Читать книгу Арвеарт. Верона и Лээст. Том II - Серафима Ледо - Страница 3

Проверка у мистера Джонсона протекала активным образом. Он похвалил за успехи пять или шесть учащихся, затем пожурил Герету за четвёрку по анатомии, затем обратился к Джимми – с упрёком за кражу имущества и позорное заключение в следственном изоляторе, и в конце спросил у Вероны: «Как ваше самочувствие?» – на что услышал:

– Не знаю. Видимо, лучше вчерашнего.

«Сомневаюсь, – подумал Джонсон. – Что-то её беспокоит. Что-то очень существенное…» На этом профессор простился – с Вероной и с первокурсниками, и оправился вниз, за Хогартом, с которым они решили посидеть в «Серебряном Якоре».

Джимми, стращавший Терну рассказами о заключении, воскликнул:

– Блэкуотер, ты в курсе?! Про тебя тут вчера напечатали! Что ты удрала из Замка и Трартесверн тебя выловил, так что мы с тобой вместе прославились! Про меня они тоже высказались, но, правда, без фотографии!

– В курсе, – сказала Верона и быстро вернулась в «третью», где Джон, все ещё пребывавший там, встретил её высказыванием: «Вот тебе Volume Тринадцатый!» – и протянул ей папку – новую и красивую, с кожаным переплётом, украшенным тем же символом, что украшал его Парусник – двумя скрещёнными стрелами и короной с ажурными пиками.

Верона погладила пальцем тонкую инкрустацию и спросила, вспомнив об образе – том, что явился ей в холле перед встречей с экдором проректором:

– А это – моя корона?

– Да, – сказал Джон, – разумеется. День свадьбы – день коронации.

Папка нашла себе место на полке, рядом с будильником.

– И вот, – сказал Джон, – посмотри-ка… Вон, над твоей кроватью… Надеюсь, тебе понравится…

На стене, в серебристой рамочке, появилась его фотография – огромная – метр на метр, где он – с обнажённым торсом и в старых джинсах – подвёрнутых – сидит на песке – на пляже с бирюзово-лазурными волнами. Верона невольно нахмурилась:

– Мой экдор, простите, конечно, но отцу она не понравится.

– Нет, – сказал Джон, – понравится. Он знает, что я люблю тебя, и знает, что мы поженимся, когда ты окончишь Коаскиерс.

После недолгой паузы – смазанной по значению, поскольку Верона подумала о последнем свидании с Лаартом, а Джон, повернувшись к полкам, сотворил две дюжины трюфелей, она, избегая смотреть на него, спросила:

– А эти послания? Эти письма от «Генри Блэкуотера»?..

– Все письма пишутся Лээстом. Я просто слежу за доставкой, но никак не за их содержанием.

Верона прошла к подоконнику, где лежал её Vogue и спички и, увидев веточку вереска, вытерла слёзы и всхлипнула. Джон подошёл к ней сзади и сжал её плечи ладонями:

– Не надо курить, – попросил он. – Лээсту это не нравится. Отдай сигареты Джине. Пусть курит в своё удовольствие, а отцу скажи, что ты бросила. И пойдём на кровать, пожалуйста…

– Да, экдор, – прошептала Верона, пытаясь не думать о Лаарте и о том, что ночь – предстоящая – является чем-то неправильным в общем своём значении.

* * *

Наступившее следом утро для всех оказалось разным. Верона, всю ночь не спавшая, с одной стороны испытывала состояние эйфории – от тех беспрерывных ласок – самых нежных и самых чувственных, которыми Джон одарил её, а с другой – беспокойство – глубокое – и за встречу с отцом, и за Лаарта, и стыд перед бедной матерью – за слова: «На что ты рассчитываешь?! На то, что вы познакомитесь и у тебя с ним возникнут частные отношения?!» В результате, расставшись с Джоном, шепнувшим ей прощание: «Малышка, увидимся вечером», – она вырвала лист из тетради и написала Режине: «Ты должна приехать немедленно. Это касается папы. Появись, пожалуйста, в Дублине и дай мне знать после этого». Записав на конверте адрес – тот, что профигурировал на конверте из Португалии, она прошла к подоконнику, отпустила письмо за раму – со словами: «Доставьте, пожалуйста», – посмотрела на пачку «Вога», извлекла из неё сигарету и прошептала:

– Последняя.

Джина, скурив полпачки, уснула в ту ночь в четыре и проснулась с тем странным чувством, что за ней наблюдает кто-то, повергшим её в смятение. Пребывая в этом смятении, она пошла в душевую и, посмотревшись в зеркало, с горечью констатировала, что выглядит «хуже обычного», в силу чего – расстроенная, пропустила в то утро завтрак, уделив целый час своей внешности.

Лээст, решив после водки заночевать у родителей, проснулся довольно поздно – уже в начале девятого, но встал с кровати разбитым – в удручающем состоянии – и похмелья, довольно тяжёлого, и общей свой усталости.

Джошуа в это утро, напротив, был полон энергии, так как ему приснилось, что он и Верона – вместе, и при этом она беременна. Подробностей он не запомнил, но проснулся с тем ощущением, что она вот-вот разродится, а ему предстоит помогать ей с позиции акушерства. Прекрасно зная на практике, что сны подобного рода несут в себе информацию более чем существенную, он решил, что его надежды могут иметь основания и появился на завтраке счастливый и улыбающийся.

Герета, спавшая с Томасом – до половины четвёртого, тоже светилась от счастья и даже простила Джимми специфическое высказывание:

– Травар, всё хорошеешь?! Любовь, я смотрю, украшает любую физиономию!

Лиргерт был опечален, так как в пять – со звонком будильника, получил сообщение Акерта: «Обеспечь мне ещё одну встречу, конфиденциальным образом», – и решил, что Акерт влюбился, что отчасти было правдой, но нисколько не соотносилось с его просьбой о срочном свидании.

Акройд, жену которого выписали из клиники, провёл всю ночь во Вретгреене, и был хотя и уставшим, но крайне довольным жизнью, в отличие от Брареана, который, как и проректор, был выжат до крайней точки и появился на завтраке в своём прежнем скорбном обличии.

Марсо, подогретый идеей о своём возможном проректорстве, весь завтрак следил за Вероной и – согласно её состоянию – очень глубокой задумчивости, в результате почти уверился, что за этим что-то скрывается – в частности то, что проректор поимел её наконец-таки. Впрочем, продиагностировать её внутреннее состояние и заключить однозначно, была ли она с мужчиной, у профессора не получилось, несмотря на его старания. Марсо, осознав, что бессилен сделать ей диагностику на бесконтактном уровне и тем более – на расстоянии, вообразил невольно, как делает ей диагностику самым конкретным способом. Это его возбудило, причём – до критической степени. Он быстро покинул столовую и стал караулить Верону с возникшей в мозгах идеей осуществить в действительности подобного рода обследование. Когда она появилась – к его радости – в одиночестве, он подозвал её фразой: «Можно вас на минуточку?» – и, как только она приблизилась – в лёгком недоумении, заявил:

– Ну вот что, любезнейшая, у меня к вам есть одно дельце и причём достаточно срочное!

– Какое? – спросила Верона.

– Я объясню не на публике. Ступайте за мной, пожалуйста.

Ответив подобным образом, он двинулся по коридору, пытаясь идти с достоинством и предвкушая заранее, как сможет унизить проректора, если его задумка осуществится хоть как-нибудь. В холле Верона, нервничая, посмотрела на Джона – в глаза ему и, увидев, что он улыбается, подумала: «Не оставляйте меня…»

– Я всегда с тобой рядом, Малышка, – прозвучало в её сознании.

Марсо направился к лестнице и стал подниматься медленно, промокая платочком лысину и даже не оборачиваясь. Минут через пять примерно он добрался до «диагностики» и уже внутри кабинета произнёс: «В подсобку, пожалуйста». В подсобке, забитой клетками, он, пыхтя от волнения, разразился общим высказыванием, подобравшись к Вероне так близко, что она невольно попятилась:

– Мисс Блэкуотер, примите к сведению… я хочу оказать вам содействие, как лучшей своей студентке! Можно сказать, по-отечески! Вы ведь прекрасно знаете, что учащимся запрещается вступать, так сказать, в отношения с кем-то другим из студентов или с кем-то из преподавателей…

– Знаю, – сказала Верона, – но я не нуждаюсь в содействии.

Диагност на секунду осклабился, демонстрируя жёлтые зубы с налипшими хлебными крошками. При этом его возбуждение снова стало критическим – от того, что, в его понимании, обстановка была интимной и невольно располагающей к интимного рода действиям. Он произнёс игриво:

– Но вы же славная девочка…

– Профессор, к чему вы клоните?

Профессор едва не схватил её, но сообразил, что тем самым окажется в роли насильника, а не в роли спасителя:

– К тому, моя дорогая, что уже бесконтактно видно, что ночью вы спали с кем-то! У вас на лице написано! И если я вызову ректора и проведу диагностику, то этот факт подтвердится на официальном уровне и тому, кто вами воспользовался, грозит стирание памяти! Поэтому нам с вами стоит решить это всё по-хорошему. Я вас продиагностирую, чтобы выяснить, что с вами сделали, а вечером мы в моей комнате обсудим всё это в подробностях!

– А как вы продиагностируете? Вероятно, контактным методом?

– Да! – подтвердил профессор. – Но примите это как должное! Вы даже и не почувствуете! Мне главное – убедиться, что можно сделать реверсию!

Верона сместилась в сторону – от его живота – выступающего, и заявила гневно:

– Боюсь, что вы ошибаетесь! В данном случае убеждаться придётся нашим Кураторам, поскольку мой балл по Эйверу выше, чем у проректора! От всех остальных я блокирована, не говоря о запрете в отношении диагностики, проводимой контактным методом! Так что, прошу, вызывайте и ректора, и проректора, и Великих Дорверов Кураторов! И даже, если хотите, эртаона первого уровня! Уж он-то вам точно скажет, с кем я спала сегодня! Это – в его компетенции! Говорю вам со всей откровенностью!

Разразившись такой тирадой, кстати, весьма позабавившей Аркеантеанона Первого, она обошла диагноста, застывшего возле кроликов, и вырвалась из подсобки – со словами: «Мудак законченный!» Марсо, изначально рассчитывавший на девичью некомпетентность в таком щепетильном вопросе, как контактная диагностика, испытал подобие шока и простоял в подсобке минут пять или шесть, не меньше, ожидая чего-то ужасного – того, что его и Верону попросту дезинтегрируют; того, что к нему трансгрессирует один из Дорверов Кураторов; и даже того, что небо разверзнется над Академией. Поскольку оно не разверзлось и его не дезинтегрировали, он наконец-то выбрался из собственного укрытия, дошёл до стула, пошатываясь, и сел – обливаясь потом и пытаясь собраться с мыслями.

Верона, сбежав по лестнице, поспешила покинуть Коаскиерс и, оказавшись на пристани, перевела дыхание, затем подошла к бордюру и глядя на небо – синее, вернулась к мыслям о Лээсте – о том, что в её восприятии он не совпадал пока что ни с образом Генри Блэкуотера, ни в целом – с собственным образом, претерпевшим те изменения, привыкнуть к которым требовалось значительно больше времени. «Он хотел мне сказать… я помню… когда я только приехала… перед прилётом Парусника… но ему тогда помешали… и тогда он смертельно расстроился, что мама ещё в Португалии… а потом, по всей вероятности, возникли какие-то факторы… и если проанализировать… Когда мы с ним пили рислинг, он ревновал меня к Гренару, переживал из-за прошлого… из-за этих дурацких пыток, из-за этих иголок с верёвками… он злился из-за „Бутылочки“, перед этим он мыл мне голову, перед этим ругал за пирсинг и за пиво с Джеймсом Брайтоном… И потом он сказал, после этого: „Поцелуй – это акт интимности…“ А потом я ему рассказала об этой надписи в душе, и он ещё больше расстроился… тогда он не знал, наверное, что Джон на мне хочет жениться, что он меня не использует… и, видимо, Джон написал ему… этот конверт в его комнате… А потом он меня познакомил с рэаной Элизой и дедушкой… дедушка очень славный… он – настоящий дедушка… но дело сейчас не в этом… Я – всё для отца, я знаю… И поэтому он так мучается… потому что не может сказать мне… А почему не может? Что случится двадцать девятого? Экдор Ридевир говорил тогда… И этот Концерт Ниесверга… Но ведь Джон не допустит этого? Бедный Лээст… не Лээст… папа… Почему он расстался с мамой? Почему он уехал из Лондона? Когда-нибудь всё это выяснится… Я помню, как он сказал мне, когда спас из этого озера… он сказал мне: „сердечко“… „солнышко“… он назвал меня „ангелочком“… Он почти не скрывает этого… а я ни о чем не догадывалась… Какая я дура, господи…»

Тут в небе возникла лодка, подлетевшая к Замку с запада.

– Отец?! – поразилась Верона.

Эртебран приземлился стремительно и быстро направился к дочери. «Не надо, – сказал он, – Kiddy, – не надо всё время кланяться», – и сразу же крепко обнял её. Так протекла минута, следом – вторая, третья…

– Ты виделась с Трартесверном? – спросил Эртебран на пятой, поскольку сумел почувствовать, что снова случилось что-то – в плане её реакций – реакций внешнего уровня.

Она откинула голову. Глаза её – покрасневшие – столкнулись его глазами. Любовь к нему, приобретшая новое состояние – той высшей формы зависимости, которая безусловна и которая наконец-то совпала с его состоянием – чувства любви к ней, как нежности – глубочайшей и беспредельной – той самой, что продуцируется работой души – не тела, излилась из неё признанием:

– Нет, я виделась с Джоном. Он провёл эту ночь в моей комнате.

Лээст вытер ей слезы, погладил длинные волосы и сказал: «Хорошо. Понятно. Это не обсуждается. У меня к тебе просьба, малышка моя…»

– Да? – прошептала Верона, в тот момент понимая главное – и влюблённость её в Трартесверна, и привязанность к Джону – глубокая, теряют своё значение, попросту нивелируются – перед чувством к отцу – всеобъемлющим, по силе – буквально немыслимым, теперь уже просто зашкаливающим за все допустимые степени.

– Нарисуй мне, пожалуйста, что-нибудь.

– Экдор Эртебран, конечно… Я же сама обещала вам… Вы только скажите, что именно…

– Картину из детства, Kiddy. Просто воспоминание. То, что тебе дороже. Что-нибудь самое главное.

* * *

Расставшись с Лээстом в холле, Верона, всё ещё всхлипывающая, невыносимо страдающая от этой необходимости – притворяться, что всё по-прежнему, что экдор Эртебран – не отец её, быстро направилась в комнату, чтобы взяться за рисование, а сам он, поднявшись в «проректорский», покурил для успокоения и попытался настроиться на работу с документацией. Так прошло минут сорок примерно. К Вероне за это время успел наведаться Марвенсен – с поручением от Маклохлана – передать ей, что он «приглашает её полетать немного на „Ястребе“».

– Во сколько? – спросила Верона, вспоминая, как Джош за завтраком то и дело смотрел в её сторону – с выражением бурной радости.

– В полдень, – ответил Виргарт. – То есть это будет занятие.

– Тогда иди передай ему – пусть сегодня выводит двухмачтовик.

– А это что за красавец? – спросил любопытный Марвенсен, успев изучить фотографию.

– Мой жених, – пояснила Верона. – Но сейчас ты отсюда выйдешь и сразу забудешь, что видел его…

Лээст, часам к одиннадцати, разобрался с бутылкой виски, читая письмо «Блэкуотеру» – последнее из полученных, и когда его виски закончился, направился в общежитие – гонимый собственной совестью. Когда он дошёл до «третьей», сердце его колотилось, на лбу проступила испарина, а ноги едва не подкашивались.

– Господи, что я делаю?! – прошептал он, дрожа от волнения.

Простояв перед дверью с минуту, он, совершенно отчаявшись, отступил до пустой гостиной, сел на один из диванчиков, обхватил ладонями голову и сидел так, пока не услышал голоса и шаги первокурсников. Тогда он резко поднялся, снова направился к «третьей» и постучался решительно. Верона в эти секунды уже надевала куртку, готовясь к полёту с астрологом. Лээст вошёл – с улыбкой, и мягко спросил: «Собираешься?» – пытаясь придать ситуации хоть какой-то оттенок обыденности. Тут его взгляд невольно устремился к большой фотографии. Глаза его помрачнели. В них резко сгустилась ревность – инстинктивная – неконтролируемая. Он шагнул к стеллажу – к той полке, где стояли дары – сверкающие, взял трюфель из синей вазы, развернул зашуршавший фантик, затем завернул обратно и произнёс напряжённо:

– Что он делал с тобой этой ночью?

– Сэр, – прошептала Верона, – сэр, вы же сами сказали, что это не обсуждается…

– Нет, ты должна сказать мне!

– Прошу вас! – взмолилась Верона. – Он любит меня, вы же знаете!

– Куннилингус?! Был куннилингус?!

– Был! – закричала Верона. – Что вы теперь, убьёте его?!

Эртебран отшвырнул конфету, повернулся лицом к фотографии и процедил сквозь зубы: «Вы уже ни с чем не считаетесь. Ни с тем, что является честью, ни с тем, что зовётся достоинством…» После этого, стиснув челюсти, он вышел – не оборачиваясь. Верона вытерла слёзы, застегнула на куртке молнию и какое-то время стояла, пытаясь собраться с мыслями, после чего наклонилась – за отброшенным Лээстом трюфелем, вернула конфету в вазу, а затем повернулась к Джону – с вполне обоснованным требованием:

– Я прошу вас со мной не встречаться, пока мой отец не даст вам соответствующего разрешения. Я не могу позволить вам пренебрегать его чувствами в угоду вашим желаниям.

Джошуа в это время уже вылетал из грота, опасаясь, что из-за Лээста она не придёт на занятие. К его несказанной радости, Верона возникла в арке в самом начале первого. Впрочем, счастье его улетучилась, когда она села в лодку, даже не поздоровавшись. В результате Маклохлан разнервничался и взлетел с такой траекторией, что все, кто увидел это – человек пятнадцать студентов, просто застыли от ужаса. Верона сдвинулась к мачте, а астролог, взмыв над Коаскиерсом, устремился в сторону моря и только тогда успокоился, когда она попросила:

– Мистер Маклохлан, простите, я без очков сегодня. Мы можем лететь помедленнее?

– Конечно! – ответил Джошуа. – Я просто вам демонстрировал технику пилотирования!

Начав разговор о технике, Маклохлан продолжил сведениями, что при полётах на «Ястребах» используются фигуры, которых официально не меньше двухсот пятидесяти, но ей, для сдачи зачёта, будет вполне достаточно освоить «Цепочку», «Лесенку», «Уголок» и «Зигзаг» с «Вращением». Верона кивнула с согласием, а Джош, изначально рассчитывавший, что она начнёт умолять его показать ей другие фигуры и позволит ему тем самым проявить своё великодушие, едва не скрипнул зубами, пытаясь скрыть огорчение, которое было усилено её смиренным высказыванием:

– Да, сэр, вы правы конечно же. При нашей с вами загруженности даже выучить эти фигуры представляется чем-то немыслимым.

Когда их полёт окончился, Верона, расставшись с профессором на первом пролёте лестницы, вернулась к эскизу – начатому, понимая, что скоро не выдержит – без отца, без его присутствия, и без его прощения – в полной мере необходимого. Где-то в начале пятого она, посетив туалетную, где тщательно вымыла руки – от угольной пыли – въевшейся, переместилась в гостиную и подошла к деквиантеру. Эртебран отозвался сразу же и резко сказал: «Я слушаю!»

– Экдор Эртебран, простите, мне нужно с вами увидеться.

– Хорошо, – согласился Лээст. – Я у себя, в «проректорском». Только недолго, пожалуйста.

Верона, повесив трубку, бросилась вниз по лестнице – примерно в таком состоянии, в каком Эртебран поднимался к ней до её полёта с Маклохланом, и, пробежав сквозь Замок, оказалась у мраморной лестницы. Там она передохнула, пытаясь стабилизироваться, и начала подниматься. Лээст ждал в коридоре и при её появлении прошёл к своему кабинету и вошёл в него первым – нахмуренный, всё ещё не отошедший после яростной вспышки ревности. Верона, войдя за ним следом, увидела, как он прикуривает – её зажигалкой – Marlboro.

– Будешь? – спросил он глухо, как только она приблизилась.

– Нет, сэр. Спасибо. Я бросила.

Эртебран глубоко затянулся, выпустил струйку дыма – глядя на море – серое, с чёрного цвета подпалинами, и произнёс: «Так что там?»

– Сэр, простите, пожалуйста. Я попросила Джона больше не появляться, пока он не встретится с вами… то есть, простите, с папой, и не возьмёт разрешения.

– И зачем ты мне это рассказываешь?

– Потому что вы сами сказали о чести и о достоинстве. Джон не имеет права вступать со мной в отношения без вашего разрешения. То есть, простите, папиного… без папиного разрешения…

Эртебран посмотрел в её сторону:

– Хорошо, я приму это к сведению, но сам он не примет, я думаю. Его статус – выше условностей.

Воцарилась долгая пауза. Лээст дымил сигаретой. Верона кусала губы. Оба страшились единственного – оба страшились выдать себя. Наконец Верона не выдержала – не собственных чувств, а молчания:

– Я… написала маме…

Эртебран не отреагировал.

– Попросила её приехать…

– Ну ладно, – сказал проректор, щёлкая крышкой Zippo, – у меня тут пара отчётов, а у тебя – рисунок, и другие дела какие-нибудь. И раз ты уже не куришь, то я ей немного попользуюсь. Как только куплю себе новую, то верну тебе эту в целостности.

– Нет, – возразила Верона. – Оставьте себе, пожалуйста. Я уже с ним не поддерживаю личные отношения.

– Вот как? – спросил проректор. – Это – твоё решение?

– Нет, это ваше решение… – она немного помедлила, – но я нахожу его правильным.

Снова возникла пауза. Уже не такая тяжёлая, но тоже довольно насыщенная – теперь – их взаимными взглядами, с её стороны – открытым – исполненным обожания, с его стороны – извиняющимся – виноватым, в какой-то степени:

– Знаешь, – сказал он тихо, – я оскорбил тебя в комнате. Я не хотел, поверь мне.

– Нет, – возразила Верона. – Это не было оскорблением. Речь шла о защите достоинства.

– Спасибо, – сказал проректор. – Спасибо, что ты простила меня…

Третья по счету пауза оказалась самой насыщенной. Эртебран загасил окурок, повернулся к Вероне, обнял её и привлёк к себе – лёгкую, хрупкую, чувствуя её слёзы, чувствуя её всхлипывания и чувствуя что-то новое, ранее не проявлявшееся – в том, как она прижималась к нему, сдерживая рыдания, в том, как она целовала его и в том, как она прошептала ему:

– Я простила бы вам что угодно. Запомните это, пожалуйста…

* * *

Через пару часов примерно, минут за пятнадцать до ужина, к Вероне пришла Герета – более чем взволнованная, и сказала: «Он пригласил меня!» Речь шла о Томасе Девидсоне.

– Куда?! – удивилась Верона.

– На футбол! Состоится сегодня! В половину девятого вечера!

Под «футболом» подразумевалась встреча студенческой сборной и сборной преподавателей и бывших студентов Коаскиерса. Затем Герета посетовала на трёх своих однокурсниц, что, в силу консерватизма, не выразили желания оказаться в числе болельщиков.

– Ну и ладно, – сказала Верона. – Болеть им все равно не за кого. Разве что Терне за Брайтона, но, надеюсь, он не участвует.

Затем, уверив Герету, что сможет составить компанию, она поинтересовалась: «А ужинать ты собираешься?»

– Боюсь, что не собираюсь. Мне нужно погладить кофточку.

– А ты никогда не думала одеться по-современному?

Герета слегка растерялась:

– То есть как? По-альтернативному?

– Да, – подтвердила Верона.

– Глупо об этом думать, не имея на это возможности.

– Возможность – дело вторичное. Желание – самое главное.

– И что ты мне предлагаешь?

– Предлогаю вдобавок накраситься.

– Да! – засмеялась Герета. – Оденусь как ты, накрашусь и меня отчислят сегодня же!

– Нет! – возразила Верона. – Посмотри на экдора проректора! Он подстригся короче некуда! Его что, за это уволили?!

Аргумент прозвучал убедительно. Герета взглянула на полки с дорогой сверкающей утварью, затем на портрет мужчины – эртаона, судя по облику, затем – на саму Верону, чья красота – воистину – была достойна Создателей, и – с мыслью: «Всё не случайно… Всё это как-то связано, иначе бы этого не было…» – спросила:

– Как ты считаешь, а Томасу это понравится?

– Он будет счастлив, поверь мне!

Согласие было получено. Процесс по «преображению» – как его назвала Верона, начался в душевой для девушек и продолжался долго – часа полтора, как минимум. Герета – в короткой юбке, с подвитым распущенным волосом, в красивой вязаной кофточке, в хорошеньких светлых туфельках, очень эффектно накрашенная – настолько преобразилась, что, увидев своё отражение, прошептала: «Создатели! Кто это?!» Подруги покинули комнату в пятнадцать минут девятого и быстро спустились к Джине – предложить составить компанию. Джина, узрев Герету, поразилась до крайней степени, но затем заявила, опомнившись:

– Это, конечно, здорово, но, мне кажется, слишком рискованно!

– Ерунда! – возразила Верона. – Курить у нас тоже рискованно, но ты ведь при этом куришь на виду у всей Академии! И, кстати, там матч в полдевятого, студенты играют с эрверами. Говорят, что все собираются, так что пошли. Развеешься.

Джина слегка помялась, но всё же дала согласие. Таким образом, наши девушки покинули стены Коаскиерса и направились к стадиону, где уже собрались болельщики, и не только студенты с эрверами, а даже работники кухни во главе со своим шеф-поваром. Больше всех волновалась Герета, приобретшая новый облик и теперь безумно желавшая поскорее увидеть Томаса. Меньше всех волновалась Джина. Можно себе представить, что она испытала, когда обнаружила издали, что в первом ряду на трибуне, правее преподавателей, сидят эртаоны-Кураторы, включая самого «Старшего». Увидев его среди зрителей, Джина заполыхала и замерла как вкопанная.

– Смотрите! – сказала Верона. – Любопытная ситуация! Такие места не заняты!

Ситуация, разумеется, оказалась весьма примечательной – мест пять или шесть примерно – слева от эртаонов – оставались пока свободными. Джина не шевелилась, пребывая на грани обморока. Герета, страшно смущённая, тоже застыла в растерянности, так как не знала толком, когда выполнять приветствие, да и вообще выполнять ли.

– Пойдёмте! – сказала Верона. – Что толку стоять и смотреть на них?!

Подруги не отреагировали. Поскольку до края поля оставалось метров пятнадцать, а до трибун, соответственно, было уже за восемьдесят, то появление девушек мало кем было замечено, не считая самих Кураторов. Эрвеартвеарон, понимая, что усилий одной Вероны без суггестии недостаточно, поднялся и помахал им. Отступать, по факту случившегося, возможности теперь не было. Девушки сдвинулись с места: Верона – внешне спокойная, но в душе немного встревоженная, поскольку не обнаружила среди болельщиков Лээста; Герета, уже осознавшая, что Кураторы благоволят к ним; и Джина – дрожащая, красная и мало что понимающая, кроме того обстоятельства, что её ментально поддерживают, иначе она умерла бы от нервного потрясения. Когда до первого ряда оставалось шагов пятнадцать, Терстдаран снова поднялся, дождался момента приветствия – когда подошедшие девушки преклонили колени и головы, и громко сказал: «Добрый вечер! Эти места свободны!» – после чего добавил:

– Рэа Уайтстоун, прошу вас, рядом со мной, пожалуйста…

Девушки распрямились – Верона с Геретой – первыми, и они же и сели первыми, а Джина, едва не падая, кое-как добралась до лавочки – ведомая внешними силами, опустилась и сразу зажмурилась. Эрвеартвеарон тем временем обратился к Вероне взглядом, исполненным почитания, и – при ответном взгляде – привстал и немного склонился, как и пять остальных Кураторов.

– Светлейшая из Светлейших, – сказал он на португальском, – мы счастливы лицезреть вас и хотим принести уверения в своей бесконечной преданности…

– Благодарю, сеньоры. Спасибо, сеньор Терстдаран. А вы, случайно, не знаете? Мой папа придёт? Он появится? Или он занят чем-нибудь?

– Да, ваш отец появится. Он выступает голкипером за сборную преподавателей.

В это время возникли играющие. Команда студентов – в синем, а противники – в фиолетовом. В центр поля выбежал Акройд – в чёрно-жёлтой футболке рефери и в компании двух помощников – фармаколога и токсиколога. Болельщики рьяно захлопали – все, кроме бледной Джины, пребывающей в полуобмороке. При виде Гереты – накрашенной, в нарядной ажурной кофточке, Томас ударился в краску, но помахал тем не менее, а затем, наряду с другими, выполнил форму приветствия эртаонов второго уровня. Эрвеартвеарон поднялся, выразил пожелания удачной игры играющим и сел, чуть придвинувшись к Джине. Акройд провёл жеребьёвку. Эртебран, улыбнувшись Вероне, побежал занимать ворота по правую руку от рефери. Мяч был положен в центре, команды рассредоточились, начальный удар достался юному форварду Девидсону. Джина, не разбиравшаяся ни в одном из футбольных правил, начала следить за играющими, абсолютно не понимая смысла происходящего.

– В принципе здесь все просто, – сказал ей Старший Куратор. Если хочешь, я объясню тебе…

Джина нашла в себе силы направить взгляд в его сторону. Эрвеартвеарон запнулся – её губы – нежные – розовые – оказались в предельной близости; глубокий вырез на платье открывал её кожу – молочную, с оранжевыми веснушками; ресницы её трепетали; длинные медные волосы горели в закатном солнце мириадами ярких искорок.

– Ну в общем, – чуть слышно сказал он, – сейчас это всё несущественно…

Джина вздохнула кротко. Глаза её ярко сияли чистейшей воды изумрудами. Эрвеартвеарон отвернулся – сборная преподавателей атаковала ворота капитана противников Марвенсена. Тем не менее его пальцы немного сместились влево – с колена прямо на лавку, поскольку там находились – в ту секунду – джинины пальцы. Их руки соприкоснулись. Куратор, своей ладонью, накрыл её пальцы сверху. Джина крепко зажмурилась. Эрвеартвеарон прошептал ей: «Я рад, что ты появилась здесь…» Игра продолжалась тем временем. Верона следила за Лээстом. Герета следила за Томасом. Лээст стоял на воротах не хуже, чем Виргарт Марвенсен, а может быть, даже и лучше – согласно тому обстоятельству, что первый гол оказался забитым в ворота Виргарта. Забил его Джош Маклохлан – на двадцатой минуте периода. Джина, как все остальные, громко зааплодировала, после чего, задерживая – и мысли свои, и дыхание – опустила руки обратно: одну – себе на колени, а вторую – в ладони Куратора. Эрвеартвеарон, чья жизнь наконец обретала смысл в своём основном значении, был в ту секунду счастлив, как никогда до этого.

На двадцать седьмой минуте с нападающим сборной студентов – ардором Томасом Девидсоном – вышел конфуз – досадный, связанный с его шортами: когда Томас бежал к воротам и уже собирался ударить из крайне опасной позиции, резинка на шортах лопнула, шорты стали соскальзывать, нога у него запнулась и произошло падение. Болельщики зашумели, одни эртаоны-Кураторы продолжали хранить спокойствие. Верона перекрестилась – со словами: «Опять нас миловало», – а Герета едва не заплакала. Расценив такое падение, как личную катастрофу – из-за присутствия девушек, Томас покинул поле. На замену был выпущен Рочестер. В результате команда студентов оказалась деморализована и пропустила как следствие ещё один гол в ворота, опять забитый Маклохланом. После свистка арбитра, означавшем конец периода, команды ушли под трибуну, часть зрителей встала размяться, а Кураторы трансгрессировали – с намерением появиться на начале второго тайма.

– Боже! – взмолилась Джина. – Это всё мне снится, наверное!

Одновременно с этим расстроенная Герета тоже взмолилась к Создателям:

– Святые Отцы-Покровители, верните его, пожалуйста!

Проникшись их состоянием, Верона сперва сказала: «Да нет, не надейся, что снится!» – а затем, посмотрев на Герету, поддержала её заверением:

– Не волнуйся! Вернут обязательно!

Джина внезапно выдала:

– Я знаю, что это – суггестия!

– Суггестия не суггестия, какая в принципе разница?

Разговор, не успев начаться, был прерван явлением Брайтона, что спустился с верхнего ряда, занимаемого первокурсниками:

– И чё, – вопросил он, – Блэкуотер, нашли себе место в партерчике? С чего у вас вдруг привилегии?

– Отстань! – попросила Верона.

– Грубишь! – засмеялся Брайтон. – Я же к вам по-хорошему! У меня тут для вас предложение! Мы решили, как всё закончится, сгонять в деревню за «Брекброком»! Если присоединяетесь, то от каждой из вас – по полтиннику!

– Нет, не присоединяемся.

– А чё так?! Заделались трезвенницами?!

– Что слышал! Давай проваливай!

– Хе-хе! – засмеялся Джимми. – Советую не отказываться! Можно снова сыграть в «Бутылочку»! И кстати, чё это с Травар?! Для Девидсона старается?! По-моему, перестаралась! У парня от напряжения резинки начали лопаться!

К счастью для женской компании Эрвеартвеарон и Кураторы снова возникли на лавочке. Джимми, вдруг оказавшись в ближайшей зоне их видимости, грохнулся на колени, а Старший Куратор Коскиерса посчитал за необходимость сделать ему внушение:

– Ардор, ты можешь подняться, но прошу запомнить на будущее. К девушкам ты обязан относиться с предельной вежливостью. Если я ещё раз услышу «а чё так» или «Бутылочка», можешь считать законченным пребывание в Академии. Коаскиерс не нуждается в тех, кто не чтит традиций и не следует нормам и правилам.

Брайтон согнулся вдвое, выражая своё понимание и вслед за тем испарился, словно его и не было.

Команды вернулись на поле – с заменой форварда Рочестера обратно на форварда Девидсона. Томас выглядел очень уверенно – после взбучки от мистера Акройда и капитана Марвенсена. Эрвеартвеарон с минуту следил за игрой – начавшейся, после чего осторожно, пользуясь тем, что Верона снова смотрит на Лээста, а Герета взирает на Томаса, первая – с детской восторженностью, а вторая – с благоговением, взял Джину за тонкие пальчики и произнёс, чуть склонившись к ней:

– Нет, это всё – не суггестия. Это всё происходит в реальности.

Джина вздохнула судорожно:

– Вы ведь… не пропадёте? Вы ведь меня не оставите?

Эрвеартвеарон с любовью – теперь уже нескрываемой – взглянул на её ресницы с засверкавшими в них слезинками, на глаза её – покрасневшие, и прошептал: «Смеёшься? Ночью, после проверки, жди меня в своей комнате…» Джина опять зажмурилась.

– Значит, договорились, – тихо сказал Куратор. – Посмотри-ка на нашего Томаса…

Томас нёсся к воротам проректора, обходя защиту противника. Короткая передача в сторону Дино Кранчини, от Дино – обратно Томасу. Удар! Эртебран подпрыгнул, скользнул по мячу руками, но так и не смог задержать его.

– Гоооол!!! – взревели болельщики.

Лээст развёл руками. Герета шмыгнула носом. «Вот чёрт!» – огорчилась Верона. Репутация Томаса Девидсона наконец была восстановлена. Остальные удары в ворота сборной эрверов Коаскиерса отбивались экдором проректором без единых ошибок с промашками. Таким образом матч завершился поражением сборной учащихся, хотя Томас, как все признали, подаёт надежды на будущее. Авторитет Маклохлана возрос в глазах первокурсников, что касается Эртебрана, то его проводили с поля – как капитана сборной – бурными аплодисментами и громкими восклицаниями. За одну минуту до этого, как только игра закончилась, эртаоны отбыли первыми. Затем, согласно традиции, трибуну покинули старшие – группа преподавателей, более чем обрадованных матчем и результатами. За ними стали спускаться шесть поваров Коаскиерса. Далее шли семикурсники, недовольные из-за Марвенсена, включая Лиргерта Свардагерна, который, увидев Верону в ярком свете прожекторов, изменил своё направление и направился прямо к девушкам:

– Рэана Блэкуотер, можно вас?

Как только она подошла к нему, присела в глубоком книксене и произнесла, когда выпрямилась: «Экдор Свардагерн, я вас слушаю», – он сразу отвёл её в сторону – подальше от всех болельщиков, и тихо сказал: «Простите, но я получил сообщение. Мой брат попросил о встрече. Что вы на это скажете?» Верона, заранее зная, что всё, что ей скажет Лиргерт, будет касаться Акерта, спросила – без лишних высказываний:

– Это – срочно?

– Боюсь, что срочно. И крайне конфиденциально.

– До проверки у нас получится?

– Да, если мы постараемся.

– Тогда, когда все разойдутся, мы можем пойти за Ястребом. Нас вряд ли увидит кто-нибудь. И вдоль трассы полно всяких пустошей.

– Нет, вместе идти не стоит. Замок под наблюдением, включая всю территорию, поэтому мы разделимся. С той стороны, за трибунами, есть туалет для девушек. Побудьте там до одиннадцати, потом выходите оттуда и идите к спортивному комплексу, там, где бассейн и всё прочее. За комплексом сад – заброшенный. Вы увидите там указатель с надписью: «Вход Воспрещается». Войдёте. Будет тропинка. Идите по ней до мостика. За мостиком есть поляна. Я появлюсь на поляне в десять минут двенадцатого. Так будет безопаснее.

Верона, вспомнив о квердах, паривших в гроте над «Ястребами», приняла этот план, не раздумывая. Разговор на этом закончился. Лиргерт догнал однокурсников, а Верона вернулась к девушкам и простилась с ними до завтрака. Затем, обогнув трибуну и пройдя мимо входа с вывеской «Служебное Помещение», она, уже в скором времени, оказалась в уборной для девушек, где, усевшись на стойку из мрамора, рядом с овальной раковиной, пятнадцать минут размышляла над вопросом приезда матери – в том случае, если письмо её, адресованное в Португалию, не было проигнорировано эртаоном первого уровня. «Ладно, что будет, то будет…» – примерно с таким отношением она дождалась момента, когда стрелки её «Мовадо» добрались до нужной позиции и, следуя указаниям, быстро прошла мимо комплекса и оказалась у сада – огромного и запущенного, с поющими в травах цикадами. Указатель «Вход Воспрещается» подсказал ей дорогу к мостику. Тропинка, довольно утоптанная, привела к оврагу – широкому, и, судя по громким звукам, обитаемому лягушками. «Мостик», как тут же выяснилось, был узкой доской – прогибающейся, на что Верона подумала: «Наш Лиргерт – романтик, законченный», – и вскоре – через минуту, миновав овраг и черёмуху, уже подходила к «Ястребу» – манёвренному одномачтовику.

Лиргерт, увидев Верону, возникшую из-за кустарника, поднялся с центральной лавки и, как только она приблизилась, протянул ей свой серый джемпер:

– Прошу вас, наденьте, пожалуйста. Ночи у нас холодные. Я-то привык в футболке, а вы с непривычки продрогнете.

Верона надела джемпер, не видя смысла отказываться, а Лиргерт сказал тем временем:

– Я созвонился с Акертом. Думаю, он уже выехал. Минут через семь вы с ним встретитесь.

«Ястреб» поднялся в воздух – исключительно координированно, на что Верона подумала: «Этот Лиргерт – ас, по всей видимости», – и спросила – больше для вежливости:

– А кто вас учил пилотированию?

Он ответил чуть дрогнувшим голосом: «Экдор Эртебран… проректор».

– А сколько фигур вы знаете, кроме «Вертушки», «Лесенки» и «Зигзага» с «Вращением»?

– Двести официальных и тридцать я сам придумал.

– Ясно, – вздохнула Верона.

Вздох был красноречивым. Свардагерн живо представил, как она летает с астрологом и занятия эти проходят не самым практичным образом.

– Маклохлан не хочет показывать вам?

– Он мне сказал сегодня, что девушкам для зачёта больше пяти не требуется.

– Ну да, – хмыкнул Лиргерт, – конечно. Для зачёта первой ступени.

– А сколько всего ступеней?

– Двенадцать. У Джоша – девятая.

– А у вас?

– У меня десятая. Двенадцатая у проректора. У Брареана – восьмая. Был парень с одиннадцатой степенью. Покойный брат Таффаорда.

– Понятно, – сказала Верона. – Это важная информация. А у экдора Акройда?

– Седьмая, но он способный. Он может сдать на восьмую, просто не занимается.

– А у экдоро Джонсона?

– Шестая, как и у Хогарта.

– А у Марсо?

– Никакая. Можно считать, что первая. Его дисквалифицировали…

– Как?! При каких обстоятельствах?!

– У нас каждый год проводятся лётные соревнования, в столице, а не в Коаскиерсе. Участвуют все, кто может. Допускать начинают с пятой и перед этим проводятся отборочные турниры. И на этих самых турнирах как раз и сдают зачёты. А Марсо лет десять примерно сидел на второй ступени и каждый раз всё заваливал. И он там решил воздействовать на комиссию суггестически, а его раскусили быстро и лишили квалификации.

– Поделом, – усмехнулась Верона. – Я его ненавижу до ужаса.

«Ястреб», летевший над пустошью, незаметно пошёл на снижение. Деквиантер у Лиргерта пискнул. Он прочитал сообщение и сообщил:

– Он задерживается. Извиняется, что опаздывает. А Марсо мы все ненавидим. В этом вы здесь не единственная.

– Экдор, я могу попросить вас?

– Да, – сказал Лиргерт, – пожалуйста.

– Можно просто на «ты», на будущее?

– Можно, – ответил Свардагерн, – но только взаимным образом, и ещё мы должны учитывать окружающие условия. В частной беседе – конечно, но где-нибудь в Академии…

– Да, – согласилась Верона. – Просто мы будем варьировать, в соответствии с ситуациями. Этот Марсо… ты не знаешь, за счёт чего он тут держится?

– Ну, – сказал Лиргерт, – представь себе. Диагностов толковых мало. Им платят большие деньги. Они нарасхват по клиникам, а здесь в основном работают или энтузиасты, или совсем молодые – набирают квалификацию. Как наберут – уходят. Это процесс нормальный. А этот Марсо остался практически невостребованным. Он работал в нескольких клиниках, но его попросили оттуда. Резюме у него соответствующее. Больше не приглашают. Вот и сидит в Коаскиерсе. Ни то ни сё, одним словом. Он что, к тебе придирается?

– Хуже, – сказала Верона. Лицо её – в лунном свете – выразило отвращение. – Он сегодня меня шантажировал. Затащил в свою комнатку с кроликами и заявил мне в открытую, что со мной этой ночью спали, согласно тому, как я выгляжу, и, дескать, он должен проверить обычным контактным методом и после сделать реверсию, и что он никому не расскажет, поскольку я – милая девочка, а я должна в благодарность прийти к нему вечером в комнату. А если я заартачусь, то он тогда вызовет ректора, и меня погонят отсюда, а тому, кто со мной развлекался, грозит стирание памяти.

Лиргерт, без комментариев, вытащил сигареты, закурил, недовольно похмыкивая и спросил наконец:

– Понятно. Мерзкая ситуация. Как ты из этого выпуталась?

– Очень просто, – сказала Верона. – Я его попросила вызвать Экдора Терстдарана, поскольку мой балл по Эйверу выше, чем у проректора.

– Ага! – рассмеялся Свардагерн. – Это ещё интереснее! Марсо, насколько я понял, как раз под него и подкапывал?! Значит, твой балл по Эйверу?..

– Уже полторы, примерно.

– Ого! – поразился Лиргерт. – А диагност не в курсе?!

– По идее, должен быть в курсе, но он полагал, вероятно, что я не вполне разбираюсь в тонкостях диагностики.

– Мерзавец, смотрю, он редкостный. Ты ещё не сказала проректору?

– Нет. И не буду, наверное. Не хочу его зря расстраивать.

– Правильное решение. С Марсо ты сама управишься. И, кстати, насчёт пилотирования. Мы можем позаниматься. Фигуры – дело такое… их действительно надо разучивать.

– Я была бы очень признательна!

«Ястреб» коснулся вереска. Пустошь смотрелась загадочно – как раз для ночных свиданий по вопросам особой важности. Лиргерт достал деквиантер, глянул на сообщение, переданное Акертом, и произнёс обрадованно:

– Он от нас – в двух крентерах! Появится через мгновение!

* * *

Лээст, вернувшись с матча, сразу прошёл к себе в комнату, быстро переоделся и поспешил к Вероне – предложить ей слетать поужинать – в соответствии с просьбой Неварда заглянуть к ним, если получится. По дороге ему попались идущие группой Джошуа и «помощники рефери» – не особенно торопившиеся и обсуждавшие Томаса – в плане футбольных способностей. Грегори в это время уже летел во Вретгреен – проведать жену и дочку, а Брареан был задержан парой своих дипломников.

– Куда ты? – спросил Маклохлан. – Судя по аромату, с визитом к любимой тётушке?

Ароматом был «Минотавр».

– Угадал, – произнёс проректор.

– Привет от меня, в таком случае!

– Джош, – возмутился Саймон, – у меня есть бутылка рома! Давай-ка мы лучше выпьем! Оставь мужика в покое, а то точно схлопочешь по яйцам!

Чувствительный Джонсон вздрогнул.

– Благодарю, полковник! – сказалЭртебран токсикологу, после чего добавил: – На проверке она не появится.

На этом друзья расстались. Лээст сбежал по лестнице и поспешил в общежитие, а химики и Маклохлан прошли из гостиной к Хогарту. Саймон достал бутылку – благородный испанский Cacique и три металлических рюмки, больше напоминавшие измерительные стаканчики для различных химических опытов. Маклохлан, не успокоившись, разразился гневным высказыванием:

– Он не имеет права предъявлять на неё право собственности! Он всего лишь её племянник! Она окончит Коаскиерс, я сделаю ей предложение, она ответит согласием и пусть он только попробует хоть как-нибудь нам воспрепятствовать!

– Джош, – засмеялся Хогарт, – ты совсем одурел, по-моему! Уж ей подберут, надеюсь, кого-нибудь поприличнее!

– «Подберут»?! – возмутился Джошуа. – Подберут на каком основании?!

– На том, что семья в Арвеарте – это самое главное, – произнёс рассудительный Джонсон. – Лээст, Элиза и Невард – её ближайшие родственники, и они обладают правом принимать за неё решения.

– Если она, разумеется, пройдёт натурализацию, – добавил на это Саймон.

– Нет, – возразил фармаколог. – Какая натурализация? Трартесверн же сам сообщил нам, что Верона Блэкуотер является достоянием Арвеарта. Видимо, в её файле так уже и записано.

– Да?! – сказал Джош. – Вы уверены?! Но её ж не промикрочипили! И потом – вы все забываете! У неё есть мать, между прочим! Я сдаю ей свой дом в Лисканноре! И вряд ли она захочет, чтобы её ребёнка присвоили здесь как собственность! Чтобы какие-то родственники, более чем далёкие, стали бы ей навязывать собственные решения!

– Да?! – поразился Хогарт. – Мать Вероны Блэкуотер снимает твой дом в Лисканноре?!

– Показать контракт с её подписью?!

– А Лээст об этом знает?

– Да! Разумеется, знает!

– Значит она из Америки перебралась в Ирландию? – спросил удивлённый Джонсон. – А чем это мотивировалось?

– А что ей делать в Америке?!

– Да, – согласился Хогарт. – Если она одинока, то лучше, в такой ситуации, находиться поближе к дочери. И ты у нас, Джош, не промах. Я теперь понимаю. Ты так её обработаешь, что она, эта мать, поверит, что лучшего мужа на будущее для Вероны уже не придумаешь!

– Ладно, – сказал Маклохлан, – мы заболтались, по-моему. Давай разливай, не затягивай. А что касается матери, то тут уже как получится. Нельзя предсказать заранее…

Лээст к тому моменту поднялся на верхний уровень, постучался к Вероне в комнату – на виду у трёх арвеартцев, а также Джимми и Томаса, ожидавших Арриго и Гредара, что пошли в деревню за «Брекброком», и, поскольку ему не открыли, направился к Джине в «шестнадцатую».

– Да, – ухмыльнулся Брайтон, когда фигура проректора исчезла из поля видимости, – вот так приходить к студентке за полчаса до полуночи. А Трартесверну пофиг. Всё их законодательство напрочь прокоррумпировано!

* * *

Лээст, спустившись к Джине, был встречен глубоким книксеном. Посмотрев на стену со снимком – любопытными отпечатками – однозначно нечеловеческими, и припомнив, что Джина на матче сидела вместе с Куратором, он сказал себе: «Да… а надолго ли? И чем это всё закончится? Свадьбой? Просто беременностью? Или ничем особенным?» Что касается пятикурсницы, то она подумала в панике: «Экдор Эртебран не нашёл её… Придётся сказать про Лиргерта… Но, опять-таки, я не уверена… Свардагерн сказал ей что-то и потом ушёл с семикурсниками, а она ушла за трибуну, совсем в другом направлении…»

– Джина, – спросил проректор, – ты, вероятно, догадываешься? Ты можешь сказать мне что-нибудь?

– Ээээ…. – протянула Джина.

Именно в это мгновение прозвучал сигнал деквиантера. Сообщение было от Лиргерта, но текст был набран латиницей:

– «Сэр, не волнуйтесь, пожалуйста. Я тут немного занята. Постараюсь вернуться к двенадцати. Мне можно потом зайти к Вам? Я должна показать Вам что-то. Это безотлагательно…»

– «Жду. Давай не задерживайся».

Ответив ей таким образом, Эртебран попрощался с Джиной, вздохнувшей с большим облегчением, и отправился в свою комнату, думая над вопросом, как Верона в ночное время могла оказаться с Лиргертом за пределами Академии: «У них, насколько я знаю, нет точек соприкосновения. Либо их что-то связывает, о чем она мне не рассказывала. Могли они где-то сталкиваться? – перед глазами Лээста всплыл снимок с пятью отпечатками. – Понятно. Лаборатория, исходя из увеличения… Значит, Верона с Джиной могли обратиться за помощью… – Лээст достал деквиантер и просмотрел информацию по опытам в лаборатории во время его отсутствия. – Это не то, и не это… это всё – семикурсники… Ах вот! Элементный анализ… я помню эти песчинки… они были в пакете для сэндвичей… рений… рений… теперь проясняется… у Лиргерта – братья-физики… Он, видимо, сообщил им… Они попросили рений, но не один арвеартец не стал бы встречаться с девушкой в такое позднее время ради вопросов физики. Подобное исключается. Если мы предположим, что рений уже был передан этим братьям заранее, возможно, они что-то выяснили… что-то предельно важное… и это – вторая встреча. Её хотят информировать…» Размышляя в подобном роде, Лээст дошёл до комнаты и вывел большую проекцию с общедоступными сведениями на сотрудников института, где работали братья Лиргерта. Лица обоих братьев показались ему знакомыми. Эртебран прошептал:

– Понятно… Они были в «Серебряном Якоре» и они меня там с ней видели…

Придя к подобному выводу, он отошёл от проекции, прошёлся по кабинету, потирая лоб двумя пальцами и пытаясь себе представить, что могли сообщить Вероне заметившие их вместе физики-арвеартцы: «Сказать о кератомии, как последствии нашей связи? Никак не в одиннадцать вечера. Это и так известно. Здесь что-то другое, думаю… Сценарий возможен следующий. Кто-то из этих братьев мог приехать вчера в Академию за образцами рения. Он узнаёт Верону, затем размышляет сутки и назначает встречу – именно в это время… чем позднее, тем лучше, естественно. И теперь – позиция физиков… Осуждения на их лицах я в „Якоре“ не увидел. Было скорей понимание. Понимание и сочувствие. Значит исходим из этого. Парни хотят помочь нам. А поскольку в этом семействе все они изобретатели, причём – высочайшего уровня, то речь идёт, по всей видимости, о важном изобретении, которое, по их мнению, необходимо нам жизненно… которое может спасти меня…»

Тем временем Джина Уайтстоун с трудом дождалась проверки – в беспрерывном процессе курения, и как только проверка закончилась, отправилась в душевую, где занялась своей внешностью с невообразимой тщательностью, намылившись разными гелями раза на три как минимум. Затем она смыла пену, затем удалила волосы – там, где в её понимании они представлялись лишними, затем обработала пятки при помощи пемзы с щёточкой, затем она снова вымылась, затем она вымыла голову, затем нанесла на волосы кондиционер – ванильный, затем он его смыла и нанесла на корни средство для укрепления, затем почистила зубы, затем нанесла на тело масло для увлажнения, затем подпилила ногти и – между делом – разглядывая своё тело в огромном зеркале, думала: «Что он нашёл во мне?! Я – страшная… просто уродливая…»

Все эти процедуры заняли час по времени. Наконец, почти закругляясь – так как делать уже было нечего, Джина подумала с ужасом: «А вдруг это все – напрасно?! Вдруг его там не будет?! Вдруг это было суггестией?!» – и покинула душевую – прекрасная, благоухающая, но абсолютно расстроенная собственными идеями. Постояв у двери с минуту, она, с замирающим сердцем, вошла к себе и зажмурилась. В следующую секунду Эрвеартвеарон Терстдаран схватил её, поднял на руки и понёс на кровать, выговаривая:

– Нет ничего ужаснее, чем ждать, когда глупая девушка придёт наконец из душа! Поверь мне – это мучение! Это просто пытка какая-то!

* * *

Эртебран отключил проекцию, налил себе виски – три унции, и выкурил три сигареты, сидя на подоконнике. Стук в дверь – осторожный – робкий – застал его на четвертой, от которой он тут же избавился и, прошептав: «Наконец-то…» – впустил к себе дочь – продрогшую и сказавшую со смущением:

– Я принесла картину… хотя это не самое главное…

Картина явила следующее – в очень нежной и мягкой тональности: сам он, в футболке, в джинсах, и Верона – на вид – лет двенадцати, сидят на скамейке в парке; Верона что-то рассказывает, а он, улыбаясь, слушает. Эртебран рассмотрел творение, пока ещё не покрытое тонким слоем фиксатора, затем отложил с осторожностью – чтобы пастель не осыпалась, и спросил приглушенным голосом:

– Значит – вот эта сцена, не имевшая места в реальности, и есть твоё самое лучшее воспоминание детства? Самое дорогое тебе?

– Да, – подтвердила Верона. – Нам приснилось тогда. Вы помните?

– Ты знаешь, – сказал проректор, – помнить о том, чего не было, но что могло бы случиться при иных обстоятельствах, возможно, самое главное. Мы дорожим не событиями. Мы дорожим идеями.

В следующую секунду он уже обнимал её – на пределе своей любви к ней, впрочем, как и она его – минуту-другую-третью… наслаждаясь каждым мгновением, просто осознавая, что отдаёт себя полностью – просто в нём растворяется.

«Вы – океан, я – море…»

Она подняла к нему голову. Лээст какое-то время смотрел сверху вниз – в глаза её, проникаясь её состоянием, после чего – по очереди – поцеловал их с нежностью и предложил внезапно:

– Давай слетаем куда-нибудь. В Игеварт, в «Акцетар», на сутки. Это такая гостиница. Я там встречался с сенатором. Она на море, на острове. Там есть парк с развлечениями. Тебе там должно понравиться.

– Да, – согласилась Верона, – мы слетаем, куда пожелаете, только можно сперва рассказать вам? Мне кажется, это важно… это может иметь значение…

– Можно, – ответил Лээст, после этого взял её за руку, подвёл за собой к камину, кивнул на ковёр перед креслами и произнёс: – Садись-ка. Тебе надо погреться у пламени. А я подогрею кофе. Предчувствие мне подсказывает, что ночь впереди у нас долгая.

Кофе – горячий, крепкий, и жар от камина – газового, согрели её так быстро, что она не успела даже приступить к своему изложению. Лээст, присевший рядом, тоже не торопил её и просто гладил ей волосы, мягко сминая их пальцами – лаская их – насыщаясь – её рядом с ним присутствием.

– Экдор, – спросила Верона, отставляя чашечку в сторону, – вы ведь, наверное, знаете, что у Лиргерта Свардагерна есть старшие братья-физики?

– Да, детка, конечно, знаю.

– Ну вот… – сказала Верона. – И на днях я встретила среднего. Когда мы в лаборатории делали с Джиной анализы… простите, что не сказала вам… это были песчинки с парео… я была в нём во сне, на свидании. И Лиргерт помог с настройками и с элементным анализом, и в песчинках был рений, оказывается, и он позвонил тогда Акерту… это один из братьев… и тот попросил для исследований несколько этих песчинок и приехал за ними вечером. А сегодня, после футбола, Лиргерт опять подошёл ко мне и сказал, что этому Акерту нужно срочно со мною встретиться в конфиденциальных условиях…

– Продолжай, – попросил проректор, когда она замолчала и, склонившись к его ладони, приникла к ней с поцелуями.

– Да, мой экдор, простите… И я только что с ним встретилась. Он передал мне кое-что. У них есть лаборатория, где ставят всякие опыты по проблемам теории поля. И год назад или около в этой лаборатории разработали квердератор. Он выполнен как украшение и блокирует микрочипы. Блокирует их излучение.

Лээст, давно узревший браслет на её запястье – широкий и серебристый, невольно спросил:

– Вот этот?

– Да, – подтвердила Верона. – Образцов они сделали мало и дали этому Акерту то ли два, то ли три браслета, за помощь в изобретении. Он выполнил сплав металла. Это его специфика.

– Так, понимаю. Дальше.

– Произошла утечка. Кто-то проинформировал соответствующий Департамент. Физиков арестовали. Но не экдор Трартесверн, а кто-то из Игеварта. Все образцы изъяли, кроме тех, что имелись у Свардагерна. Его имени не было в списках. Он помогал им тайно и об его участии знал только начальник группы. Всем этим изобретателям сделали кератомию на минус четыре года и дисквалифицировали.

– Ты знаешь, как он работает?

– Активируется биотоками… теми, что на запястье. Когда вы его надеваете, излучение перекрывается.

– Ясно, – сказал проректор. – Дай мне его, пожалуйста.

Браслет скреплялся магнитами. Раскрыв его половинки, Верона сняла квердератор и передала проректору. Он взвесил его на ладони, рассмотрел внимательным образом и произнёс с улыбкой:

– Не слетать ли нам в Дублин, Kiddy? С «Акцетаром» ещё успеется.

– Экдор, – прошептала Верона, – скажите, что вы не шутите…

– А когда сигнал прерывается, система не реагирует?

– Они это все продумали. Сбоя не происходит. Система вас просто не считывает, как будто вы в ней остаётесь, но вы в ней не существуете.

– То есть если мы вдруг, к примеру, действительно им воспользуемся и полетим сейчас в Дублин, то это не зафиксируется?

– Нет, – подтвердила Верона. – Эти ребята – гении.

Лээст встал, прошёлся по комнате и сказал: «У меня, между прочим, есть паспорт… настоящий… британский, действующий. Недавно переоформленный. Это мать моя постаралась, через каких-то родственников. Так что летим, дорогая. Оно того стоит, по-моему…»

* * *

Отправив Верону в «третью», Эртебран утеплился свитером, взял спортивную сумку, засунул в неё ветровку, шапку, очки с перчатками, достал берсеконы из сейфа – пять пачек – в каждой – по тысяче, допил свой остывший кофе и уже через полминуты стучался в комнату к Хогарту – сообщить, что вернётся с Вероной не раньше обеда по времени. Затем он отправил Лиргерту короткое сообщение: «Завтра меня не будет. Замещаешь меня на занятиях», – и вскоре уже направлялся – подземельем – к гроту за «Ястребом». Что до самой Вероны, она, добежав до комнаты, оделась в отцовском стиле – джинсы, рубашка, свитер; достала из чемодана тёплую зимнюю курточку и белую шапку с помпонами, затолкала в рюкзак, вместе с варежками, и, сознавая, что в Дублине будет дневное время, взяла кое-что из косметики. Когда всё уже было собрано, она повернулась к Джону – к портрету его – прекрасному, и произнесла: «Спасибо!» В следующую секунду Джон визуализировался – непосредственно рядом с возлюбленной, ахнувшей от неожиданности и с улыбкой сказал: «Принимается!»

– Экдор! – взмолилась Верона. – Я просила вас не встречаться со мной! Папа от этого нервничает!..

– Малышка, поверь, так надо. Я не могу встречаться с ним до двадцать девятого августа. Это в его интересах. И в твоих, и в моих, соответственно. Прошу тебя, не сердись на меня.

Верона только вздохнула, вспомнив слова проректора: «Если он хочет быть с тобой, нам придётся смириться, мне кажется». Джон, осторожным движением, чуть приподнял её голову – под подбородок – пальцами – для нежного поцелуя, уже почувствовав главное – что прощён за своё появление.

– Экдор, – прошептала Верона, когда поцелуй закончился, – он меня ждёт, вы же знаете…

– Пять минут, Малышка, пожалуйста! Я по тебе соскучился! И вот тебе новый «Ангел» и кое-какие мелочи…

На одной из стеллажных полок возникли духи в коробочках – и Angel, и Minotaure, и, кроме того, наборы с декоративной косметикой, а также большая шкатулка, по виду – тоже хрустальная, как ваза и чайник с кофейником. Согласие было получено. Поцелуи были продолжены. Через пару минут примерно, избавив себя от фреззда – привычным ментальным усилием, Джон произнёс с улыбкой: «Не торопись, любимая. Ты знаешь, чего мне хочется. Если ты будешь опаздывать, я просто верну тебя в прошлое… на столько, на сколько понадобится…»

Таким образом, в час пятнадцать, согласно договорённости, Верона вышла на пристань в смешанном состоянии – глубокой вины и восторженности. Мысли её разлетались, но чувство – самое главное – чувство любви к Эртебрану – пронзительной и отчаянной, напротив, так сконцентрировалось, что даже мешало дыханию. С комом, застрявшим в горле, она подошла к бордюру, наклонилась над чёрными водами и прошептала:

– Боже мой… я просто творю преступление… я не должна любить его… любить его до беспамятства… любить его, как сумасшедшая… И он же всё это видит… и Эркадор тем более… и они ничего не делают…

Лээст, тоже испытывая восторженное состояние, порождённое в нём свободой – дарованной им свободой, освободил свой разум от гнёта мыслей о будущем и жил в тот момент настоящим – прекрасным, ему отпущенным – богом ли, Эркадором – над этим он не задумывался. Спикировав на террасу, он крикнул Вероне: «Сударыня, ваша карета подана!» – и как только она приблизилась, сперва поклонился низко, затем протянул ей руку и сразу сказал: «Утепляемся!» Детская шапка с помпонами, что она надела на голову, умилила его настолько, что он сам застегнул ей куртку – на молнию и две пуговички. Такое же умиление у Лээста вызвали варежки. Пока она надевала их, он натянул свою шапку – чёрного цвета, вязанную, следом надел ветровку, достал из сумки перчатки, за ними – очки – спортивные, и спрятал рюкзак и сумку в большом треугольном ящике.

– Ну всё, – произнёс он, – устраиваемся, и теперь уже не на лавочке. Проходи на корму, пожалуйста.

На корме они сели рядом. Лээст надел перчатки и произнёс с улыбкой: «Скорость будет большая. Придётся лечь, моё солнышко». Верона только кивнула и сменила своё положение. Эртебран опустился рядом и шепнул, беря её за руку: «Так ты ещё не летала. Приготовься, моя хорошая». В следующую секунду «Ястреб» взлетел над пристанью, набрал высоту – предельную, развернулся в нужную сторону, застыл на одно мгновение и рванулся вперёд – с такой скоростью, с какой не летал до этого. Разрываемый лодкой воздух засвистел ультразвуком – вибрирующим. Верона, сперва почувствовав, как тело её вдавило, ощутила слабость – безмерную, и тут же головокружение, сменившееся внезапно пустотой в голове – пульсирующей, что означало единственное – скорость стабилизирована.

* * *

На полёт до портала на «Ястребе» у Лээста и Вероны ушло полчаса по времени. Ощутив, что пора замедляться, проректор убавил скорость, осмотрелся, сориентировался и сказал: «Ну всё. Приземляемся». Верона села со стоном, сжала виски ладонями и спросила осевшим голосом:

– Экдор, вы всегда так летаете?

Глазам её в эти секунды уже представали скалы – заострённые и высокие, над ними – густое небо, украшенное созвездиями, и перед скалами – море, так же глухо рокочущее, как море у стен Коаскиерса. Лээст пожал плечами:

– Не всегда, но бывает, Kiddy. Ты тоже будешь когда-нибудь.

Широкий уступ приблизился. Лодка коснулась поверхности. Верона, сняв с себя шапочку и сдвинув очки на голову, посмотрела на звёзды – сияющие, и тут же следом услышала, как отец говорит ей:

– Медведица… Ursa Major – Большая Медведица. Альфа – Дубхе. Мерак и Фекда, Мегрец, Алиот с Мицаром, и Алькаид – последняя. Ты видишь Алькор?

– Конечно! «Алькор» по-арабски – «Забытая». Они там в одной системе. Два Алькора, четыре Мицара.

– Да! – рассмеялся Лээст. – Мне и учить тебя нечему! Ты сама уже всё это выучила!

Верона шмыгнула носом, уже не справляясь с эмоциями, а он, приобняв её плечи, прошептал:

– Ничего, не страшно. Слышишь, Kiddy? Не страшно, что выучила. Повторение не возбраняется… особенно в нашем случае…

Верона, услышав это, заплакала в голос, не сдерживаясь, и когда он спросил: «Ну что ты?! Kiddy, не надо расстраиваться!» – прорыдала:

– Экдор, п-простите меня… но вчера я это подслушала!.. как вы говорили с родителями!.. я теперь знаю, кто вы!.. и Эркадор сказал мне!.. он сказал, что я буду помнить… буду помнить по вторник… включительно!.. он с-сказал – у вас есть причина, по которой вы это скрываете, но д-двадцать девятого августа вы сами мне всё расскажете!.. и я ему обещала… он просил, чтобы вы не догадывались!.. но я не могу так больше!.. я не могу вас обманывать!.. я не могу говорить вам «экдор Эртебран», понимаете?!!

Лээст, дрожащими пальцами, достал зажигалку и Marlboro, закурил, отвернулся в сторону и глухо сказал: «Прости меня».

Так протекла минута. Верона горестно плакала. Эртебран курил, успокаиваясь. «Пусть, – думал он. – Все правильно. Нельзя лишать её права… права быть моей дочерью. Он знал, что она не выдержит. Он знал, что она признается мне. Он дал нам эту возможность… и у нас ещё столько времени… Великий Экдор, спасибо вам… примите мою признательность…» Кинув окурок в сторону, он встал, наклонился к дочери, помог ей подняться на ноги и произнёс:

– Послушай. У нас ничего не меняется. Не меняется, кроме единственного. Твоего ко мне обращения.