Читать книгу Арвеарт. Верона и Лээст. Том II - Серафима Ледо - Страница 5

Услышав тот самый голос – нисколько не изменившийся и с прежними интонациями – нежными, чуть ироничными – Режина встала с бордюра и быстро села в машину, не успев ничего увидеть, поскольку сразу зажмурилась. «Теперь обратно в гостиницу?» – послышался голос водителя.

– Да, – сказал Генри, – пожалуйста.

Режина – с тем страшным чувством, что сейчас она просто не выдержит – что сейчас закричит, заплачет, сорвётся в крик – на истерику, зажала лицо ладонью и в ту же секунду почувствовала, как Генри, обняв её плечи, таким же сильным движением отводит ладонь её в сторону. Губы его – горячие – прошептали: «Режина… любимая…» Она повернула голову и прижалась виском к плечу его. Он сжал её пальцы – замёрзшие, потом отпустил их сразу и сам в тот момент услышал:

– Генри… любимый… единственный мой…

Поцелуй его – сильный, страстный – до сладкого оцепенения, до стона её, чуть слышного, длился предельно долго, пока Эскрах вёз их по городу, по ночным опустевшим улицам. Как только они доехали до места их назначения, Генри шепнул: «Малышка, дай мне минутку, пожалуйста. Я скажу пару слов водителю…» Режина, простившись с Маккеоном, выбралась из салона и успела поправить волосы, пока Эртебран внушал ему забыть обо всём случившемся и помнить о дне прошедшем, как о дне совершенно обыденном. Затем, завершив суггестию, Лээст сказал: «До свидания. Счастлив был познакомиться», – на что Эскрах ответил радостно:

– И я за вас тоже счастлив! Разыскали свою красавицу!

Эртебран произнёс: «Спасибо!» – и уже через полмгновения вновь обнимал возлюбленную – как в тот день перед их расставанием – целуя её – сминая её, шепча – повторяя: «Любимая… родная моя… единственная… Господи, как я люблю тебя… Режина моя… любовь моя…» Затем, уже не выдерживая, он чуть отстранился в сторону, посмотрел ей в лицо – прекрасное – совершенно не изменившееся, в глаза её – ярко сияющие, и сказал:

– Пойдём-ка в гостиницу… пока мы ещё в состоянии, иначе нас оштрафуют тут…

* * *

После двух рюмок Hennessy Лаарту стало плохо. Он переместился в ванную, где его сразу вырвало. Посеревший, вспотевший, раздавленный – собственными ощущениями, он вытащил деквиантер и снова связался с Кридартом:

– Слушай, – спросил он, – что со мной? Ты ведь знаешь, наверное? Только прошу, не обманывай. Это что-то серьёзное?

– Экдор, – сказал Лэнар, – простите, мне можно сейчас приехать к вам?

Трартесверн произнёс: «Разумеется», – отключился от вызванной линии, прошёл на кухню, пошатываясь, сел за стол – в самых страшных предчувствиях и, пытаясь отвлечься на что-нибудь, вывел файл на Верону со всей её информацией. Минут пять или шесть примерно он смотрел на её фотографии, проникаясь новыми чувствами – горестными, щемящими, затем подкурил сигарету, прошёл от стола к подоконнику и глядя на синее озеро, прошептал:

– Я что, полюбил её?

Кридарт, возникший вскоре, со скорбным в глазах выражением, сразу сказал – с порога:

– Экдор, вы больны, смертельно. Но надежда ещё сохраняется. Вас может вылечить девушка… иртарская альтернативщица. Сейчас её балл по Эйверу одна тысяча четыреста восемьдесят.

– Да? – усмехнулся Лаарт. – А что, если я отказываюсь? Сколько мне там отпущено? Ты думаешь, я позволю себе?

– Экдор, – сказал Кридарт, – простите меня, но Верона – не альтернативщица. Я просто неправильно выразился. Эта девушка – дочь Эртебрана. Вы сами всё это выяснили. В его файле есть информация. И она готова лечить вас. И отец согласен, естественно.

– Меня с ней что-нибудь связывает? Какие-то отношения?

Помощник замялся сразу. Лицо его покраснело. В глазах появилось отчаяние.

– Так-так, – сказал Трартесверн. – Давай проходи на кухню. Таким я тебя не видел. Это мне уже нравится.

Их разговор продолжился – теперь уже в новых условиях. Лаарт поставил кофе – в джезве с узеньким горлышком, а Кридарт, с его разрешения, закурил, затянулся нервно и, отвернувшись в сторону, признался Лаарту в следующем:

– Вы с ней всё время встречаетесь. Но отец её против, мне кажется. Её хочет сватать, по-моему, кто-то из наших Создателей. Он подарил ей бриллианты. Вы уже в курсе, наверное?

– Да, – сказал Лаарт, – в курсе. То, что она сбежала… Это я виноват, по всей видимости?

– Частично, – ответил помощник. – И Кеата ушла от вас, знаете?

– Да?! – рассмеялся Лаарт. – Вот это – хорошие новости! Теперь скажи мне, пожалуйста, тот факт, что Верона Блэкуотер – дочь экдора проректора – информация общеизвестная?

– Нет, – сказал Кридарт, – напротив. Знают только его родители и пара его приятелей. Но приятели, кстати, думают, что экдор Эртебран с ней связан по материнской линии. Что Верона – сестра его матери. Вы сами меня информировали.

Кофе – горячий – крепкий – был разлит по маленьким чашечкам. Лаарт отпил глоточек и спросил, приходя к тому выводу, что был недалёк от истины:

– Значит, экдор проректор держит всё это в тайне? Видимо, даже от дочери?

– Да, – подтвердил помощник. – От неё это всё скрывается.

– Любопытно, – сказал Трартесверн. – Причина должна быть существенной.

Кридарт кивнул с согласием:

– Причина должна быть существенной, но вряд ли мы сможем выяснить.

Лаарт поднялся с места:

– Подожди секунду, пожалуйста. Мне нужно сделать кое-что.

Отставив чашечку в сторону, он быстро прошёл в свою комнату, взял в руки сюртук – служебный, достал из кармана оружие – пистолет портативного типа, заряженный пулями-ампулами, вернулся обратно к Кридарту и без предисловий – стремительно – выстрелил ему в руку сильнодействующим снотворным с моментальным эффектом действия.

* * *

Усыпив своего помощника, Трартесверн возвратился в комнату, вернул пистолет на место, взял из сейфа шприц для инъекции, уже содержащий в капсуле хлорид церебротамина – тот шприц, где дозы хватало на минус четыре месяца, и, вернувшись обратно к Кридарту, плеснул на салфетку Hennessy.

– Двух месяцев будет достаточно… – сказал он себе с уверенностью, приступая к той процедуре, что вела к удалению памяти. – Ты, дружище, конечно, прости меня, но владеть такой информацией никому из нас не дозволено.

Выполнив операцию, он выбросил шприц подальше, смешав его с прочим мусором в кухонном накопителе, после этого выпил кофе и перетащил помощника на диван, в гостиную комнату. Следом он активировал файл на экдора проректора и уничтожил данные – все те, что касались Вероны и ДНК-анализа.

– Вот и всё, – сказал он. – Порядок. Равновесие восстановлено. Никто ничего не помнит, никто ничего не знает и каждый из нас получит то, что ему причитается…

Джошуа после ужина, счастливый в меру возможного, вышел с Вероной на улицу, где предложил, не раздумывая: «Пройдёмте пешком до Аби? Здесь минут семь, приблизительно», – и, получив согласие, предложил ей взять его под руку. Первые два квартала были пройдены ими в молчании, после чего астролог внезапно остановился, развернул её, взял за волосы, оттянул назад её голову и впился ей в рот губами, за что через три секунды сперва получил пощёчину, после чего – угрозу:

– Не смейте ко мне прикасаться, иначе вы пожалеете! Вам придётся покинуть Коаскиерс!

– Нет! – возразил он. – Послушай!

Верона, сказав: «Отстаньте!» – отступила назад – разгневанная, и повернувшись резко, бросилась прочь – так быстро и – больше того – неожиданно, что Джошуа – растерявшийся – потерял секунд пять, наверное, пока наконец не кинулся – не бросился догонять её. Догнав её – запыхавшуюся, он крикнул: «Я остаюсь здесь! Я остаюсь, понятно?! Раз тебе так этого хочется!» – после чего развернулся и побежал обратно – ещё быстрей, чем до этого – не вдоль тротуара – обратно, а через широкую улицу.

– Дурак… – прошептала Верона, глядя, как он удаляется, – дурак… На что он рассчитывал?

В номере, на кровати, Лээст раздел Режину – снял с неё шаль и кофту, после этого – джинсы со стрингами, затем он снял с себя свитер, расстегнул на рубашке пуговицы – молча, сосредоточенно, разомкнул свой ремень на джинсах, стянул их, отбросил в сторону и обнажился полностью.

– Малышка, – сказал он тихо, уже перед тем, как войти в неё, – ты больше не пьёшь и не куришь. Я хочу, чтобы ты забеременела… чтобы ты родила мне мальчика…

В следующую секунду он уже не думал о будущем, он уже не думал о прошлом, он вбирал в себя настоящее – любя её – страстно – неистово – даруя ей наслаждение на пределе своих способностей – за пределом всего человеческого, чего не случалось ранее, во время их жизни в Лондоне.

* * *

Проводив астролога взглядом, Верона, с глубоким вздохом, повернулась в обратную сторону и ахнула от неожиданности – как обычно в подобных случаях. Джон – в старом норвежском свитере, стоял у стены – кирпичной, курил и смотрел на небо – на звезды, тускло мерцавшие, на крыши домов – высокие. Верона прошла три метра – те, что их разделяли или, лучше сказать, что сблизили, и не говоря ни слова, прижалась к нему и заплакала. Избавившись от окурка, Аркеантеанон обнял её, закинул рюкзак себе за спину, после этого взял её на руки и пошёл к «Уголку на О’Коннелл», принимая ту самую миссию, с которой не справился Джошуа – доставить её до Коаскиерса. Возвращение в паб на Abbey, переход через измерения, обратный полет на «Ястребе», теперь на привычной скорости – всё это для Вероны проходило туманным образом, поскольку в пути она плакала и никак не могла успокоиться. На террасе они расстались. Джон сказал ей перед трансгрессией:

– Я всё понимаю, любимая, но на деле не всё так просто. Я надеюсь, что ты простишь меня…

В холле, к её облегчению, ей повстречалась Джина, которая задержалась в кабинете фармакологии. Увидев подругу в куртке, с большим рюкзаком, заплаканной, с покрасневшим распухшим носом, Джина сделала самое лучшее, что могла в такой ситуации – забрала и рюкзак, и куртку, предложила пойти к ней в комнату и повела с собой рядом, ни о чём пока не расспрашивая. Оказавшись у Джины – в «шестнадцатой», с тем – уже новым чувством – что реальность восстановилась, а Дублин, с его производными, стал частью воображения, Верона сказала: «Чаю», – успевая прийти к тому выводу, что Джина уже не помнит о случившемся накануне – об Эрвеартвеароне, уделившем ей столько внимания.

– Чай, хорошо, конечно, – ответила Джина, вздыхая, – но в нашей с тобой ситуации… когда мы обе – несчастные, пиво было бы лучше. Предлагаю пойти в деревню. «Пчёлка» тебе понравится.

– Хорошо бы, – сказала Верона, – но у нас репетиция вечером. Поём перед эртаонами.

– По кружке! – решила Джина. – И пропади всё пропадом!

– Факт! – согласилась Верона. – Гори оно всё синим пламенем! Я схожу отнесу свои вещи, а ты пока можешь подкраситься…

В «третьей» она с минуту смотрела на фотографию – прекрасный портрет Эркадора, понимая одно единственное, что будущее – изменяемо и что даже он сам не уверен, как оно будет складываться и на чём оно будет основываться. Затем, подумав о Лаарте, она прошептала:

– Простите меня. Я дала вам своё обещание больше уже не встречаться с ним, пока он сам не объявится, но я должна быть уверена, что с ним сейчас всё в порядке, поэтому я позвоню ему.

Приняв такое решение, она перешла в гостиную и подошла к деквиантеру. Лаарт в эту минуту сидел на пляже, у озера, размышляя на фразой Кридарта: «Вы с ней всё время встречаетесь…» «Мне не совсем понятно, – думал он в напряжении, – как с этими амнезиями… ежедневными амнезиями, я вдруг могу встречаться с ней. Это всё – фантазии Лэнара. Женить бы его на ком-нибудь, тогда бы он успокоился…» Деквиантер вдруг завибрировал. Лаарт, взглянув на номер, тут же вспотел – за мгновение:

– Да?! Говорите! Слушаю!

– Экдор Трартесверн, здравствуйте… – сказал ему женский голос – удивительный – мягкий, чарующий, с нежными интонациями.

– Добрый день, – произнёс Трартесверн.

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Верона? – спросил Трартесверн. – Вы ведь – Верона, правильно?

– Да, экдор Трартесверн. Простите, что беспокою вас. Вы пьёте болеутоляющие?

– Нет. Я не знаю, где они. То есть я выпил что-то, какие-то анальгетики, но они на меня не подействовали.

– Я должна передать вам новые.

– Нет, – сказал Лаарт, – не нужно. То есть – да, передайте, пожалуйста. Я просто хотел сказать вам – нам не нужно встречаться для этого. То есть скажите – какие. Я мог бы купить в аптеке. Вы просто скажите название…

– Без рецепта вам их не отпустят.

– И что вы теперь предлагаете?

– Мы с подругой идём пить пиво в деревню рядом с Коаскиерсом. Вы ведь знаете эту дорогу?

– Знаю, – сказал Трартесверн.

– Вот там мы и можем встретиться. Я передам вам лекарства. На этом мы с вами расстанемся. Вам надо их пить, поверьте. Я дала отцу обещание, что не буду встречаться с вами вне пределов нашего госпиталя, но в данном конкретном случае мы сделаем исключение.

– Отцу? – спросил Лаарт. – Вот как?

– Простите, экдор Трартесверн, но мне сейчас надо в хранилище. Мы выходим минут через двадцать. Я напишу инструкцию, чтобы завтра, когда вы проснётесь, вы смогли бы сориентироваться.

– Хорошо, – сказал Лаарт, – спасибо.

На другом конце отключились, после краткой фразы прощания.

Лаарт достал сигареты, закурил – дрожащими пальцами, вскользь подумал: «Моя зажигалка… Видать, обронил её где-нибудь», – вытер пот, что струился каплями, и глядя на белых чаек, прошептал:

– Если я не поеду, она начнёт беспокоиться. Она уже беспокоится. Она будет сидеть и нервничать… Пиво… Пиво… С какой подругой? С этой рыжей альтернативщицей? Как её там? Уайтстоун? У неё есть сестра, по-моему. Попалась на контрабанде… Из школы чуть не отчислили… Хорошо, я хоть что-то помню… Нет, надо ехать, естественно. Иначе, с этими болями… Ещё один такой приступ и уже точно не выдержу… Но лечиться… Лечиться – лишнее… Это – то, чего я не заслуживаю ни при каких обстоятельствах…

* * *

Девушки вышли из Замка где-то в начале третьего. Джина несла пакетик, набитый чёрствыми пряниками, а Верона несла пакетик с пачкой лекарств и инструкциями. Разговор, что они затеяли, касался как раз-таки Моники, приславшей Джине открытку с оскорбительным содержанием. Моника извещала, что не приглашает Джину отмечать в сентябре, в Игеварте, своё семнадцатилетие. «Предупреждаю заранее, – гласило её послание, – что если ты вдруг появишься, ты испортишь мне всё настроение».

– И что, – спросила Верона, – давно вы так с ней враждуете?

– С детства! – воскликнула Джина. – Она вообще сумасшедшая! Занимается тоггерсвултом! Всё время стрижётся под мальчика! Не красится! Ходит в джинсах! Всю жизнь надо мной потешается! Говорит мне всякие гадости! Устраивает мне подлости! То подкинет в суп головастика! То засунет мокрицу мне в волосы! То усы нарисует зелёнкой!

– Себе?

– Да мне, разумеется! Сначала подсыплет снотворного, а как я усну, разрисовывает!

– Да, – усмехнулась Верона, – я смотрю, если Моника рядом, то скучать тебе не приходится.

– Не смейся, – сказала Джина. – Она однажды допрыгается. Её год назад поймали на контрабанде наркотиков.

– Да ну?! – засмеялась Верона. – И она, надо думать, отличница?!

Джина кивнула с согласием, после чего добавила:

– В этом нет никакой справедливости!

– Ты знаешь, – сказала Верона, – мне не терпится с ней познакомиться. Напиши ей в обратном послании, что ты не будешь присутствовать на грядущем мероприятии, но пошлёшь туда, в виде презента, Верону Блэкуотер Авейро, которая жаждет увидеться с ней.

– Шутишь? – спросила Джина.

– Нисколько, – сказала Верона. – Исходя из всего услышанного, исключая пару моментов, мы являемся с ней идентичными в плане сходства наших характеров.

Дорога их к этому времени приблизилась к лугу с коровами. Кробби, завидев девушек, пару раз прогавкал приветственно и прискакал за гостинцами. Джина полезла за пряниками, а Верона, насторожённая, услышала наконец-таки шум машинного двигателя.

– Слушай, корми собаку, – сказала она приятельнице, – а у меня тут встреча. На пару минут всего лишь.

– С кем? – вопросила Джина.

– С Лаартом Трартесверном. Я должна передать ему кое-что.

Джип, показавшийся вскоре, замедлил своё движение. Джина принципиально повернулась спиной к «встречающимся». Верона пошла по дороге – теперь в обратную сторону – навстречу машине Лаарта. Расстояние между ними сокращалось с каждым мгновением. Верона остановилась. Трартесверн подъехал ближе, притормозил на обочине и вышел – уже понимая, что Кридарт был прав, по всей видимости. Верона вздохнула судорожно. Джина, кормившая Кробби, обернулась – из любопытства, и увидела их застывшими. «Встреча… Какая „встреча“? – подумала Джина, нервничая. – Оба стоят с таким видом, как будто хоронят кого-нибудь…» На этом она отвернулась, так как Лаарт взглянул в её сторону. Глаза его потемнели, став из серых густо-свинцовыми. Верона склонила голову, просто боясь смотреть на него. Секунд десять прошло в молчании.

– Я приехал, – сказал он тихо. – И уеду… уеду сразу же…

– Лекарства, – сказала Верона. – Вот, возьмите, пожалуйста.

Она протянула руку. Трартесверну пришлось приблизиться.

– Один вопрос, если можно…

– Да, экдор Трартесверн?

Лаарт немного помедлил, фиксируя те ощущения, что на него накатывали – по сути – очень простые, в виде простых желаний: желание с силой схватить её, желание взять её на руки, зарыться лицом ей в волосы, унести на траву – высокую…

– Что вы будете делать, если я пропаду куда-нибудь? Вы что, начнёте искать меня?

Верона, не отвечая, шагнула к нему, обняла его, поцеловала в щёку – жёсткую и колючую, и хотела уже отстраниться – из-за Джины – в первую очередь, но Лаарт схватил её, стиснул, роняя пакет с лекарствами, и зарылся лицом ей в волосы. Так протекла минута, для него – до предела насыщенная – и теплом, от неё исходящим, и внезапно открывшейся близостью – её собственными желаниями, которые он прочувствовал; для неё – предельно короткая. Внезапно Лаарт почувствовал возникшее в ней напряжение.

– Что? – прошептал он. – Скажи мне…

Верона чуть отстранилась и глядя в глаза – прищуренные, ответила: «Будет приступ. Это надо срочно купировать. Вам лучше прилечь, наверное…» Затем, повернувшись к Джине, она закричала громко:

– Джина, я тут задерживаюсь! Срочная ситуация!

Джина опять обернулась. У неё на глазах Верона взяла Трартесверна за руку, повела на траву – высокую, и, когда он лёг, опустилась к нему. «О нет! – ужаснулась Джина. – Чем они там занимаются?! Точно она сумасшедшая! Ещё кошмарней, чем Моника!»

Сев рядом с ним – к голове его, Верона, нежным движением, погладила его скулу, отчего Трартесверн зажмурился и тут же услышал ласковое: «Не брейтесь ещё неделю. Таким вы мне больше нравитесь…»

– Хорошо, – прошептал он, – не буду.

Нежные ласки продолжились. Прошла минута, другая. Услышав, что приступ купирован, он отвёл её волосы в сторону – густую волну – тяжёлую, источавшую запах «Ангела», обхватил её шею – тонкую, притянул к себе её голову и секунду-другую-третью – боролся с собой – с любовью к ней, после чего – сдержавшись – резко подался в сторону, достал из кармана Marlboro и хрипло сказал, закуривая:

– Всё. Уходи, пожалуйста. Не делай меня преступником.

Верона повиновалась – без каких-либо слов прощания, и молча направилась к Джине, скормившей Кробби семь пряников, а Лаарт, подняв лекарства, сел в джип и сидел, не двигаясь – провожая её глазами и пытаясь понять единственное – почему один из Создателей – именно тот, кто стоит за ней, позволяет ему – Трартесверну – желать её и любить её. «Видимо, просто жалеет меня. Знает, что я не выберусь. Либо подводит к решению, в качестве наказания…» Придя к подобному выводу, он развернул машину и поехал в обратную сторону, пытаясь определиться со своими дальнейшими действиями.

* * *

В «Пчёлке» – совсем безлюдной, не считая бармена Тарбика, что протирал стаканы и слушал спортивные новости, Верона взяла «Можжевеловку», надеясь в душе на единственное – что Эркадор оставит её, что теперь они оба – в расчёте: она не простит ему прошлого, а он не простит ей Лаарта; а Джина взяла себе «Брекброк» и – в виде закуски – семечки. Разговор за высокими кружками был продолжен на тему «Моники» и длился довольно долго, пока наконец Верона не подошла к деквиантеру, что был на стене у входа, и не вызвала номер Лиргерта, которым он поделился с ней в момент её встречи с Акертом. После: «Привет, я в „Пчёлке“!» – она поинтересовалась:

– Он может прийти к тебе в комнату где-то в районе ужина? Ты знаешь, о ком я спрашиваю?

– Знаю, – ответил Лиргерт. – Я сейчас позвоню ему.

– Пусть принесёт ещё один. Я хочу попросить на месяц, под залог, под что-нибудь ценное. Это для личного пользования.

– Хорошо, – сказал Лиргерт. – Увидимся.

Верона вернулась к Джине, а Свардагерн, не откладывая, передал её просьбу Акерту, не особенно удивившемуся и, больше того, ответившему: «Что-то она задумала. Интересно узнать, что именно…»

Лаарт, подъехав к дому, пару минут раздумывал, не сходить ли проверить Кридарта, но затем, со словами: «Чёрт с ним», – запарковал машину и пешком направился к «Якорю», где взял себе устриц, водки и белужью икру в волованчиках, думая о единственном – что все его амнезии – истинное спасение. Потом он надел наушник, спаренный с деквиантером, вошёл в систему слежения и подключился к квердам – тем, что парили в «Пчёлке». Рыжая Джина Уайтстоун, болтавшая всякие глупости – о Монике и о Шотландии, и Верона, пьющая портер, тем самым ему составили что-то вроде компании. После её разговора с Лиргертом Свардагерном, Лаарт невольно задумался – над: «Пусть принесёт ещё один…» – и обратился к файлу – Акерта Свардагерна, брата хакера Лиргерта. Файл молодого физика выглядел безупречно, но Лаарт помнил историю, достаточно нашумевшую, о недавнем секретном заговоре группы изобретателей. Раскрытием этого заговора и последующими репрессиями занимался сенатор лично – он сам и его приспешники из ближайшего окружения. «Верона, моя ты милая, – подумал Лаарт встревоженно, – это очень неосторожно… обращаться с такими просьбами… мне надо предупредить тебя», – и удалил из архива – из архива системы слежения – и запись звонка из «Пчёлки», и запись беседы братьев, и затем – в последнюю очередь – отрывок видеозаписи, где Верона прошла к деквиантеру и вызвала номер Лиргерта. После этого, чуть успокоившись, он закончил обед, расплатился, быстро дошёл до дома и в туалетной комнате рассмотрел своё отражение в зеркале над умывальником. Лицо – худое, заросшее, зеленовато-серое, с отёками под глазами, с отчётливыми морщинами показалось ему отвратительным. Он рассмеялся нервно, заглянул на секунду в комнату, в которой оставил Кридарта, затем перешёл на кухню, глотнул из бутылки Hennessy, подлил водички из чайника в цветы на окне – усыхающие, какое-то время помаялся и поехал к Вероне в Коаскиерс.

Девушки в это время шли по мосту над пропастью. У Джины, вновь осознавшей – теперь уже окончательно, что им предстоит репетиция, на которой будет присутствовать Старший Куратор Коаскиерса, начала наконец мандражировать и причитать: «О господи, а вдруг ему не понравится?!» Верона, слегка подуставшая от подобного рода общения, решила отстать немного и, взглянув на свои «Мовадо», сказала: «Прости, пожалуйста, но у меня здесь встреча. Я остаюсь возле арки. Появлюсь у тебя после ужина».

Джина ответила: «Ладно», – и дальше пошла в одиночестве, а Верона, сев на ступеньку, погрузилась в мысли о Лаарте, уже ощущая внутренне, что скоро он вновь появится, что она опять увидит его. Минут через пять примерно со стороны Вретгреена показалась машина – чёрная, с включённой мигалкой из ариса, что приближалась к Коаскиерсу на самой высокой скорости. Верона, сорвавшись с места, пробежала мостом до гравия и замерла – побледневшая. Внедорожник остановился. Одна из дверц приоткрылась – дверца напротив водительской, и Лаарт сказал: «Присаживайся…» Разговор начался с упрёков:

– Ты заметила кверды в «Пчёлке»? В них имеются видеокамеры. Я видел, как вы сидели там… Как ты говорила с Лиргертом. Так что запомни на будущее – никогда не звони кому-нибудь по вопросам особой важности из публичных мест или с улицы.

Верона кивнула молча. Её взгляд отразил раскаяние.

– Ничего, – сказал Лаарт, – не бойся. Я уничтожил запись. И теперь объясни мне подробно, что за всем этим скрывается.

Услышав о квердераторах и о том, что проректор – в Ирландии, он какое-то время утрясал в себе информацию и затем произнёс:

– Понятно. А второй для чего понадобился? Что значит «для личного пользования»?

– Он для вас, – пояснила Верона. – Мой экдор, я просто подумала… вдруг вам тоже захочется… Мы бы слетали в Дублин. Можно было бы прямо сегодня же…

В серых глазах Трартесверна вспыхнуло что-то детское – что-то сродни восторженности: «Ты думаешь, это получится?!» – прошептал он почти лихорадочно и следом, схватив деквиантер, вывел досье на проректора:

– Его микрочип показывает, что он сейчас в своей комнате. Непосредственно в вашем Коаскиерсе.

– Да, – сказала Верона. – Он именно там и надел его. Это старые показания, но фиксируются, как текущие.

– Отлично! – воскликнул Лаарт и вдруг погас за мгновение. Радость его улетучилась. Он вытащил сигареты и продолжил осевшим голосом: – Но меня это всё не касается. Сегодня мы полетим с тобой, а завтра я всё забуду, так что всё это бесполезно. Зря ты всё это затеяла.

– Зато я ничего не забуду… – прошептала Верона с отчаянием.

Глаза её из медовых стали ярко-берилловыми. В них заблестели слёзы. Она еле слышно всхлипнула и отвернулась в сторону. Трартесверн осторожно обнял её, нежно погладил волосы, что стекали чёрными волнами, и произнёс: «Прости меня. Мы полетим, куда хочешь. Просто я не подумал. Просто мозги отказывают…»

* * *

Лээст, проснувшись первым, посмотрел на лицо Режины и не удержавшись от нежности, приник к нему с поцелуями – жаркими и горячими. Так началось их утро – их первое утро в Дублине. «Малышка моя… любовь моя…» – прошептал он, уже разбудив её, и когда она улыбнулась, сразу спросил о существенном:

– Верона мне говорила, что там у тебя, в Португалии, один из кузенов – священник. Отец настоятель, правильно?

– Да, – подтвердила Режина. – Падре Жайми… Отец Иаков…

Лээст сжал её пальцы, прижал их к губам на мгновение и произнёс:

– Мы свяжемся с ним. Мы сделаем это сегодня же. Я хочу, чтобы он обвенчал нас.

Услышав слова о венчании, Режина сразу заплакала, а Лээст, шепнув: «Ну что ты…» – прижал к груди её голову и добавил:

– Но только прошу тебя, Вероне пока ни слова. В среду она забудет, что встречалась со мной в Ирландии. Я сделаю ей суггестию. Всё, что она будет помнить, это факт, что мы переписываемся. Потом я опять с ней встречусь – двадцать девятого августа, и тогда я уже расскажу ей… расскажу, что случилось в Англии…

– А мне? – прошептала Режина. – А мне ты расскажешь когда-нибудь?

– Тоже двадцать девятого. И знаешь, что я подумал… Помнишь тот дом на море, который вам так понравился? Вы на него смотрели с Эрвеартвеароном Терстдараном…

– Помню, – сказала Режина.

– Я собираюсь купить его. Для тебя, для детей… для всех нас. Вспомни имя риелтора и не возражай, пожалуйста…

Без пятнадцати семь примерно Верона простилась с Лаартом, условившись на одиннадцать – на то, что она заберёт его с одного из пляжей на озере, и затем пошла в свою комнату, а сам он поехал в город – навстречу машине Акерта, подъезжающего к Коаскиерсу. В комнате, переодевшись – в строгое чёрное платье, и избегая полностью взглядов на фотографию, она забрала из шкатулки, что Джон подарил накануне, прекрасный набор драгоценностей – крупные изумруды, обрамлённые бриллиантами, и с ними направилась к Лиргерту. Акерт уже поджидал её. Сам Лиргерт пошёл на ужин, уважая момент приватности. Физик спросил о Лээсте и услышал слова признательности, как и то, что проректор в Ирландии, чему он крайне обрадовался. Сняв с руки квердератор, он сказал: «Возьмите, пожалуйста. Пользуйтесь, сколько нужно. Хоть месяц, хоть год, хоть несколько, – и, в ответ на слова о залоге, произнёс: – Залога не требуется». Затем он поставил кофе и уже к концу разговора, что с местился к вопросу о рении, решил поделиться с Вероной дополнительной информацией:

– Рэа Блэкуотер, кстати, вот эта модель прибора несколько необычная. Ребята экспериментировали. Он действует в двух режимах. Главный, по умолчанию, блокирует микрочипы. А во втором режиме блокируется излучение… квантовое излучение, возникающее при мышлении. То есть понятно, к чему это я?

– К тому, – спросила Верона, – что владеющие телепатией теряют возможность доступа?

– Да, – подтвердил Свардагерн. – И если он в этом режиме, ваши мысли уже не считываются. И на вас уже невозможно воздействовать суггестически. Правда, вы тоже утрачиваете такого рода способности. Показать вам, как он активируется? Снимите браслет, пожалуйста.

Согласно его объяснению, раскрытие дужек браслета включало мини-дисплеи с сенсорным управлением на внутренней части поверхности и на каждом из этих дисплеев возникало по три иконки – по три серебристых звёздочки.

– Вот, – сказал Акерт, – смотрите. Надо просто нажать на звёздочки – на каждую по три раза, и тогда они из серебряных становятся золотистыми. Если они золотистые, то браслет уже в том режиме, о котором мы тут беседуем. И затем, в обратную очередь… повторяете то же самое, чтобы звёздочки стали серебряными…

На этом их встреча закончилась. Физик остался в комнате, а Верона направилась к Джине, поражённой великолепием драгоценностей с изумрудами и платинового браслета, украшенного инкрустацией в виде планет с орбитами. Выступление перед «комиссией» – перед «Зачётной Комиссией», как высказал Виргарт Марвенсен перед началом прослушивания, состоялось часом позднее и, хоть Джина и волновалась, но программа ансамбля для конкурса не вызвала у Кураторов ни единого замечания. Эрвеартвеарон Терстдаран, заслушав дуэт двух девушек, не смог удержать эмоций и произнёс, комментируя: «Превосходное исполнение! Вы просто нас вдохновляете! И вы, Дэара Верона, и вы, дорогая Джина!» – отчего побелевшая Джина едва не упала в обморок.

После минуты прощания и трансгрессии всех Кураторов, Виргарт, поднявшись на ноги, предложил отправиться в «Пчёлку» и отметить успех выступления. Парни дали согласие, но Верона, сказав: «Простите, но мой вечер уже распланирован, – шепнула подруге: – Увидимся!» – и покинула зал с поспешностью, породившей общее мнение, что она торопится к Лээсту, неизвестно где пропадающему. Джина слегка расстроилась, чувствуя, что приятельница – в процессе чего-то важного, но почему-то не делится с ней, но тут же быстро утешилась комплиментом, сделанным Рочестером:

– Джина, прими поздравления! Наш Великий Экдор Терстдаран покорён тобой окончательно!

* * *

Дом у моря – прекрасный, светлый – настолько понравился Лээсту, что он сразу сказал риелтору: «В среду я покупаю его. Подготовьте все документы на имя мой невесты. Оформлять начинайте немедленно. Расплачиваюсь наличными».

– Наличными?! Пять миллионов?! – поразился агент по недвижимости. – Если честно, то я не уверен…

Лээст слегка прищурился:

– Если честно, меня не волнует, в чём, собственно, вы не уверены. Послезавтра, часа в четыре, я появлюсь в вашем офисе. Всё должно быть оформлено сразу же. С продавцом свяжитесь немедленно.

– Да, сэр! – подтвердил риелтор, оказавшись жертвой суггестии. – Он будет счастлив, я думаю! Оформим без промедления!

Лаарт, расставшись с Вероной, вернулся домой – уставший, с проснувшимся чувством голода, открыл себе банку с мидиями, съел их с кусочком хлеба, прилёг отдохнуть в гостиной и через какое-то время был поднят проснувшимся Лэнаром. Дорверы прошли на кухню, где Лаарт, в процессе курения, объяснил своему помощнику, что где-то перед обедом тот сам заявился с просьбой – о кератомии – двухмесячной, но при этом он – Трартесверн – понятия не имеет, с чем это может быть связано, поскольку попал в аварию и страдает теперь амнезиями, вероятно – неизлечимыми. После бокала Hennessy Лэнар чуть успокоился и предложил поужинать всё в том же «Серебряном Якоре». Лаарт взглянул на время, произнёс: «Успеваю в принципе», – и вскоре уже заказывал грибное рагу и водку, а также бразильский кофе и ореховый торт на сладкое.

Верона, вернувшись в «третью», сняла с себя драгоценности и чёрное платье с туфлями и в этот момент заметила, что Джон, на своём портрете, смотрит куда-то в сторону. Собравшись с большой поспешностью, она – готовая к странствиям – отправила из гостиной сообщение мистеру Джонсону: «Сэр, простите, пожалуйста, но мы пока ещё заняты», – и направилась в грот, за «Ястребом», в лихорадочном состоянии – сродни тому состоянию, что приносят побег с преследованием. Солнце почти уже село. Полёт по вечернему небу, сквозь сумерки – сине-сиреневые, несколько охладил её. Мысли о кофе с пирожным, что возникли в ней из-за голода, привели её лодку к «Якорю», где она заметила – сразу же, на парковке, в свете прожектора, – чёрного цвета машину с хорошо знакомым ей номером: «Так, – прошептала Верона. – Если я появлюсь там, он не сможет спокойно поужинать. Тогда что? На квартиру к папе? Пирожных там не имеется. А что, если?.. Просто попробовать… Дедушка сам говорил мне: „Навещай нас почаще, пожалуйста“. Бабушка будет злиться, но деваться ей всё равно некуда». Задавшись такой идеей, она пролетела над озером и устремилась дальше – к пологим холмам на севере.

Полёт был совсем недолгим. Оставив рюкзак под лавкой, она – с ощутимым волнением – дошла до крыльца – просторного, освещённого яркой лампой и гирляндой ночных фонариков, и, позвонив, подумала: «Я знаю, что я сейчас выдам себя». Невард, открыв ей, дрогнул:

– Что?! – с тревогой спросил он. – Что с Лээстом?!

– Всё в порядке, – сказала Верона. – Экдор, не волнуйтесь, пожалуйста. У него дела в Игеварте, а я тут случайно подумала, что поскольку субботний вечер… мне захотелось проведать вас… Но если вы сейчас заняты…

– Что ты?! – воскликнул Невард. – Разумеется, мы не заняты! Мы тут как раз чаёвничаем!

Элиза и вправду чаёвничала – за столом и с вареньем в розеточках. Верона присела в книксене, но Элиза не стала здороваться с ней и лишь вопросила резко:

– Для чего ты сюда пожаловала?!

– Простите, – сказала Верона. – Я просто пришла навестить вас.

– А не слишком ли поздно для девушки совершать визит в одиночестве?!

– Элиза! – одёрнул Невард. – Что это за высказывания?!

Элиза двинула чашкой – так, что чай её выплеснулся:

– Девушка в её возрасте должна соблюдать приличия!

– Я согласна, – сказала Верона, – но мой отец, к сожалению, не имел никакой возможности заниматься моим воспитанием. Он не знал о моём рождении, и поэтому мне неизвестно, что входит в рамки «приличного». Но я рада наличию бабушки, которая в краткие сроки расширит мои представления исчерпывающим образом! Простите, что помешала вам! – на этом она развернулась и побежала в прихожую.

Невард кинулся следом, с криками: «Стой! Куда же ты?!» Верона, не реагируя, выскочила из дома и устремилась к «Ястребу». Невард, встав на пороге, прокричал: «Останься, пожалуйста! У бабушки это нервное!» Верона села на лавочку и закрыла лицо ладонями, не находя в себе силы взлететь над земной поверхностью.

* * *

Падре Жайми – кузен Режины, услышав от Генри Блэкуотера вопрос на предмет венчания, вкупе с его обещанием сделать церкви большое пожертвование, уверил, что обвенчает их, как только они появятся. Поговорив со священником, Лээст обнял невесту и прошептал ей в ухо: «Твой кузен просто счастлив, по-моему. Давай-ка через неделю, двадцать второго августа. Времени хватит, думаю, сделать приготовления…»

Невард, вернув Верону – плачущую и дрожащую, утешил её на кухне – бокалом эльзасского рислинга и судаком с картофелем, и, услышав её признания – те, что касались подслушивания, физиков, квердератора и полёта с Лээстом в Дублин, вздохнул с большим облегчением и сказал:

– Ну теперь он одумается. Теперь не будет скрывать от тебя, кем он тебе приходится…

– Нет, – возразила Верона. – Папа предупредил меня. Это до завтрашней ночи.

Невард поднялся с места, переставил тарелку в раковину и произнёс расстроенно: «Никак не могу понять его. Он ведь настолько замкнутый. Никогда ничего не рассказывает. Зачем он всё это делает?» Включив после этого чайник, он спросил:

– Ты, надеюсь, останешься? Заночуешь у нас, в своей комнате. Я тебе почитал бы чего-нибудь. Я им читал постоянно, когда они были маленькими…

– «Им»? – удивилась Верона.

Взгляд Неварда – добрый – ласковый – тут же наполнился горечью:

– У нас была ещё девочка. Она погибла случайно… она, и два наших внука… Как раз в декабре того года, когда твой отец был в Англии, – глаза его покраснели. Он повернулся к стойке, как бы за чайными чашками, и добавил охрипшим голосом: – Потому Элиза и нервничает. Вы с Теаной немного похожи. Она у нас больше в маму… тоже чёрные волосы и глаза… такие… янтарные…

Верона встала со стула, вытерла слёзы – горячие, и прошептала, обняв его:

– Конечно останусь, дедушка. Но у меня там встреча… через двадцать минут, во Вретгреене. Можно, я быстро слетаю? Я не буду сильно задерживаться.

– С кем? – спросил Невард. – С Лаартом?

Верона молча кивнула. Невард погладил ей голову, посмотрел в глаза – золотистые, и сказал:

– Для встреч уже поздно. Я отправлю ему сообщение. А ты займись пока чаем, завари его со смородиной. Расстраиваться не надо. Раз экдор Трартесверн влюблён в тебя, то, как говорит твоя бабушка, пусть соблюдает приличия, иначе он не получит нашего благословения…

Лаарт, куривший в машине – на углу Кольцевой Приозёрной и Сорок Четвёртой Линии, услышал сигнал деквиантера и, прочитав сообщение, прошептал: «Это к лучшему, видимо. Да и глупо было надеяться, что мне бы это дозволили». Докурив, он стёр информацию, после этого вызвал Кридарта и спросил:

– Ещё не ложишься? Меня тошнит от Вретгреена. Предлагаю поехать куда-нибудь.

– Не ложусь, – отозвался Кридарт.

– Тогда выходи из дома. Минут через семь заберу тебя…

После горячего душа Верона, на деле – уставшая, практически обессиленная, залезла под одеяло, с чувством сильной вины перед Лаартом, а Невард, помыв посуду, поднялся наверх – в ту комнату, что являлась комнатой дочери. Там он какое-то время смотрел на её фотографии, что стояли на книжных полках – и на те, где она была маленькой, и на те, где она уже выросла, и на свадебные фотографии, и на те, где она с малышами – румяными карапузами, а затем, прошептав: «Сказки Андерсена… Это были твои любимые», – взял с полки старую книгу лондонского издания.

– Ну что? – спросил он Верону, когда перешёл в её комнату. – Что будем читать? «Дюймовочку»?

Проследив, как он приближается к ней, как садится на край кровати, прижимая к груди ту книгу, что когда-то читал своей дочери, она свернулась калачиком и сказала:

– Не надо «Дюймовочку». Можно про Герду с Каем? Мне там нравится эта Разбойница…

– Да, – улыбнулся Невард, – мне она тоже нравится. А теперь закрываем глазки. Ты помнишь начало, солнышко?

– «Жил-был тролль…» – начала Верона.

– Он был злющий-презлющий, правильно? И он изготовил зеркало…

Сон одолел её раньше, чем история Герды с Каем пришла к своему завершению. Невард какое-то время продолжал сидеть на кровати, после чего поднялся, вытер слёзы, опять навернувшиеся, потушил настольную лампочку и тихо вышел из комнаты, оставляя книжку Теаны – согласно старому правилу – на прикроватной тумбочке.

Доехав до «Акцетара» – пирамидальной гостиницы, расположенной в море, на острове, через скалу – искусственную, с внутренними туннелями, экдор Трартесверн и Лэнар оставили джип припаркованным на цокольном уровне здания и поднялись на лифте до просторного первого уровня, где были и рестораны, и пара концертных холлов, и несколько магазинов – для сверхобеспеченной публики.

– Ну вот, – сказал Лаарт, – что выберем? Судя по той афише, можно послушать оперу, либо отпишем Зуннерту, что мы с тобой выполняем особого рода задание и не знаем, когда появимся, после этого снимем два номера и ударимся во все тяжкие.

– В какие? – спросил помощник.

– Напьёмся, – сказал Трартесверн, – а там уже как получится.

* * *

Верона, проснувшись утром – на рассвете, с мыслью о Лаарте – о том, что хочет увидеть его, представила с крайней отчётливостью и глаза его – тёмно-серые, и губы его – сухие, красиво и твёрдо очерченные, и густые светлые волосы, и сказала себе: «Я попробую. Я ведь знаю, как это делается…» На синтез сератонина ушла секунда по времени. Она прошептала: «Вот оно…» – ощущая восторг – немыслимый, и осознала тут же, что медленно поднимается – поднимается всем своим телом, а не только одним сознанием, как было в случае с Акройдом – во время полёта – астрального. Осознание было страшным. Она просто застыла в воздухе, не в силах сделать хоть что-либо, пока наконец не почувствовала, что тело её подчиняется ей.

– Я должна опуститься ниже… – прошептала она, концентрируясь, вбирая в себя ощущения – новые, удивительные – управления своим телом вопреки земной гравитации. – А теперь я хочу подняться… Боже, как это просто! Это точно так же, как с Ястребом!..

Трартесверн тоже проснулся – в момент её пробуждения, и лежал какое-то время, силясь понять, где находится. Окно во всю стену, лоджия, вид Игеварта – ажурного, полупрозрачные занавеси, кровать – широкая, мягкая, диван, картины на стенах, камин с мерцающим пламенем… «По-моему, я в гостинице… – решил он с большим удивлением. – А как я здесь очутился? Мы с Ладарой пускали кораблики… после этого мы поужинали… потом я читал, по-моему… Пуаро… об убийстве в поезде… Потом я немного выпил, а дальше уже не помню… раньше такого не было… И голова раскалывается…» Он поискал деквиантер, который не обнаружился, посмотрел на часы на тумбочке – небольшой дисплей с информацией, и прошептал, бледнея: «О нет! Святые Создатели! Меня что, прокератомировали?!» Уверившись в этой мысли, он кое-как поднялся, добрался до ванной комнаты и увидев своё отражение, буквально застыл от ужаса.

– Чёрт… – прошептал он, – приехали… Значит меня уволили и я тут спиваюсь как проклятый…

После горячей ванны, побрившись и чуть успокоившись, он покурил на лоджии, вернулся обратно в комнату и проверил рубашку с джинсами – в поисках информации. В джинсах нашлась бумажка – из разряда «бумаги для записей», с красивым гостиничным вензелем. Развернув её, Лаарт ахнул – на белом листке бумаги его почерком было записано: «405-ый. Моника. Встретиться обязательно». Простояв с минуту в раздумьях, он подошёл к деквиантеру, укреплённому выше тумбочки, и, заказав себе завтрак, попытался связаться с Кридартом. Ответ был неутешительным:

– «Аппарат абонента находится в неисправности».

– Так, – сказал Лаарт, – мило…

Его взгляд обратился к пакету, что лежал на большом диване, рядом со скомканным джемпером – пластиковому пакету с надписью Marks & Spencer – однозначно «альтернативному». Внутри оказались лекарства и лист с подробной инструкцией:

«Экдор Трартесверн, простите, Вы сейчас ничего но помните, вследствие амнезии, и находитесь на лечении. Принимайте таблетки, пожалуйста. По две белых утром и вечером. Днём, во время обеда, синяя. Также, для консультации, Вам нужно срочно связаться с проректором Академии. Чем раньше Вы это сделаете, тем быстрее Вы сможете выздороветь. Вот номер его деквиантера…»

Номер был дан под текстом – записанный ровными циферками, мало что выражавшими, в плане характера пишущего, как и круглые ровные буковки.

– Та-а-к, – сказал Лаарт в задумчивости. – Кое-что проясняется. Я нахожусь на лечении. Значит я, видимо, в отпуске. Кератомии не было. И Кридарт всё знает, естественно. И куда он пропал – непонятно. Это ему не свойственно. И таблетки пока не начаты. И где, интересно, супружница? Джемпер вконец замызганный. Как она допустила, что у меня рубашка с таким почерневшим воротом? И джинсы тоже замызганные… это – трава, по-моему. Я что, кого-то преследовал?!

Рассуждая в подобном роде, он позвонил супруге и услышал: «Номер отсутствует…»

– Вот чёрт! – поразился Лаарт. – Я у неё заблокирован! А тестю звонить ещё рано. Да и в целом не стоит, мне кажется. Я, видно, ушёл из дома и поэтому я в гостинице.

Когда его завтрак был подан – кофе в изящном кофейнике, омлет, шоколад на сладкое, Трартесверн поел с удовольствием, радуясь обстоятельству, что наконец в его жизни происходит что-то особенное, и когда уже пил свой кофе, в дверь к нему постучались и послышался голос Кридарта:

– Экдор Трартесверн, вы встали?

Как только Лаарт открыл ему, помощник – помятый, невыспавшийся, пробормотал: «Простите… мы с вами договаривались, что я к вам приду в семь тридцать, но я проспал, к сожалению…»

– Давай, – сказал Трартесверн, – давай проходи и рассказывай!

Они закурили на лоджии и Лаарт сперва услышал о кератомии Лэнара, затем – о проблеме с Кеатой, о том, что она – в санатории, и в целом, что он – Трартесверн – вознамерился разводиться с ней; затем он узнал об ужине, затем – о звонке в одиннадцать: «Меня тошнит от Вретгреена», затем – о приезде в гостиницу, о решении выбросить в море служебные деквиантеры, и затем – об альтернативщице – Монике Маккой Уайтстоун, занявшей первое место в показательных выступлениях по контактному тоггерсвулту среди юниоров Лиги, проходивших как раз в «Акцетаре» и накануне закончившихся.

– Она вам понравилась, думаю, – информировал Кридарт нервно, глядя куда-то в сторону – на белые башни города.

– Да? – усмехнулся Лаарт. – Неужто я с ней познакомился?

– Нет, – разъяснил помощник, – вы с ней не познакомились. Просто мы с вами сидели… выпивали в одном ресторанчике, а у них там как раз показывали все эти выступления, запись боёв в финале, а потом один из обслуживающих сообщил, что все из участников пока остаются в гостинице. И потом вы уже побеседовали с одним из администраторов… и спросили об этой девушке, и записали что-то… я думаю, номер комнаты. И вы мне ещё сказали, что ей не хватает техники. Что низшая лига – максимум, на что она может рассчитывать. И у вас появилась идея стать её личным тренером. Вы даже вспомнили Томаса. Вы там публично высказались, что как чемпиону в прошлом, многократному победителю и экс-председателю лиги, вам надлежит поддерживать подрастающее поколение…

– Даже так? – ухмыльнулся Лаарт. – Она, должно быть, красавица?

Кридарт пожал плечами и ответил: «Ну так… интересная, но не так, как сестра, по-моему. Та в самом деле красавица, а эта слишком высокая и фигура скорее мальчишеская…»

Отправив помощника в город – за новыми деквиантерами, Трартесверн походил по комнате – в спутанных мыслях о Монике, пытаясь себе представить, как смог пойти на подобное – проявить интерес к той девушке, что являлась альтернативщицей, и не найдя объяснения, через гостиничный сервис вывел большую проекцию с финального состязания.

* * *

За час беспрерывной практики Верона смогла научиться отрывать себя от поверхности из какой угодно позиции – волевым усилием мысли при синтезе серотонина в требуемой концентрации. Впрочем, эти попытки не являлись пока полётами. Она, отрываясь от пола, поднималась вверх вертикально и просто перемещалась – от кровати до ванной комнаты, от ванной до подоконника, от подоконника к стулу, от стула – к двери и так далее. Затем, в один из моментов, она отворила форточку, прошептала: «Сверну себе шею и всё на этом закончится», – и, шагнув в пространство, зажмурилась. Падения не случилось. Осторожно поднявшись над деревом и продолжая удерживать вертикальное положение, она подлетела к крыше, коснулась ногами поверхности – искусственной черепицы, и села, дрожа от волнения.

– Малышка, – сказал вдруг кто-то, – а ты знаешь, что это по Эйверу – две с половиной тысячи?

Она обернулась резко, но никого не увидела.

– Великий Экдор, – прошептала она, – зачем мне эти способности? Мы всё равно расстанемся. Мы с вами уже расстались. Теперь это всё – бессмысленно…

– Нет, – сказал Джон, – не расстались, – и, сев рядом с ней, продолжил: – Ты что, всерьёз полагаешь, что твои отношения с Лаартом – достаточное основание, чтобы я сказал: «Замечательно! Вот пусть он на ней и женится»?! Нет, любимая, ты ошибаешься. Я не отдам тебя Лаарту. Ни ему, ни ещё кому-нибудь.

На этом он проявился – таким, каким был в действительности, не меняя её сознания, склонился к ней – онемевшей, провёл по губам её пальцами, и произнёс:

– Не мучайся. Помни, что я люблю тебя.

Верона снова зажмурилась. Он поцеловал её в голову и снова исчез из видимости.

– Э-экдор, – прошептала Верона, – В-великий Экдор, п-пожалуйста… только одну, обещаю вам…

Ментоловый Vogue – дымящийся – возник перед ней за мгновение. Она взяла сигарету, затянулась дрожащими пальцами, вытерла слёзы – пролившиеся, и, признавшись себе в единственном – в том, что она не достойна быть эркадорской возлюбленной, сумела сказать тем не менее:

– Аркеантеанон, простите меня…

Докурив сигарету до фильтра, она поднялась над крышей, переместилась в воздухе обратно в сторону дерева и вскоре уже оказалась в комнате, на подоконнике. Осторожно сместившись на пол, она отправилась в ванную, умылась, пригладила волосы, после чего, одевшись, тихо вышла из комнаты и спустилась на кухню по лестнице – на запах кофе и булочек. Рэана Элиза – в фартуке, сухо поджала губы – в ответ её приветствие: «Доброе утро, бабушка!» – а Невард, варивший кофе, отошёл от плиты с улыбкой и после объятия – крепкого, предложил:

– Давай-ка присаживайся!

– Где твоя мать? В Америке? – спросила Элиза резко. – Чем она занимается?

– Нет, она сейчас в Дублине, – сообщил за Верону Невард и, подмигнув, продолжил: – У неё тут дела, очень важные. Наша детка вчера с ней виделась.

– Надеюсь, Лээст не впутан?

– Во что? – спросила Верона.

Элиза, вздохнув с прискорбием и изобразив всем видом, что не хочет вдаваться в подробности, принялась за нарезку сыра, а Невард, кивнув на террасу, сказал своей внучке: «Пойдём-ка. Пока бабушка возится с булочками, мы возьмём с собой кофе по чашечке и обсудим самое важное».

* * *

Для Моники это утро началось со спортивного комплекса, где она с половины седьмого сперва немного поплавала, затем немного побегала и в конце поработала в паре с одним из других юниоров – своим основным соперником – арвеартцем Ламгардом Ланвером. После душа и завтрака с группой – прочими юниорами, она возвратилась в номер и устроилась в кресле на лоджии – с монографией Ридевира: «Новые направления в супрамолекулярной химии». Примерно в начале одиннадцатого к ней постучался Ланвер – в надежде попить с ней чаю – на правах её одноклассника, но, услышав: «Прости, мне некогда. Готовлюсь к самостоятельной», – вынужден был поклониться и тоже заняться уроками – уже не по монографиям, а по простым учебникам. Отказав своему приятелю, она извлекла из тумбочки, где держала подручные мелочи, «Вечерний Вретгреен» – газету – один из недавних выпусков, и маникюрные ножницы, и вырезала заметку о сбежавшей альтернативщице. Отправив газету в мусорницу, она спрятала вырезку в папке, содержавшей другие вырезки, где говорилось о Лаарте, вкупе с его портретами, и прошептав с иронией: «Джина бы грохнулась в обморок, обнаружь она эту коллекцию», – убрала свою папку подальше – в рюкзак с потайным отделением. Тут к ней опять постучались. «Гостиничный сервис, видимо…» – подойдя с этой мыслью к двери, она отворила, не спрашивая, и, увидев того, кто пришёл к ней, чуть сама не лишилась сознания. Первые три секунды она просто смотрела на Лаарта, чувствуя холод изнутри – буквально парализующий, и жар – окативший всю её, а затем – последним усилием – опустилась в глубоком книксене. Трартесверн, сам ощутивший, что словно куда-то проваливается и что грудь его словно сдавливают, хрипло спросил: «Простите. Я помешал, наверное?» Мотнув головой – в отрицание, Моника распрямилась и отступила в комнату. Лаарт вошёл – с тем чувством, что ему безразлично в принципе, что может случится впоследствии – тотальная кератомия с кататоноподобной аменцией, жизнь в зарешеченной камере психиатрической клиники. Опять потекли секунды. Он смотрел на неё – покрасневшую, источающую не панику, не страх от его появления, а стыд – безмерный – девический, а Моника, чьим кумиром он являлся семь лет без малого, чья мечта – заветная – страстная – встретиться с ним когда-нибудь – после сотен просмотренных записей со всеми его поединками, после нравственных мук и борьбы с собой, исполнилась вдруг таким образом, стояла, глядя в глаза ему, пока наконец не услышала:

– Рэа Уайтстоун, простите. Я не хотел смущать вас. Я не по долгу службы. Я по другому поводу…

– Да? – прошептала Моника.

Лаарт достал сигареты – обратившись к ним, как за спасением, больше не в силах смотреть на неё – прекрасную – синеглазую, с шапкой медных волос колечками, в открытой спортивной маечке и коротких джинсовых шортиках, и спросил:

– Я курю… Вы позволите?

Согласие было получено – в виде кивка – короткого, и взгляда в сторону лоджии.

Лаарт, прошедший первым, закурил, подошёл к перилам и после двух затяжек произнёс: «Вы ведь знаете, кто я? Представляться не стоит, мне кажется?»

– Нет, экдор Трартесверн.

Трартесверн, чьи глаза обращались в сторону белых клифов и узорных ансамблей города, молчал какое-то время, стараясь прийти к решению – что ему делать дальше – говорить ли о тоггерсвулте, как о чём-то достаточно значимом – достаточном для вторжения, или взять и сказать ей правду – всю – какую получится – о службе, об амнезиях, о том, что он делал выборы, которые были ошибочными, и пока он об этом думал, Моника, ощущая всем своим восприятием, что он пришёл не случайно, что он находится в кризисе, что он нуждается в помощи, первой пришла к решению:

– Экдор Трартесверн, простите, но мне почему-то кажется, что вы здесь не по причине моей победы в финале и поражения Ланвера, и, видимо, не из-за Джины. С ней вряд ли случилось что-нибудь. Но, наверно, случилось с вами. Давайте, пока вы курите, я быстро переоденусь и потом мы сходим куда-нибудь. Куда, я пока не знаю. Мы можем начать с магазина. Подберёте себе что-то новое, а рубашку и джинсы – в прачечную. А потом мы пойдём пообедаем. А публика пусть считает, что вы меня опекаете… Опекаете в качестве тренера.

Экдор Трартесверн повернулся к ней, осмысливая услышанное, и, осмыслив, сказал: «Давайте…» – понимая самое главное – пока она будет рядом, с её рыжими конопушками, ему не о чем беспокоиться.

* * *

Разговор на террасе с Невардом начался с вопроса о Лаарте. Невард устроился в кресле, пригубил свой кофе из чашечки и сказал: «Ну давай рассказывай, как тебя угораздило…»

– Я не знаю, – сказала Верона. – Когда мы впервые встретились, это было утром, у озера, в четыре часа примерно, и он мне тогда не представился. Это было ещё в июле, когда я только приехала, и он мне сразу понравился. А потом уже было много чего.

– Так-так. Ну и что ты думаешь?

– Я хочу, чтобы он был счастлив.

Невард кивнул с улыбкой:

– Ну поживём – увидим. Человек он хороший, мне кажется. И Лээст не возражает, так что если у вас серьёзно, пусть он тогда разводится. Сватать тебя будут многие, но поскольку ты влюблена в него, на его стороне преимущество…

Лаарт, чей день в «Акцетаре» был насыщен такими «глупостями» – согласно его выражению – как обедом в «Кафе Невесомости», прогулкой на батискафе, спуском с каскадов в лодочке, посещением «Театра Теней» и ужином в ресторане на плавучем искусственном айсберге, – устал в достаточной степени, но на деле был счастлив случившимся. Когда ужин почти закончился и было подано сладкое, Моника, съев пирожное, предложила ему напоследок ещё одно развлечение – морскую прогулку на катере, на что Лаарт ответил: «Слушай, давай лучше купим шампанское и разопьём его где-нибудь».

– Давайте, – сказала Моника, понимая самое главное, после услышанной исповеди – той, что Лаарт успел донести до её – ей можно теперь не мучиться, ей можно боготворить его, не борясь со своим сознанием и извечной проблемой нравственности.

После завтрака Невард с Вероной три часа занимались грядками с поспевающим помидорами, с капустой, с морковью, с картофелем – пропалывали, подвязывали, обрабатывали от вредителей, затем пообедали блинчиками, сыграли две партии в шахматы, позанимались музыкой, посмотрели последние новости, после чего Верона сварила спагетти к ужину, сама же сделала соус, и салат, и печенье на сладкое, но Элиза, хоть и голодная, не вышла к столу – из принципа.

К ночи – часам к одиннадцати – Верона вернулась в Коаскиерс. Там она первым делом связалась с профессором Джонсоном и взяла у него разрешение не присутствовать на проверке – по причине недомогания. После душа, вернувшись в «третью», она села за Volume Тринадцатый, борясь с возникшим желанием записать, что родители встретились, что сейчас они вместе в Ирландии, и что этим они обязаны эртаону первого уровня, но, с учётом известных факторов, записала нечто иное – об изотопном анализе, об обнаруженном рении, об Акерте и квердераторах, о новой своей способности, о новом балле по Эйверу, что подскочил на тысячу, и даже о Джоше Маклохлане, рискнувшем поцеловать её и схлопотавшем пощёчину. Закончив рассказом о Неварде с его огородными грядками, она прошла к подоконнику и долго смотрела на море, отражавшее окна Коаскиерса золотистого цвета дорожками.

– А у папы и мамы – утро… Они сейчас где-нибудь завтракают…

Утешив себя картинами, что возникли в её сознании, она приглушила лампу почти до полного минимума, залезла под одеяло и, стараясь не думать о Лаарте, заняла себя воспоминаниями о старом домике в Гамлете – о веранде со связками перчика, о вечно текущих трубах, об уютной маленькой кухне и старом добром кофейнике, о комнатке с детским шкафом, где хранились старые письма, никем никогда не прочитанные – «Мистеру Генри Блэкуотеру, Лондон, Великобритания…»

– Папочка мой, я люблю тебя, – простонала она с тем отчаянием, с каким обращалась к Генри в двенадцатилетнем возрасте. – Папочка, не оставляй меня…

Лаарт в эту минуту открывал бутылку шампанского, находясь у Моники в номере – перед журнальным столиком, на котором были разложены вырезки из периодики – те, что она показала ему – после его вопроса: «А откуда ты всё-таки знаешь всю мою биографию… спортивную биографию?» Вырезок было много – без одной, что осталась в папке – той вырезки, где говорилось о побеге альтернативщицы.

– За тебя, – сказал Лаарт, – за счастье, за то, чтобы всё исполнилось – твои мечты и желания…

После этого он наклонился, поцеловал её в щёку и произнёс: «И за встречу. Нашу новую встречу в будущем…» Затем он достал деквиантер – с тремя рабочими линиями, и, войдя в режим фотографии, сделал несколько снимков – Моники, пьющей шампанское, Моники улыбающейся, Моники, говорящей ему: «Экдор, прошу вас, достаточно!» – и в конце – пару общих снимков и одно короткое видео, на котором он говорит себе: «Лаарт, вот с этой девушкой связано твоё будущее!» Сохранив эти снимки в папке под названием «Акц-17-е», он сразу же засекретил её, поделился паролем с Моникой, убрал деквиантер в сторону и произнёс:

– Послушай, когда я выйду из отпуска, я подключу свою линию. Эта линия – частная. Запомни номер, пожалуйста… Наберёшь его, назовёшься и скажешь мне после этого: «У вас в деквиантере папка с таким-то – таким-то названием. Пароль к ней такой-то – такой-то. Я и есть та самая девушка…» Если я вдруг отвечу, что такая папка отсутствует, то вели мне спросить у Кридарта, откуда я знаю Монику. Сейчас я предупрежу его. Одним словом, как-нибудь встретимся. Одним словом, не оставляй меня…

* * *

Утром Верона проснулась за час до звонка будильника и пятнадцать минут примерно вспоминала о квердераторах, о поездке с Лээстом в Дублин, о том, как она расплакалась, поскольку таксист спросил у него: «А дочурка, наверное, учится?» – о маленьком ресторанчике, где Лээст, взяв её за руку, сказал ей самое главное: «Мы с тобой – единое целое. Вот как я это чувствую», – о долгой прогулке по городу и о том, как он попросил её – уже перед их возвращением: «Ты можешь сказать мне „папа“? Просто представь на секундочку, что я – это Генри Блэкуотер и мы наконец с тобой встретились», – и как уже после, в «Ястребе», повторял: «Моя драгоценная»; «Дочурка моя единственная»; «Звёздочка моя ясная»; «Солнышко ненаглядное».

– Мой бог, – прошептала Верона, – он сходит с ума, по-моему… И Эркадор не вмешивается. А папа… он написал мне?!

Письма от Блэкуотера не было. Верона, вздохнув с огорчением, взглянула на Эркадора – на прекрасную фотографию, после чего зажмурилась и, оторвавшись от пола, поднялась, в вертикальной позиции, примерно на фут или около. После недолгой практики, подтвердившей её умение, она, облачившись в джинсы, быстро покинула комнату – с достаточно смелой идеей опробовать свои силы в условиях с большей площадью и какое-то время «летала» в этом же положении, после чего сменила его – на позицию горизонтальную. В один из таких моментов витражные двери гостиной незаметно пришли в движение. Верона, уже понимая, что не успеет выпрямиться, потеряла баланс – от волнения, и просто свалилась на пол – не самым удачным образом – отбивая локти с коленями. Стеклянные створки разъехались, являя Джину в халатике. Возникла недолгая пауза.

– Ты чего?! – вопросила Джина. – Чего это ты тут падаешь?!

– Тренируюсь, – сказала Верона. – Отрабатываю позиции.

– В чём?! – ужаснулась Джина. – Ты что, занялась тоггерсвултом, как моя сумасшедшая Моника?!

– Нет, не совсем тоггерсвултом. Готовлюсь к зачёту по «Ястребу».

– Понятно, – сказала Джина. – Можно к тебе на минуточку? Я должна рассказать тебе кое-что…

В «третьей», узрев мгновенно прекрасную фотографию, Джина невольно ахнула и вопросила: «Кто это?!» – на что Верона ответила:

– Гренар, директор школы. По уши был влюблён в меня и до сих пор ухаживает. Забрасывает портретами и всякими глупыми письмами.

– Да?! – поразилась Джина. – Он влюблён в тебя по уши и ты от него уехала?! Да он красивее Лээста! Ну не хуже, во всяком случае!

– Мне кажется, внешность – не главное.

– Ну не знаю, – сказала Джина. – А с чего ты его повесила?

– Да нечего больше вешать. Пусть висит здесь для украшения.

– А экдор Эртебран не против?

– Если бы он был против, портрета на стенке бы не было. Так что там стряслось? Рассказывай.

Джина взяла сигарету, помяла тонкими пальчиками и прошептала трагически: «Ты знаешь, что я обнаружила? Ты будешь смеяться, естественно, но это кошмар, поверь мне. У меня пропали все волосы, хотя я не делала этого. Ну то есть ты понимаешь…»

Верона, подумав: «Дожили!» – обратилась к дару суггестии:

– Нет, делала, но запамятовала. Ты мне сама сказала… позавчера, по-моему, что они тебя раздражают, в силу своей бессмысленности, и ты хочешь от них избавиться.

– Да?! – оживилась Джина. – А то я уже испугалась! Даже не знала, что думать! Хотела лечь на обследование! Ну тогда я пошла собираться! – и, взглянув на портрет «директора», добавила: – Ох, красавец! Сколько ему? Лет тридцать? Ровесник нашего Джошуа?

– Нет, тридцать пять на деле. Просто он молодо выглядит.

После ухода подруги Верона, в глубокой задумчивости, присела на край кровати, пытаясь определиться в текущем своём состоянии: «Половина того, что я помню, скорее всего смоделирована. Плюс к этому – три амнезии… три амнезии, как минимум. Вопрос – что является истиной? То, что Джон – Эркадор, во-первых. Во-вторых, что я всё ещё девственница… остаётся на это надеяться… В-третьих, мои способности стремительно прогрессируют. В-четвёртых, папа не умер. В-пятых, рэана Элиза почему-то меня недолюбливает. В-шестых, я скучаю по Лаарту. И, в-седьмых, я хочу увидеть его. Принимает ли он анальгетики и противоэпилептические?»

Лаарт в эти минуты всё ещё спал в своём номере, после бессонной ночи, проведённой в обществе Моники. Приблизительно в пять он расстался с ней – долгим тёплым объятием, взъерошил ей медные волосы и поцеловал её в губы – не самым серьёзным образом, но достаточным, чтобы вызвать внутреннюю реакцию. Моника задрожала, а Лаарт сказал: «Увидимся!» – и вернулся к себе – довольный, разбудив перед этим Кридарта и посвятив в ситуацию. Сам Кридарт, узнав от начальника, что тот намерен продолжить отношения с альтернативщицей, подумал: «Он что, рехнулся? Он хочет кератомии в качестве искупления?» – и до того расстроился, что не смог уснуть после этого.

* * *

На завтрак были оладьи – со сметаной или с вареньем – в зависимости от выбора. Верона, выбрав варенье, чем порадовала шеф-повара, что варил его самолично, съела оладий десять, чем опять-таки, в свою очередь, порадовала проректора, вернувшегося из Дублина минут за двадцать до завтрака. Сразу же после завтрака она пообщалась с Лиргертом, который проинформировал, что уже получил разрешение провести с ней одно занятие. «Тогда в пять?» – предложила Верона. Главный хакер ответил согласием.

Уроки прошли спокойно, исключая урок диагностики – третий по расписанию. Марсо, носившийся с планом составить письмо Дизервену, чтобы избавиться разом и от экдора проректора, и от главы отделения, манкирующего обязанностями, водрузил на парту Вероны пластиковую коробку, закрытую плотным образом, но с десятком маленьких дырочек, и заявил:

– Пожалуйста! Проверим ваши способности! Определите, кто там, и затем продиагностируйте!

Услышав такое «задание», пятый курс пришёл в возмущение. Староста встал на защиту:

– Экдор, вы опять начинаете злоупотреблять положением в угоду своим амбициям!

– Пять баллов, – сказал профессор, – и вам, ардор Лазариди, и всем остальным, кто оспаривает передовую методику, лично мной разработанную и более чем прогрессивную! – затем, повернувшись к Вероне, он ехидно спросил: – Сдаётесь? Не способны пока настроиться? Ну да, это вам не крыса! Не желаете ли подсказочку?!

– Нет, – усмехнулась Верона, – я обойдусь без «подсказочек». А вам, за такую «методику», придётся скоро расстаться не только с самой Академией, но с Арвеартом в целом. Это я вам гарантирую. Что касается вашего ящика, там – Большеглазый полоз. Возраст – два года три месяца. Болезни – декальцинация, нарушения функций печени, обмена веществ и так далее. Патологии необратимые. Змея находится при смерти. И это – на вашей совести.

Студенты переглянулись. Напряжение в классе усилилось. Марсо промокнул свою лысину.

– Скотина! – сказал Лазариди.

Марсо, до этого красный, стал наливаться желчью. Глаза его снова выпучились. Он ослабил узел у галстука и прошипел: «Сто баллов и выйдите вон отсюда. Вы больше не обучаетесь здесь».

Айвер взглянул на Верону, повернулся к аудитории и спросил у своих однокурсников:

– Кто разделяет мнение, что профессор Марсо – скотина?! Присоединяйтесь, пожалуйста!

Первым поднялся Барра – со словами: «Скотина полнейшая!» Следом – Гийом и Джина, затем – арвеартцы – по очереди.

– Айвер, – сказала Верона, – захвати-ка эту коробочку. Незачем оставлять её здесь.

На этом Марсо не выдержал:

– Вон! – заорал он. – Немедленно! Убирайтесь из аудитории! Вы все за это поплатитесь! Я пишу докладную ректору!

– Удачи! – сказал Лазариди. – И не забудьте копию для господина проректора!

Минут за шесть пятикурсники, саботировавшие занятие, дошли до своей гостиной, где Верона сказала: «Присаживаемся! Продолжаем урок диагностики. Разговор пойдёт о теории…» – а Марсо, после их ухода, взялся строчить свою кляузу – но не ректору, а сенатору – с перечислением фактов, собранных с первого августа. «Напишу, – размышлял профессор, – отошлю конверт из Вретгреена. Завтра письмо прочитают, послезавтра приедет кто-нибудь… сам экдор Дизервен, по всей видимости… проректора ликвидируют, Креагера уволят сразу, Трартесверна с его помощничками привлекут к уголовной ответственности, эту иртарскую сучку отправят обратно в Америку и тогда я вздохну спокойно… тогда я возглавлю Коаскиерс…»

На четвёртый урок – к Таффаорду – пятый курс пришёл с опасением, что куратор в курсе случившегося – с подачи Марсо-придурка, но Брареан, как выяснилось, оставался пока в неведении.

– Экдор, – сказал Лазариди, – вы не волнуйтесь, пожалуйста, но возможно, нас всех отчислят. В общем, мы сделали следующее…

Узнав обо всём в подробностях, как и о том, что Верона находится в своей комнате и пытается вылечить полоза, Брареан связался с проректором и пересказал историю. Эртебран, в тот момент пребывавший в северной башне с Джошуа, который вернулся ночью в раздрызганном состоянии, выслушал психиатра и откомментировал следующим:

– Марсо получает сегодня приказ о своём увольнении, который вступает в силу тридцать первого августа.

На пятый урок, таким образом, Верона пришла с опозданием, на что токсиколог Хогарт спросил: «Как там ваше чешуйчатое? Мы уже все тут прослышаны…»

– Жив! – сообщила Верона. – За неделю поправится полностью!

Класс вздохнул с облегчением. Токсиколог кивнул обрадованно: «Хорошо, лейтенант, присаживайтесь!» На этом урок продолжился.

Последний урок – биохимия – начался в этот день классически. Лээст пришёл с опозданием, вывел несколько графиков, дал краткие пояснения, сказал: «Арверы, работаем. Сегодня – самостаятельная! Заполняйте таблицу, пожалуйста!» – и затем произнёс неожиданно:

– Пойдёмте, рэа Блэкуотер, поднимемся в мой «проректорский» и обсудим вопрос с диагностикой. Если честно, мне интересно, как вы определили, кто находится в ящике…

Поскольку он улыбался, Верона вышла – надеясь, что беспокоиться не о чем, но когда Эртебран известил её – не в самой мягкой тональности, что знает о квердераторе, что она попросила у Акерта, надежда её развеялась. Разговор начался с претензий, в принципе – состоятельных, с эртебрановской точки зрения:

– Так что? Для чего он понадобился?

Верона, подумав: «Лиргерт… сдал меня, получается. Стоит учесть на будущее…» – невинным тоном ответила:

– Экдор Эртебран, простите, но я отдала его Лаарту.

– Kiddy, – вздохнул проректор, – не надо меня обманывать. Я был только что в твоей комнате. Обнаружил его случайно. Квердератор – на полке с косметикой. Не представляет тайны, у кого ты могла попросить его.

Верона уставилась в сторону. Щеки её запылали. Красные губы дрогнули.

– Так что? – повторил проректор, немного смягчив интонацию.

– Экдор Эртебран, простите. Он мне нужен для личного пользования.

– Это – всё твоё объяснение?

– Эта модель блокирует квантовое излучение, возникающее при мышлении.

– Что?! – поразился Лээст. – Ты что, собралась блокироваться?!

– Это для крайних случаев.

Проректор сурово нахмурился и так же сурово высказал:

– Даже для крайних случаев я не вижу особой надобности!

– Да?! – вспылила Верона. – А вас бы, экдор, устраивало, если бы я, к примеру, находилась в вашем сознании? Вас бы так это радовало?!

– Дело не в этом, Kiddy. Принимать такие решения, даже не обсудив со мной…

– Но вы же вчера отсутствовали!

– Ладно, – вздохнул проректор, – в это я больше не вмешиваюсь. Телепатия, блокировка, все эти ваши способности… Я – смертный, ты – эртаонка. Меня это всё не касается.

Её губы повторно дрогнули:

– Если вас не касается, то значит вам безразлично, что я начала левитировать?

– Что?! – вновь поразился Лээст. – Но ведь полутора тысяч для этого недостаточно!

– У меня уже две с половиной. Джон сам мне сказал об этом.

– О нет… – прошептал проректор, причём с непритворным ужасом. В разговоре возникла пауза, им же самим и прерванная – теперь уже в новой тональности, относительно сбалансированной: – Кстати, по этой части… Какова ситуация с Ястребом? Готова уже к зачёту? Или есть проблемы с фигурами?

– Думаю, что готова.

– Назначаем на послезавтра. И, кстати, где Трартесверн?

– Не знаю, – сказала Верона. – Вчера я его не видела.

Лээст достал деквиантер. Исходя из его реакции, ответ был неутешительным. Сперва он потёр переносицу – с возникшей в глазах растерянностью, а затем произнёс неуверенно: «Говорят, что номер не значится. Возможно, он удалил его…»

– Что? – прошептала Верона. – Как это… «он удалил его»?

– Не волнуйся, всё образуется. И заглянем в проректорский всё-таки. Выпьем по чашке кофе, а то ты дестабилизирована…