила в рюкзак учебники и отправилась на занятия – с устоявшимся ощущением, что что-то с ней не в порядке – тревожащим ощущением, что с каждой минутой усиливалось. Дойдя до «саматургии», она постучалась к Акройду, заглянула и обнаружила, что в классе – факультативные, судя по тем студентам, что тихо сидели за партами. Акройд сказал: «Секундочку!» – вышел к своей пятикурснице, и, глядя в лицо её – бледное, в глаза – скорее потерянные, подумал: «Я не уверен, что это себя оправдывает. Кератомия – крайность, жестокая и бессмысленная. Лээст был вправе, видимо, не сообщать ей главного, что она и Элиза – сёстры, но раз уж всё это выяснилось, день-другой и Верона привыкла бы, ощутила себя в новом качестве. И это бы моментально изменило её положение. Быть Эртебрану родственницей, пусть даже по линии матери, это в глазах арвеартцев придало бы ей столько значимости, сколько пока не снилось никому из альтернативщиков…»

– Мисс Блэкуотер, – сказал он мягко, – сегодня у нас суббота. Приношу свои извинения.

Верона, подумав с ужасом: «Тридцать часов, не меньше!» – поздравила его с дочерью, затем спросила об имени и, услышав: «Исида, видимо, по предложению Лээста», – согласилась, что имя – прекрасное, и простилась с профессором книксеном. Когда он исчез за дверью, она постучалась к проректору – в «квантовую биохимию». Кабинет ей открыл не Лээст, а главный хакер Коаскиерса. После обмена приветствиями – достаточно официальными и, в понимании Лиргерта, – безусловно необходимыми, он произнёс, краснея:

– Рэана Блэкуотер, простите, но экдор Эртебран отсутствует. Он сейчас в Игеварте, на встрече с одним из сенаторов. Выехал после завтрака. Вероятно, появится к ужину. Я его замещаю, провожу здесь факультативные, по его же распоряжению.

Узнав, что проректор в столице, Верона едва не расплакалась. Сам Лиргерт подумал: «Зря он так. Амнезия здесь – не спасение. Она всё равно догадается. Несколько дней, неделя и снова случится что-нибудь. Это – гидра; здесь перерубишь, в другом месте появится заново».

Когда он вернулся к студентам, Верона прошла к подоконнику с пышно цветущей азалией и стала анализировать: «Все они в курсе случившегося – и Акройд, и этот Свардагерн. Что про него рассказывают? Балл – восемьсот тринадцать, близких друзей не имеется. Считается главным компьютерщиком. Что из этого следует? Он владеет всей информацией. Но он – не Джош и не Марвенсен, из него и слова не вытянешь. И почему он нервничает? У Лээста встреча с сенатором. Надеюсь, не с Дизервеном. Теперь позвонить не получится. Хотя, впрочем, можно попробовать…»

Сам Лээст в эти минуты и впрямь пребывал в столице – в компании Триверана, с которым был связан пожизненно – и дружескими отношениями, и – помимо того – даже родственными. Дорверы имели встречу в триверановской резиденции, на последнем – приватном – уровне «Акцетара» – большой гостиницы, и пили вино на лоджии, обсуждая то положение, в котором экдор сенатор оказался с недавнего времени. Триверан сообщил Эртебрану о нескольких покушениях и закончил с мрачной уверенностью:

– Они точно меня ликвидируют до октябрьских перевыборов.

– Нет! – возразил проректор. – У нас там студенты рассчитывали прогрессии на сенаторов и ты как раз попадаешь в число переизбранных заново!

– Даже так?! – Триверан рассмеялся. – Прогрессии не прогрессии, но хочу довести до сведения, что ты – мой наследник, единственный!

– Нет, – сказал Эртебран. – Я отказываюсь.

– Поздно, – сказал сенатор. – Бумаги уже подписаны.

– Женись, – посоветовал Лээст, – и проблема будет исчерпана.

Триверан закурил, посмеиваясь, и ответил с долей иронии:

– Я однолюб, по сути. Найди мне вторую такую же и тогда я женюсь сегодня же. Ты ведь знаешь моё отношение.

– Знаю – вздохнул проректор, и, попросив себе Treasurer, вытащил Zippo Лаарта, на что Триверан заметил:

– Любопытная зажигалочка. Чей-то подарок, видимо?

– Да – сказал Лээст, – от девушки, которая, в свою очередь, станет моей наследницей, – и, поскольку сенатор, шокированный, воскликнул: «Вот это новости!» – добавил с присущей твёрдостью: – Остальное не обсуждается.

* * *

Решив не ходить к Маклохлану, Верона, в глубоких раздумиях, добрела до гостиной комнаты, отведённой для первокурсников, затем подошла к деквиантеру, вызвала номер проректора из списка «Администрация» и, услышав знакомое: «Слушаю!» – поздоровалась тихим голосом.

– Здравствуй! – сказал проректор, отходя от стола с закусками, под пристальный взгляд сенатора. – Здравствуй, моя драгоценная! Прости, что я не в Коаскиерсе! Как твоё самочувствие?!

– Как обычно, – сказала Верона.

– Ты в курсе, что я в Игеварте? Ты сегодня ходила куда-нибудь?

– Сэр, я видела Лиргерта. У меня амнезия. Вы знаете?

– Знаю, – ответил Лээст, – и беру на себя ответственность.

Возникла долгая пауза – тяжёлая по характеру.

– Зачем? – прошептала Верона, первой прервав молчание.

– Ты хотела сбежать из-за Лаарта. У его супруги был выкидыш. И мы с тобой поругались. Ты почему-то уверилась, что должна прекратить обучение. После этого ты сбежала и экдор Трартесверн разыскал тебя. Мы опять с тобой поругались. И тогда я принял решение…

Верона, чувствуя сердцем, что дело вовсе не в Лаарте, что Лээст скрывает что-то – что он с ней опять неискреннен, что он снова её обманывает, перебила его высказывание:

– Сэр, продолжать не стоит, раз вы сами пришли к тому выводу, что мне лучше не помнить этого.

– Да, – сказал Лээст. – Прости меня. И поверь мне, что это к лучшему.

– Я верю. А мой деквиантер?..

– Ты сама от него избавилась.

– И от папки «Volume Двенадцатый»?

– Да, – подтвердил проректор. – И я не остановил тебя.

– И теперь вы об этом жалеете?

– Нет, не жалею, малышка. Пора начинать «Тринадцатый».

– Мы сегодня с вами увидимся?

– Конечно! – ответил Лээст. – К семи выходи на пристань. Дальше сориентируемся.

Разговор их на этом закончился. Секунд пять или шесть примерно Верона, борясь с собой внутренне, порывалась связаться с Лаартом, понимая, что к этому часу он мог уже что-то выяснять, но лээстовская фраза: «…у его супруги был выкидыш…» – прозвучала в ней с прежней отчётливостью – буквально парализующей.

– Нет, я не должна, я не вправе… – сказала она с отчаянием и уже собиралась пройти к себе, но тут, на столе для почты, увидела свежий выпуск – вероятно, недавно доставленный, – газеты «Вечерний Вретгреен» – с собственной фотографией и с цветной фотографией Лаарта, смотрящего в круг объектива тяжёлым, холодным взглядом, не слишком-то ему свойственным.

Она побелела от ужаса – при мысли, что всё уже выяснилось и его теперь ждёт наказание – кератомия – тотальная, за связь с ней – с альтернативщицей. К её несказанной радости заметка под фотографиями информировала о следующем – что студентка пятого курса коаскиеровской Академии Верона Блэкуотер Авейро – иртарская альтернативщица, чей балл, по известной мерке, зашкаливает за тысячу, полдня находилась в розыске официального уровня и в конце концов была найдена и возвращена в Академию подключившимся к её поискам начальником отделения Департамента по охране Лаартом Трартесверном – кандидатом в вице-сенаторы на предстоящих выборах. Кроме этого сообщалось, что в розыске было задействовано первое подразделение местного отделения и лётные единицы из вретгреенской эскадрильи. В доказательство под заметкой размещалось фото Маклохлана, спускавшегося по трапу как раз на фоне Коаскиерса из эффектного аппарата – узкокрылого и обтекаемого. За спиной экдора Маклохлана виднелся отец проректора. Перечитав заметку, Верона вытерла слёзы, спустилась до первого уровня и затем собрала все выпуски, заглядывая в гостиные каждого курса в отдельности. Вернувшись к себе с газетами и припрятав их в ящик с «финансами», она облачилась в джинсы и трикотажную кофточку и взялась за письмо Блэкуотеру – с сильным желанием выговориться:

«Отец, почему Вы не пишете мне?

Простите, что я упрекаю Вас, но Вы ведь, наверное, знаете, в какой я сейчас ситуации? Вы знаете, что я чувствую? По-моему, я запуталась. Нет, я не ищу оправдания. Возможно, я просто испорчена. Сейчас в моей жизни двое – экдор Эртебран и Лаарт. И я знаю, что это – неправильно, и я из-за этого мучаюсь. Но то, что я к ним испытываю – я не могу это сравнивать. Экдор Эртебран – это всё для меня, на уровне помешательства, а Лаарт – совсем другое. Я в него влюблена, понимаете? Но это пройдёт, я знаю. Мне иногда уже кажется, что в нём я вижу спасение от всей этой безысходности – в том, что касается Лээста… простите… экдора проректора. Он видит во мне кого-то, кем я не являюсь в действительности. Но это не самое страшное. Он считает, что я предназначена для Джона с его бриллиантами. Простите, что я говорю так. Джон для меня, разумеется, не какая-то там абстракция. Он тоже – часть моей жизни, но той, что касается прошлого – прошлого, а не будущего. Я не хочу делить его – не хочу делить своё будущее с тем, кто манипулирует моей памятью и сознанием.

Я очень завидую маме. Когда она с Вами встретилась и когда она Вас полюбила, то она была с Вами счастлива, и она живёт этим счастьем… она живёт своим прошлым. А я – в свои восемнадцать – обязана жить с той мыслью, что я просто кукла на ниточках… и была этой куклой с рождения.

Мне кажется, я уже выросла. Я осознала это. Сейчас я боюсь всё время. Отец, мне страшно за Лээста. Я чувствую постоянно, что что-то должно случится, что-то самое страшное. Он к чему-то готовится… Но я говорю заранее – если это – то, что я думаю, то я уже не прощу себя. И Вас не прощу, и Джона. Вы знаете, что я сделаю. Моя жизнь на этом закончится.

Это по части темы о «неизменяемом будущем».

А что касается прошлого… оно тоже неизменяемо. Знаете, как я мечтала? Что однажды, когда Вы приедете, мы вдвоём пойдём к океану, и будем держаться за руки, и будем смотреть на волны… и будем смотреть на звезды… и Вы мне начнёте рассказывать: «Вот это – Кассиопея, а вот это – созвездие Лебедя…» А теперь это всё бессмысленно. Теперь я не знаю, какой Вы…

Если Вам сложно писать мне, то лучше не отвечайте. Главное, что Вы живы, остальное теряет значение. Может быть, нам не встречаться, пока это всё не закончится? Мне просто не хочется ставить Вас в неудобное положение.

Обнимаю Вас,

Ваша Верона.

Да хранят Вас наши Создатели».

* * *

Во второй половине первого к Вероне наведалась Джина – очень ярко накрашенная и сгоравшая от нетерпения обсудить последние новости. Впрочем через секунду, узнав от своей приятельницы о новой потере памяти, Джина воскликнула:

– Боже мой! Ты пропустила главное! Вчера тут были семёрки! Говорят, оцепили всё здание! Они кого-то разыскивали! Считается – Брюса Хардвея!

Какой-то другой информацией – критичной по содержанию, Джина не обладала, поскольку утром, до завтрака, проректор провёл ей суггестию.

Верона остановилась:

– Семёрки?! Какие именно?!

Джина пожала плечами: «Понятия не имею! Лично я никого не заметила!» – и затем, лихорадочным шёпотом, сообщила, что ей приснилось, как Старший Куратор Коаскиерса появился в её «шестнадцатой» и спросил: «Ну что, дорогая, угостишь меня чаем с пряниками?» На этом сон обрывался, а утром Джина увидела пустые чашки с пакетиками и блюдца с чёрствыми крошками:

– Но я прибиралась на ночь! – сообщила она в заключение. – Вся посуда была на полке и пряники я не вытаскивала!

– Любопытно, – сказала Верона. – Ты сделала что-нибудь с чашками? Или ты их пока не трогала?

– Конечно! – уверила Джина. – Я к ним не прикасалась!

– Тогда проведём анализ.

– Какой?!

– Дактилоскопический.

– Но ведь надо же с чем-нибудь сравнивать! Вдруг там будут мои отпечатки?! Или твои?! Или Марвенсена?!

Верона скептически хмыкнула:

– Ты себе представляешь, что такое дерматоглифика?

– Смутно! – призналась Джина.

– Объясняю, – сказала Верона. – Эртаонские отпечатки отличаются от человеческих. Речь идёт о разнице в признаках группового характера. Узор гребешковой кожи на пальцевых фалангах может дать тебе всю информацию, начиная с антропологической, анатомо-физиологической и вдобавок – патологической. Этот узор образуется во внутриутробном развитии и должен у эртаонов достигать наивысшей сложности. Их рецепторная деятельность во всём превосходит нашу, а это уже указывает на иную степень тактильности и на иной рисунок в рефлексогенных зонах.

Джина, усвоив главное, – что анализ продемонстрирует, могла ли её посуда оказаться в руках Куратора, тут же спросила нервно:

– А кто нам даст разрешение?!

– Какое ещё «разрешение»?

– На работу в лаборатории! Пойдём попросим у Лээста!

– Экдор Эртебран в Игеварте. Пойдём попросим у ректора.

Решение было принято. Подруги покинули комнату и в оживлённой беседе добрались до первого уровня. У гостиной седьмого курса им встретились Лиргерт с Марвенсеном. Парни стояли под аркой и обсуждали сенаторов – Триверана и Дизервена, согласно отдельным репликам, что девушки уловили, когда спускались по лестнице. Пятикурсницы остановились.

– Лиргерт, – сказала Верона, – можно вас на секундочку? У нас к вам вопрос, технический, по части лаборатории.

Лиргерт, весьма польщённый, ответил: «Да! Разумеется!»

– Общайтесь, – сказал им Виргарт, – а я уже двину в столовую!

Джина – воодушевлённая – вдруг неожиданно выпалила:

– У Лиргерта, между прочим, отец возглавляет Центр надсистемных молекул, находящийся во Вретгреене! И есть ещё братья—физики, знаменитые изобретатели!

– Как-как?! – удивилась Верона. – Центр «надсистемных молекул»?!

Семикурсник вздохнул и поправил:

– Центр систем, надмолекулярных.

– А у братьев какая специфика?

– Физика твёрдого тела. Занимаются разными сплавами. Так что там с лабораторией? Хотите что-то исследовать?

– Хотим, – подтвердила Верона. – Какие там есть спектрометры?

– Там есть рентгено-спектрометр, спектроскоп, резонатор – магнитный…

– Жуть! – испугалась Джина. – Я уже передумала!

– Неплохо, – сказала Верона. – А для изотопных анализов?

– Хромато-масс спектрометр. Что будете анализировать?

Джина вообразила, что Верона начнёт рассказывать о пряниках и чаепитиях, и от стыда зажмурилась, представляя, как Лиргерт выскажет: «Что вы себе позволяете?! Да как вы вообще посмели предположить подобное и осквернить тем самым Великих Дорверов Кураторов?!» Но, вопреки её страхам, чашка не профигурировала:

– Песок, не совсем обычный. Внеземного происхождения.

Сдержанный Лиргерт ахнул:

– Изотопный анализ породы внеземного происхождения?!

– Да, – сказала Верона. – Но меня уже информировали, что на опыты в лаборатории требуется разрешение ректора или проректора.

– Не волнуйтесь! – уверил Лиргерт. – Разрешением обеспечу! Подходите к лаборатории в три, в половину четвёртого…

Примерно в это же время Лаарт, проголодавшийся, решил прогуляться до «Якоря», и тоже узрел – случайно, в стандартном журнальном стенде, газету с двумя портретами – собственным – ненавистным ему – примерно трёхлетней давности, и портретом прекрасной девушки – юной, темноволосой, с сияющими глазами и угольными ресницами. Прошептав: «Святые Создатели…» – он быстро купил две копии и долгое время рассматривал фотографию альтернативщицы, а затем, поднабравшись смелости, ознакомился с текстом под снимками – на деле не содержащим чего-то компрометирующего, а, напротив, весьма хвалебным – и в адрес его отделения, и его самого непосредственного. Прочитав, он сказал: «Проклятье! Чёртов Кридарт! Скрыл, получается!» – вытащил деквиантер и как только Лэнар ответил, резко спросил:

– Ты выяснил?!

– Да! – сказал Кридарт. – Выяснил! В понедельник на консультацию к вам должны прийти из Коаскиерса! То есть вас придут консультировать…

– И кто же? – спросил Трартесверн. – Не Верона Блэкуотер, случаем?

– Да, – выдавил Лэнар, – вроде бы…

– Ну вот что, – сказал Трартесверн, – я тут пока пообедаю, а ты, к моему появлению, подготовься к отчёту по розыску. Какому, ты знаешь, я думаю. Мне нужно знать все подробности…

Кеата, жена Трартесверна, пребывавшая в санатории, решила позавтракать в номере, а не ходить в столовую. К девяти тридцати, после завтрака, она отвела Ладару в специальную детскую студию – на уроки по рисованию, и час провела на источниках, за водными процедурами, после чего направилась на консультацию к доктору, и поскольку пришла чуть раньше, то села в кресло у столика, в приёмной для ожидающих, и только тогда заметила газету с портретом Лаарта. Похолодев от ужаса и зачитав информацию, она какое-то время смотрела, в глубокой задумчивости, то на лицо Вероны, казавшееся искусственным – в своей красоте – немыслимой, то на лицо супруга – холодное и безучастное, и когда медсестра позвала её, сказала себе: «Я знаю… Лаарта с ней что-то связывает…»

Лаарт, дойдя до «Якоря», заказал «Шардоне» – бутылку, лёгкий салат и рыбу – судака под сметанным соусом. Затем он достал деквиантер, активировал файл на Верону, изучил его досконально, приходя в уме к тому выводу, что при её способностях – более чем выдающихся, и капиталах в банке, совершенно неудивительно, что для поисков было задействовано всё первое подразделение, после чего подумал: «Дело не в этом, естественно. Дело в том, по какой причине она находилась в бегстве и, если она сбежала, то почему не в Ирландию? Или дело в деньгах? Сомнительно. Согласно банковской сводке, финансовых операций, связанных с её счётом, пока не производилось. Бриллианты её не волнуют. Она бы их просто оставила, безо всякого сожаления. Здесь замешано что-то личное… Ну да ладно, гадать не будем. Посмотрим, что скажет Кридарт. Хотя интересно, конечно, исходя из его реакции. Я ведь спросил наудачу и угадал, получается. Она придёт в понедельник. Я что, ей вчера пожаловался?! Поговорить бы с ней как-нибудь. Но в Коаскиерс ехать не хочется… там Таффаорд, и Акройд, и Эртебран тем более…» – размышляя в подобном роде, Лаарт, скорей механически, посмотрел на звонки – входящие, в посуточном списке вызовов, и, увидев, что им был принят звонок с неизвестной линии, произнёс: «Любопытно. Послушаем…»

– «Экдор Трартесверн, простите…»

– «Верона?! Ты где?!»

– «У „Якоря…“»

– «Ты не поговорила с ним?!»

– «Нет, мы поговорили! Вы ведь знали об этом?! Знали?!»»

– «Да, я знал, разумеется. Информация официальная, подтверждена анализом на генетическом уровне».

Длительное молчание.

– «Экдор Трартесверн, простите, вы не могли бы дать мне номер экдора Неварда?»

– «Мог бы… Одну секунду… Триста семь – девятнадцать – двадцать. Когда мы с тобой увидимся?»

– «Завтра?»

– «Попробуем завтра. В любом случае, позвони мне. Ближе к обеду, думаю. Главное уже выяснится».

Длительное молчание, им же самим и прерванное:

– «Сны могут предсказывать будущее?»

– «Да, мой экдор, конечно».

– «Верона, ты будешь счастлива…»

– «Нет, Лаарт…»

– «Я обещаю тебе. Я сделаю всё для этого».

Разговор на этом заканчивался.

* * *

Без пятнадцати три примерно Верона взяла песчинки и спустилась к Джине в «шестнадцатую». Джина, уже готовая, показала ей чашку – фарфоровую, разукрашенную пионами и заранее упакованную в прозрачный пакет для сэндвичей, после чего подруги поспешили в лабораторию. По дороге Джина спросила:

– Ты, надо думать, голодная? Не завтракала! Не обедала! Эвриерт уже беспокоится! Он попросил передать тебе, чтобы ты заглянула в столовую!

– Загляну, – согласилась Верона.

– Кстати, – сказала Джина, – я узнала от Марвенсена, что Брайтона задержали за кражу чужого имущества и теперь он сидит во Вретгреене в следственном изоляторе! Допрыгался, одним словом! Теперь его Трартаверн точно отсюда выдворит!

– Экдор Трартесверн! Запомни!

Джина не стала спорить:

– Ладно! Экдор Трартаверн, если тебе так хочется! И Виргарт ещё сказал мне, что он вчера был в Коаскиерсе. Он лично допрашивал Хардвея, но тот, как обычно, выкрутился.

– Любопытно, – сказала Верона. – Надо будет узнать подробности. Какая у Хардвея комната? Я к нему загляну при возможности.

Так – в разговорах о Брюсе и его контрабандной деятельности, они добрались до сектора, где жили преподаватели, и поднялись по лестнице до необходимого уровня. В огромной лаборатории, поделённой на разные секции, Джина сперва растерялась, а затем прошептала: «Боже мой! Надеюсь, меня отчислят! Подобного я не вынесу!..» Эти её высказывания относились к тем семикурсникам, что работали над дипломными. Вид всевозможных проекций – с какими-то сложными формулами, с какими-то макрообъектами – породил в ней тихую панику, на что Верона спросила:

– А, кстати, скажи, пожалуйста, у кого ты специализируешься?

– У Марсо, – поделилась Джина, – но я до сих пор не уверена, что решение было правильным.

Тут к ним приблизился Лиргерт, ожидавший их с нетерпением, и провёл за собой к той секций, где находились спектрометры. Там, сообщив Вероне, что достаточно, для начала, анализа элементного, он спросил: «Где песчинки?! Показывайте! Надеюсь, что это не розыгрыш!» Песчинки, как оказалось, были совсем необычными – одинаковыми по цвету и круглыми, словно шарики – миллиметров до трёх в диаметре, на что Лиргерт сперва заметил, что присутствие окиси кремния не подлежит сомнению, а затем произнёс задумчиво:

– Но форма меня настораживает. Вряд ли происхождение можно считать естественным.

– Да, – согласилась Верона, – тем более что по весу кремния очень мало. Он – оболочка, наверное…

Лиргерт сказал «Проверим», – включил один из спектрометров, определил параметры, перенёс образец пинцетом в специальную микрокамеру и следом вывел проекцию с огромным увеличением. Элементный анализ выявил, что под оксидом кремния находится чистый рений и то, что происхождение не может являться искусственным. Лиргерт с Вероной – взволнованные, ударились в обсуждение, а Джина, вздохнув, подумала: «Рений, двуокись кремния… Ну и что здесь такого странного? Раз песок не с земли, а из космоса, то какая в принципе разница?

Обсуждение длилось долго. Лиргерт подал идею переслать результаты анализа двум своим старшим братьям, сообщив, что они синтезируют порошки тугоплавких металлов и всё, что касается рения, имеет для них значение принципиального уровня. Идея была поддержана, но при этом Верона заметила:

– Результатов им будет мало. Им будет самим интересно провести другие анализы.

Лиргерт сказал: «Согласен!» – и занялся отправкой данных, перейдя в соседнюю секцию – дабы не демонстрировать наличие деквиантера перед второй пятикурсницей, а сама она, заскучавшая, поставила чашку с пионами на хромато-масс-спектрометр и обратилась к Вероне с вопросительным предложением:

– А вдруг эта чашка тоже внеземного происхождения?!

– А где ты их покупала?

– В Лондоне, прошлым летом!

– Ясно, – сказала Верона. – В таком случае – вне сомнения, – после чего добавила, что анализ конкретной чашки будет не элементым и что вряд ли удастся выяснить природу происхождения: – Мы просто сделаем снимок всей поверхности чашки в одном из таких режимов, где любые следы на фарфоре отразятся контрастным цветом.

Таким образом, чашка с пионами тоже прошла анализ достаточно сложного уровня и на дисплее возникла картина следов на поверхности. Отпечатки, кем-то оставленные, явно были – как и песчинки – «внеземного происхождения». Узоры являли собою исключительно тонкий рисунок из запутанных лабиринтов – однозначно нечеловеческих. Снимок был распечатан. Джина, едва не рыдающая, прижала к груди фотографию, причитая: «О нет, не может быть!» – а Верона, простившись с Лиргертом, первой направилась к выходу, поскольку в душе надеялась, что Генри успел ответить ей.

Лээст на ту минуту уже расстался с сенатором, покинул пределы города и ехал в южную сторону, продолжая думать о дочери, о словах её: «Папа, папочка…» – и о том, что его любовь к ней – совокупность его перверсий – и есть его преступление, за которое он расплачивается. «Попытайся я абстрагироваться, – размышлял он с понятным отчаянием, – то можно сказать, что подобное – парадокс, причём любопытнейший. Результат порождает причину, ведущую к результату. Следствие превращается в исходную компоненту. Не знай я этого следствия, всё было бы по-другому, но теперь ничего не поделаешь… уже поздно на что-то надеяться… остаётся принять наказание…»

Трартесверн сидел в кабинете, слушал Лэнара Кридарта и ощущал растущую – глухую – тоску по несбыточному. Кридарт нервно рассказывал – о Вероне, о тех отношениях, что связали её и Лаарта, о смертельном заболевании, а сам он курил свои Marlboro и представлял себя умершим – представлял, как его кремируют, как выдают Кеате металлическую коробочку – стандартную, с его именем; представлял, как Ладара спрашивает: «А папа вернётся когда-нибудь?» – и думал: «Нет, я уеду. Я сейчас же уеду куда-нибудь. Настала пора расплачиваться. Иного я не заслуживаю…»

Через час, расставшись с помощником, он укрылся в своём внедорожнике, не зная, что делать дальше, не зная, куда податься, и просидел с четверть часа, в состоянии, близком к прострации, а затем достал деквиантер и перезвонил по номеру, с которого прошлой ночью ему позвонила девушка, которой он дал обещание, по сути – невыполнимое.

– «Ваш абонент недоступен…»

«Ну ладно, – подумал Лаарт. – Попрощаться, боюсь, не получится», – и, удалив ту запись, что была прослушана в «Якоре», поехал в сторону дома – по Кольцевой Приозёрной, с мыслью собрать свои вещи – взять только самое нужное и уехать прочь из Вретгреена.

* * *

Письма от Блэкуотера не было. Верона взяла медвежонка, села на стул и задумалась: «Лаарт допрашивал Хардвея. Этот Хардвей каким-то образом оказался причастен к случившемуся. Значит я, исходя из этого, обратилась к нему за помощью, он меня спрятал где-то, а Лаарт с ним разобрался, но дело как раз не в Лаарте. Дело скорее в Лээсте. Он удалил мне память, забрал у меня деквиантер и забрал мой Volume Двенадцатый, потому что я что-то выяснила. Лаарт – предлог, не более. „Ты хотела сбежать из-за Лаарта. У его супруги был выкидыш. И мы с тобой поругались. Ты почему-то уверилась, что должна прекратить обучение. После этого ты сбежала и экдор Трартесверн разыскал тебя. Мы опять с тобой поругались. И тогда я принял решение…“ Значит, Лээст „принял решение“, и я согласилась? Безропотно? Нет, это крайне сомнительно. Надо спуститься к Брюсу, попытаться хоть что-нибудь выяснить. Или выяснить всё у Маклохлана? Нет, сейчас не та ситуация. Если он знает что-то, то знает только поверхностно… так же, как Акройд и прочие. Лээст не допустил бы. Он сам их просуггестировал. А вдруг я успела как-нибудь оставить себе информацию?!» Сделав подобный вывод, Верона, с час или около, пыталась найти в своей комнате тайное сообщение, но усилия были тщетными. Без четверти пять – по будильнику – к ней постучался кто-то и послышался голос Лиргерта:

– Рэана Блэкуотер, простите, можно к вам на минуточку?!

За дверью, как сразу же выяснилось, Свардагерн был не единственным. Рядом с ним находился некто – лет тридцати примерно – почти эртаонской наружности, исключая веснушки – яркие, и короткие рыжие волосы.

– Акерт, – представил Лиргерт. – Мой брат. Захотел с вами встретиться.

Акерт, глаза которого наполнились восхищением, поклонился – в ответ на книксен, и смущённо сказал:

– Простите. Это с подачи Лиргерта. Он мне прислал результаты. Они впечатляют, естественно. Я мог бы у вас позаимствовать песчинок пятнадцать-двадцать для нашей лаборатории?

– Конечно, – кивнула Верона. – Прошу, проходите, пожалуйста…

Дорверы прошли в её комнату. Акерт, глазам которого предстала полка – стеллажная, с чайником и кофейником, замер от потрясения:

– О нет, – прошептал он, – Создатели… это же… родий, правильно? И риззгиррский хрусталь… естественный…

– Не знаю, – сказала Верона. – Все говорят, что искусственный.

Физик, слегка побледневший, испросил себе позволения, вплотную приблизился к полкам и пару минут, не меньше, изучал драгоценную утварь – прекрасную и сверкающую, а затем произнёс: «Рэана, поверьте специалисту. Этот хрусталь – натуральный. Просто мало кто в Арвеарте видел его в действительности и тем более занимался им…»

– Кофе? – спросила Верона. – Не хотите увидеть в действии?

Акерт, сказав: «С удовольствием!» – вытащил сигареты и снова спросил: «Вы позволите?»

Таким образом он и Верона закурили у подоконника, а Лиргерт был послан – с кофейником – за водой, в душевую для юношей. Воспользовавшись моментом, физик спросил:

– Простите, но ведь вам это всё подарено? Кто-то за вами ухаживает?

Возникла лёгкая пауза.

– Допустим, – сказала Верона, глядя на новые розы, возникшие с ночи в вазе, на этот раз – нежно-розовые, в бутонах, ещё нераскрывшихся.

– Не экдор Эртебран, случайно?

– Такое предположение должно на чем-то основываться.

– Да, – согласился Акерт. – Просто я имел удовольствие видеть вас в его обществе…

– Нельзя ли немного подробнее?

– Прошлой ночью, в «Серебряном Якоре».

– Во сколько? – спросила Верона.

– Поздно, – ответил Акерт. – Уже после двух, я думаю. Мы как раз уходили с приятелями, когда вы себе что-то заказывали. Вы казались очень счастливыми. И экдор Эртебран в особенности.

– Мир тесен, – сказала Верона.

Акерт кивнул с согласием:

– Особенно во Вретгреене.

В это время вернулся Лиргерт и разговор закончился.

Когда Свардагерны простились с ней, Верона, взглянув на время, сказала себе: «Замечательно! Ночью мы были в „Якоре“ и „казались очень счастливыми“! Это мы так „ругались“?! И что теперь получается? В два ночи мы были в „Якоре“, затем мы вернулись в Коаскиерс и затем происходит инъекция. И Джона это устраивает! Зато меня не устраивает! „Выкидыш у супруги“ – это ещё не повод прекращать с ним все отношения!» С идеей такого рода она поспешила в гостиную – к настенному деквиантеру. Лаарт ответил сразу же:

– Да?! Говорите! Слушаю!

– Простите, что я беспокою вас…

Секунд пять или шесть – не меньше – они оба хранили молчание, боясь, что их разговора не происходит в действительности – более чем беспощадной к ним в их собственном понимании. Лаарт продолжил первым:

– Я пытался связаться с вами, но как-то не получается.

– Простите, – сказала Верона. – Сейчас я без деквиантера, но зато с амнезией… суточной. Вы читали «Вечерние Новости»?

– Только по той причине, что увидел там фотографии. Полагаю, нам нужно встретиться, если у вас получится.

– В восьми энкатерах от Замка. Там, где клифы, в южную сторону. Мы уже там встречались…

– Да, – сказал Лаарт, – вижу. Маршрут сохранился в памяти. Я имею в виду, в машине. Считайте, что я уже выехал.

* * *

Не сумев дозвониться до Лаарта – с целью проинформировать, что задержанный Джеймс Брайтон требует адвоката и грозится покончить с жизнью, Зуннерт отправил начальнику короткое сообщение: «Экдор, когда будет возможность, свяжитесь со мной, пожалуйста», – и хотел уже было лично заняться альтернативщиком, но тут на его дисплее высветилась информация, что к нему на аудиенцию просятся два первокурсника – Аримани и Томас Девидсон. «Провести! – сказал Зуннерт. – Немедленно!» – и уже через полминуты здоровался с Томасом за руку. Арверы, как сразу же выяснилось, пришли разузнать о Брайтоне и, услышав об «адвокате» и угрозах разного рода, включая самую главную, весело засмеялись и сообщили Карнеру, что Джимми просто блефует и что это в его характере.

– Так-так, – сказал Зуннерт, – ясно. И что вы мне посоветуете?

– Подержите для профилактики хотя бы до понедельника!

– Я, может, и подержал бы, но, согласно законодательству, мы не имеем права держать его больше суток, не проводя расследования на официальном уровне. А если начнётся расследование, то его уже могут отчислить с последующей депортацией. Я говорил с проректором. Он попросил отпустить его где-то в семь или восемь вечера.

– Жаль, – огорчился Томас.

– Да, – вздохнул Аримани, – наши надежды рухнули.

На этом встреча закончилась. Карнер сам проводил их до выхода, обнял на прощание Томаса, подчеркнув свою расположенность, и даже распорядился на предмет машины с водителем для доставки обратно в Коаскиерс.

Лээст, словно почувствовав, что дочь его – не в Академии, срочно связался с Лиргертом и минут через пять примерно смог получить информацию, что Верона, совсем недавно, согласно видеозаписи, вызвала из гостиной «того, кто участвовал в поисках», назначила ему встречу и уже покинула здание.

– Я даже могу сообщить вам, где конкретно они встречаются…

– Не надо! – прервал проректор. – Уничтожь эту запись немедленно!

Лиргерт сказал: «Разумеется», – а Лээст добавил сдержанно: «В эти их отношения никому из нас лучше не вмешиваться», – и тоже отправил Лаарту короткое сообщение:

– «Ардор Трартесверн, пожалуйста, не обсуждайте с Вероной вопрос моей родственной связи с ней».

Заметив машину Лаарта, в тот момент уже припаркованную – на самом краю утёса – буквально в трёх футах от пропасти, Верона пошла на снижение и, приземлившись поблизости – примерно на том же уровне, параллельно линии берега, осталась сидеть на лавочке. Дверца машины открылась. Лаарт ступил на землю, закурил и направился к «Ястребу». Увидев его – небритым, нетрезвым, сильно ссутулившимся, Верона прижалась к мачте, закрыла глаза и заплакала. Трартесверн опустился рядом, тихо сказал: «Не плачьте», – кинул окурок в море, помолчал и добавил:

– Простите меня. Я не знаю, насколько мы связаны. Я не знаю, насколько я дорог вам, но я не могу вас обманывать. Я отказываюсь от лечения. Я приехал проститься с вами и сказать, что я сожалею. Мне жаль, что так получилось… что вы со мной познакомились…

Высказав ей всё это, он поднялся, шагнул из лодки и услышал: «Лаарт, пожалуйста…» Он замер, не оборачиваясь, и ответил, крепясь из последнего:

– Верона, не надо, прошу вас. Я считаю себя преступником. Иного я не заслуживаю. Я устал от всего, понимаете? Я не хочу больше мучиться.

– Не-е-е-т!.. – зарыдала Верона.

– Простите, – сказал Трартесверн. – Да хранят вас наши Создатели, – после чего, стремительно, с окрепшей в душе решимостью, сел в машину, включил её с пульта, рванул, повернул направо, проехал вперёд немного, резко остановился, дал задний ход на полной и осознал моментально, что в отражении зеркальца возникла её фигурка – как раз между джипом и пропастью.

– Нет!!! – закричал он в ужасе.

Звук тормозов – скрежещущий – заполонил пространство – как внешнее, так и внутреннее. Джип продолжал движение – секундное… полусекундное… Лаарт крепко зажмурился, едва не теряя сознание. Верона тоже зажмурилась, ожидая того столкновения, что казалось уже неизбежным – в силу скорости и расстояния. Ещё протекла секунда. Внедорожник застыл – остановленный – в полуметре от края пропасти – эртаоном первого уровня. Трартесверна тряхнуло с силой. Он выскочил из машины, кинулся к заднему бамперу, схватил Верону, рванул на себя и, оттащив от края, с размаху дал ей пощёчину. От удара она упала. Лаарт – вспотевший, бледный, заорал: «Ты что?! Ненормальная?!» – потом протянул ей руку и, когда она встала на ноги, отвернулся в другую сторону. Верона, шагнув к машине, опустилась на землю – тёплую, у колеса – горячего, и закрыла лицо ладонями. Трартесверн прикурил от спички – кое-как, дрожащими пальцами, и, чуть-чуть успокоившись, тоже сел, со словами: «Не стоило… Моя жизнь того не стоила… Вы могли погибнуть, вы знаете?» Она ничего не ответила. Так потекли минуты. Лаарт курил – с наслаждением. Верона, убрав ладони, смотрела, как он затягивается, как отводит пальцами волосы, как смотрит куда-то в небо – чуть вытянув шею, прищурившись…

– Верона, простите, кто я для вас? – вдруг произнёс он голосом, в котором слышалось многое – от жёсткой самоиронии до робкой надежды на будущее – на то, что не всё потеряно, что есть, от чего отталкиваться. – Я ведь вроде женат, по-моему? Просто больной? Влюблённый? Другие характеристики?

– А они имеют значение?

– Да, – сказал Лаарт, – естественно. Всё имеет значение.

– Я бы вышла за вас сегодня же. Этого вам достаточно?

Трартесверн отбросил окурок и произнёс: «Достаточно», – после чего, поднявшись, протянул ей правую руку и, когда она встала – маленькая, со слезами в глазах – дрожащая, погладил ей щёку пальцами и, видя её реакцию – ощущая её состояние, сказал:

– Возвращайся в Коаскиерс. У меня есть дела в отделении, а вечером мы созвонимся. Или лучше завтра, наверное…

* * *

Вернувшись обратно в Замок – к центральному входу Коаскиерса, Верона, оставив лодку, прошла через дверь – раскрывшуюся, и столкнулась в холле с шеф-поваром, в тот момент направлявшимся к ректору. После обмена поклонами, Эвриерт произнёс: «Вы знаете, ваш трюфель, рэа Блэкуотер, всё-таки был отравлен. Но любовью, а не печалью».

– Мой трюфель? Экдор, простите, какой из них непосредственно?

– Тот, – пояснил шеф-повар, – который вы попросили передать экдору проректору.

– То есть вчера?

– Вот именно!

В дело пошла суггестия:

– И при каких обстоятельствах?

Эвриерт объяснил в подробностях, в чём заключалась просьба и как она была выполнена.

– Понятно, – сказала Верона. – Спасибо, что вы напомнили мне.

Вернувшись обратно в комнату, она села за рисование – с мыслью, что ей не хочется идти и встречаться с Лээстом. «Он снова будет обманывать… будет что-то утаивать. Как он с этим справляется? Почему он всё это делает? Но мне всё равно, по-моему. Он просто добьётся скоро, что я начну избегать его, и на этом всё и закончится… все наши отношения…» Тут в её дверь постучались – Джина, согласно просьбе: «Это я! Отвори, пожалуйста!» Верона впустила приятельницу. Её вид отражал волнение – глаза изумрудно посверкивали, щёки пылали малиновым и дышала она так часто, словно бежала по лестнице, вопреки обычной манере не слишком-то торопиться даже при необходимости.

– Что случилось? – спросила Верона. – У тебя, надо думать, новости?

– Да! – подтвердила Джина. – Новости есть и ужасные!

– Какие?

– Я заболела! У меня дистимия! Хроническая!

– Ах дистимия… А признаки?

Джина, с несчастным видом, начала загибать свои пальчики:

– Отсутствие аппетита, проблемы со сном… инсомния, повышенная утомляемость, очень сильно заниженная самооценка личности, постоянное чувство отчаяния, ипохондрия и нерешительность.

– Да, дистимия классическая.

– Видишь?! – воскликнула Джина. – В этом ужасном учебнике такие болезни описываются! Я его просмотрела и знаешь, что я обнаружила?! Что я всеми ими страдаю на самых различных стадиях!

– В каком конкретно учебнике?

– По классу «Психиатрии»!

– Да, – усмехнулась Верона, – в этом ты не единственная. А если бы ты просмотрела «Большой Медицинский Справочник»? Ты читала Джером Кей Джерома?

Взгляд Джины в это мгновение обратился к кофейнику с чайником и прочей сверкающей утвари:

– Боже, какая роскошь! Это всё – от проректора?!

– Нет, – сказала Верона. – От одного эртаона, который за мной ухаживает. И я сразу хочу сказать тебе – он не Старший Куратор Коаскиерса. Он – один из этих «тринадцати». Остальное не обсуждается.

Глаза у Джины расширились:

– Но как?! Но ведь это!.. Не может быть!

Верона, пожав плечами, взяла свою старую пудреницу и посмотрелась в зеркальце, а Джина, подумав: «Ладно. Не хочет, пусть не рассказывает. Всё равно это всё от Лээста, что бы она ни придумывала», – спросила, меняя тему:

– Ты собираешься ужинать? Или Терви уже накормил тебя?

– Нет, – сказала Верона. – Сейчас у меня свидание.

– С кем?

– Всё с ним же. С проректором.

Теперь усмехнулась Джина:

– А твой «один из тринадцати»… как он относится к этому?

– Не знаю, – сказала Верона. – Это меня не касается.

Джина невольно задумалась, силясь понять причину, по которой Верона так странно, с нескрываемым равнодушием, отзывалась теперь о Лээсте, но, не найдя объяснения, произнесла:

– Ну ладно. Тебе виднее, естественно.

Девушки вышли из комнаты и Джина, меняя тему, шёпотом сообщила, что повесила снимок в рамочку: «Он теперь над кроватью. Выглядит потрясающе…» В разговорах о Старшем Кураторе подруги спустились по лестнице и в коридоре расстались: одна поспешила в столовую, а вторая – в другую сторону, к центральному холлу Коаскиерса. В холле, взглянув на портреты, она замерла – потрясённая. То, что пред ней предстало, повергло в её в смятение: слева от Эркадора обозначился её образ – в белоснежном лёгком арфеере и с золотой короной, украшающей её голову. При виде этой картины Верона – бледнея – стремительно, сначала попятилась в ужасе, затем развернулась резко и бросилась к выходу опрометью. Лээста ещё не было и «Ястреба» тоже не было. Добежав до ограды из мрамора, она замерла – дрожащая, перевела дыхание и глядя на волны – высокие, спросила себя: «Что он делает?! Как он прощает мне Лаарта?! Как он прощает мне Лээста?! Чего он сейчас добивается? Неужели он так меня любит, что смиряется с моим выбором? Или это теряет значение с учётом аспекта вечности?»

Когда через три минуты Лээст, сильно опаздывающий, наконец появился на пристани и тихо позвал, приблизившись: «Kiddy, прости, пожалуйста», – она – с созревшим решением сказать ему: «Всё закончено. Больше мы не встречаемся…» – повернулась к нему и ахнула, увидев, что он подстригся – по линию подбородка – так же коротко, как у Лаарта.

– Мой бог… – прошептала Верона.

Лээст с силой обнял её. Верона тихонько всхлипнула, понимая, что не сумеет, что никогда не сможет уйти от своей любви к нему – от глупой любви – бессмысленной, не имеющей оправдания – ни с учётом аспекта вечности, ни с учётом чего-то прочего. Лээст поднял её на руки, сел с ней в «Ястреб», взлетел над пристанью и, развернувшись к югу, полетел над границей берега. Солнце, ярко-оранжевое, приблизилось к горизонту. Море, уже потемневшее, сверкало закатными бликами; небо – спокойное, ясное – густело ультрамарином и потоки холодного воздуха текли над землёй, как реки – быстрые и невидимые. Верона, ещё подрагивая и продолжая всхлипывать, боясь говорить ему что-то, обнимала его, зажмурившись, а сам Эртебран, понимая, что этот полет с ней на «Ястребе» – один из его последних, жадно ловил глазами краски земли и неба, и тоже молчал – от бессилия – перед мраком, уже сгустившимся – тем мраком, что поглотит его.

Скалы по правому краю вдруг отступили в сторону, образуя тихую бухту – абсолютно уединённую. Лээст пошёл на снижение и посадил свою лодку на влажный песок – в ракушках – испещрённый следами чаек – в вынесенных прибоем зелёных прожилках водорослей.

– Посмотри, красота какая… – тихо сказал он Вероне. – Я сюда прилетал постоянно, когда учился в Коаскиерсе…

Она попыталась представить его – сидящим в такой же шлюпке, в этом месте, где только небо, только скалы и только волны; где душа обретает спасение от извечного одиночества и где можно мечтать о будущем и видеть его изменяемым. Её сердце пронзила горечь – страшная – неземная – порождённая безысходностью – глухой безысходностью жизни, всё делающей по-своему, а совсем не так, как мечтается – горечь от осознания, что он прожил свою жизнь совсем не так, как хотелось бы; прожил её невостребованным – как муж, как отец, как мужчина; без любви, что самое главное. Сам Лээст, тоже прочувствовав её мысли – её состояние – помрачнел и сказал:

– Не жалей меня.

Тем временем Джина Уайтстоун то курила на подоконнике, то пыталась читать учебники, то смотрела, не отрываясь, на отпечатки пальцев Эрвеартвеарона Четвёртого и пыталась себе представить, как так могло случиться, что он побывал в её комнате, и как так могло случиться, что это, в её восприятии, стало сном – едва уловимым, ускользавшим за грани реального, и как так могло случиться, что всё это происходит – происходит сейчас, в действительности. Затем, в один из моментов, она, уже не выдерживая, сняла этот снимок со стенки и прижалась к нему с поцелуями. Старший Куратор Коаскиерса, проникшись её ощущениями, трансгрессировал в её комнату и, оставаясь невидимым, пробыл там довольно долго – около часа примерно, чего не случалось ранее. Заметим, что Эркадором эта деятельность Куратора, или лучше сказать – самодеятельность, не была ни откомментирована, ни подвергнута осуждению, что означало многое – а именно то, что Терстдаран получает право решения вопросов частного толка по своему усмотрению без особых ограничений и какой-либо подотчётности.

* * *

Лээст расстался с Вероной примерно в начале одиннадцатого. Оставив её на пристани – со словами: «Слетаю к родителям, а ты загляни на кухню, возьми там каких-нибудь сэндвичей», – он снова поднялся в небо и улетел, не оглядываясь, а Верона направилась в комнату, волей-неволей задумавшись над внезапными переменами – над тем, что проректор подстригся, над тем, что хранил молчание, над тем, что не целовал её и, ко всему в довершение, не пригласил за компанию поужинать вместе с родителями: «И всё это – после вчерашнего. После нашего ужина в „Якоре“. И родители в курсе случившегося. Невард здесь был, в Коаскиерсе, он прилетел с Маклохланом. И экдор Эвриерт говорил мне о каком-то отравленном трюфеле. Я что, отравила Лээста и решила сбежать после этого?! Но это смешно, разумеется. Заглянуть бы в Volume Двенадцатый…» Дойдя до подобной мысли, Верона, замедлив движение, сказала себе: «Ну правильно, раз он полетел к родителям, то вернётся не раньше полуночи. Тогда я, по всей вероятности, могу пойти в его комнату и посмотреть, где папка… и если в ней что-то важное… если он скрывает оправданно, то Джон тогда не допустит, чтобы я её обнаружила…» Решение было принято. Сменив своё направление, она добежала до сектора, где жили преподаватели, заглянула в пустую гостиную, прошептала: «Боже всемилостивый, лишь бы меня не заметили», – после чего, на цыпочках, приблизилась к «восемнадцатой» и вошла к Эртебрану в комнату, уповая в душе на единственное – что обязана выяснить правду – пусть даже нелицеприятную – пусть даже самую горькую. В помещении было холодно. Верона прошла к подоконнику, прикрыла створку – распахнутую, включила настольную лампочку и подошла к камину – в надежде, что папка припрятана в тайнике экдора проректора. К её разочарованию, ни папки, ни деквиантера в укрытии спрятано не было. Всё, что там обнаружилось, оказалось стрелой – драгоценной, со светящимся оперением, золотистого цвета конвертом с золотой эркадорской символикой, её же – Вероны – письмами – из Гамлета и Лисканнора, альбомом с её фотографиями, двумя хрустальными палочками и альбомом для рисования, обмотанным прочной нитью – вероятней всего – металлической, перевязанной и запечатанной именной печатью проректора.

– Увы, – вздохнула Верона, – результаты неутешительные. Значит, папка либо в «проректорском», либо где-нибудь в доме у Неварда. Тогда надо спуститься за Ястребом, долететь до дома родителей, попытаться проникнуть внутрь, а дальше – по обстоятельствам…

С идеей такого рода она покинула комнату – вновь никем не замеченная, и минут через семь примерно уже спускалась по лестнице – в грот с остальными «Ястребами», – в кромешной тьме, без фонарика, размышляя над тем обстоятельством, что Джон, исходя из символики, тоже общался с Лээстом. «И эта корона по форме – именно та корона, что я на себе увидела…»

Непосредственно в это время Лээст сидел с родителями, ел подогретый ужин и сообщал о главном – о том, что подверг Верону процедуре стирания памяти. Реакция вышла разной. Элиза скорее обрадовалась и даже воскликнула: «Правильно! К чему ей помнить о ступорах и всех этих усыплениях?!» – а Невард, напротив, расстроился и спросил рассерженным голосом:

– Чего ты вообще добиваешься?! Однажды она проклянёт тебя!

– Конечно, – кивнул проректор, – но поверь мне – это оправданно.

– Лээст, – сказала Элиза, – мне хотелось бы попросить тебя больше не приводить её, пока это всё не раскроется. Я могу себя выдать как-нибудь. Её сходство с нашей Теаной лишает меня равновесия.

– Нет, – сказал Невард, – глупости! Всё её сходство с Теаной – это глаза и волосы, а так – она копия Лээста!

Элиза даже вскочила:

– Мне что, принести фотографии?! Всё, что в ней есть от Лээста, это ваша дурная манера тереть себе переносицу!

– Хорошо, – согласился Невард. – Лээст, ответь-ка, пожалуйста, для чего ты подстригся так коротко? Стрижка, конечно, красивая, но в эрверской среде не принято носить короткие волосы, исключая альтернативщиков.

– Так удобней, – ответил Лээст.

– А то как же! – Элиза хмыкнула. – Невард, ты что, не помнишь? Именно с этой стрижкой он вернулся тогда из Лондона.

– Ах да! – улыбнулся Невард. – Значит, это – дань тому прошлому?

Лээст, не отвечая, доел свой суп с шампиньонами, подлил из графина водки и обратился к рыбе – судаку, запечённому с трюфелями.

Верона в эти мгновения уже пролетала над пустошью – серебристой в лунном сиянии. Пустошь сменилась рощей, следом – лугами – холмистыми, что сверху смотрелись чёрным – абсолютно неразличимыми, и дальше – холмами с кустарником. Лента дороги – петляющая, с пунктиром огней по краю, и затем – её ответвление, стала ориентиром; дом Эртебранов высветился красивым отчётливым контуром. Окна в доме горели, двор освещался фонариками и на парковке, меж яблонями, обозначилась шлюпка проректора. Опустившись в траву за садом, Верона прошла под деревьями и, встав в безопасном месте – за перголой, увитой розами, попыталась определиться со своими дальнейшими действиями: «Из окон на нижнем уровне практически все – освещённые и практически все приоткрытые… Это – кухня, зал и столовая… и ещё какие-то комнаты. А перед домом – вишни. Можно будет забраться, наверное… сверху тоже все створки подняты. Элиза любит проветривать. А Лээст в столовой, наверное… Они там сейчас разговаривают…» Покинув своё укрытие, она осторожно – крадучись – приблизилась к старой вишне и под прикрытием веток заглянула в окно столовой – согласно её расчётам – центральное из имеющихся. Расчёт оказался верным – стол находился поблизости. Люстра с хрустальными шариками освещала бледного Лээста, пьющего крепкий кофе – судя по сильному запаху, Неварда – с чашкой чая, и Элизу – с крючком – за вязанием. Голоса их – чуть приглушенные – оставались достаточно громкими:

– Так значит, Седьмой департамент обладает всей информацией? – вопрос исходил от Неварда.

Ответ исходил от Лээста:

– С прошлого понедельника. Лаарт провёл анализ… на ДНК, сравнительный.

– Хорошо, – сказал Невард. – Правильно. Это меня успокаивает. И ардор Трартесверн, мне кажется, явно неравнодушен к ней. Впрочем, так же, как Джошуа. Кому ты отдашь предпочтение? Ты, как отец, решаешь. Хотя первый женат, по-моему. Развод – процедура длительная. Полгода уйдёт, как минимум.

– Никому, – усмехнулся Лээст. – Пусть Верона сначала отучится. Остальное меня не касается. Кого хочет, того и выберет.

– Трартесверн?! – вмешалась Элиза. Вязание было отложено. – Я читала «Вечерний Вретгреен»! Это позор, да и только! Сначала она усыпляет тебя, сбегает из Академии, доводит тебя до ступора, а потом – ищите, пожалуйста! – всем первым подразделением во главе с этим вице-сенатором! А нас ещё упрекнули! Мол, вы от неё скрываете, что вы – ближайшие родственники! И тебя это всё устраивает?! – вопрос прозвучал для Лээста. – Они ведь друзья, между прочим! И пусть теперь так и думают?! Что ты у неё в племянниках?! Или скажи им правду, что она – твоя дочь по рождению, или сделай им всем суггестию!

– Мать! – оборвал её Невард. – Пусть что хотят, то и думают! Лээст пообещал нам! Она всё узнает тридцатого! Тогда и друзья узнают! Зачем сообщать заранее?!

– Ерунда! – возразила Элиза. – Она не такая дурочка! Всё равно она что-нибудь выяснит! И выяснит то же самое! И это всё повторится! Но если она здесь появится, я сама расскажу ей правду! Мне уже надоело потакать твоему молчанию! И закрой-ка окна, пожалуйста! Откуда-то тянет холодом!

На последних словах Элизы Верона отпрянула в сторону, так как Лээст поднялся с места, и, прижавшись к стене между окнами, затаилась, сдержав дыхание. Створки были опущены – одна за другой, по очереди. Выждав ещё с минуту, Верона, неровным шагом, вернулась обратно к «Ястребу», села у мачты – плачущая, посмотрела на небо – звёздное, и прошептала:

– Прошу вас… Джон, появитесь, пожалуйста…

Эркадор появился сразу же – каким она его помнила – в джинсах, в норвежском свитере, – возник на соседней лавке, с вопросом: «Нуждаешься в помощи?»

– Да-а! – зарыдала Верона. – Заберите меня отсюда! Заберите меня куда-нибудь!

– Заберу, – сказал Джон, вставая, с намерением взять её на руки. – Ночь и вправду холодная. Можно погреться на Паруснике…

Жаркий огонь в камине, высокий стеллаж с фотографиями, круглый иллюминатор, стол с хрустальной чернильницей, кровать – широкая – низкая, с чёрного цвета подушками, ведёрко с бутылкой шампанского…

– Это что? – прошептала Верона.

– Это – наша с тобой каюта. И мы сейчас будем ужинать. Ты у меня голодная.

– А отец? – прошептала Верона.

Джон, продолжая держать её, сел на кровать, чуть скрипнувшую, и мягко сказал:

– Послушай. Отец твой считает нужным скрывать от тебя информацию. У него есть свои причины, они довольно существенны, и это – его решение, поэтому ты обязана воспринять это всё, как должное. Он обо всём расскажет двадцать девятого августа. И чтобы ты успокоились, я приношу заверения, что вы для него – это главное. Ты и рэана Режина. Он отдаст за вас жизнь, не задумываясь. Что до вчерашней истории, я – против кератомии. Поэтому, после инъекции, хлорид церебротамина был нейтрализован полностью. Ты ничего не помнишь, но это явление временное и напрямую связанное с различного рода реакциями на постсинаптическом уровне. И должен предупредить тебя – это ты тоже забудешь – всё то, что ты только что выяснила, иначе мне сложно представить, какие будут последствия…

– К-когда я с-снова з-забуду?

– Когда ты вернёшься в Коаскиерс.

– О нет! – взмолилась Верона. – Великий Экдор, прошу вас! Дайте мне день, хотя бы! Я ничего не сделаю! Я ничего не скажу ему!

Джон немного подумал, пытаясь представить будущее – теперь – при новых условиях, и произнёс:

– Ну ладно. Будешь помнить по вторник включительно, но Лээст не должен догадываться. И на одном условии – ты не будешь видеться с Лаартом, пока он сам не объявится.

Верона горько заплакала и закрыла лицо ладонями. Джон вздохнул и спросил напряжённо: «Ну что? Принимаешь условия?»

– Д-да… Я п-принимаю условия…

– Тогда я сейчас покормлю тебя и доставлю обратно в Коаскиерс…