Читать книгу Возвращение с Лоэн. Роман - Сергей Аданин - Страница 3

Джеральд находился в таком состоянии, которое врачи определили как «психо-ментальный анабиоз». Он ощущал внешние воздействия, но не реагировал на них. Он двигался, говорил – неосознанно. И вообще – вставал редко. При этом не отдавал себе отчёта, где он находится и почему. В его сознании роились картины, воспоминания, монологи, образы, лица, но всё обрывочно, вне связи с чем бы то ни было, поток.

Иногда в мозгу вспыхивали яркие, до боли резкие, контрастные изображения, почти галлюцинации… Это, правда, не отражалось на его поведении – заторможенном, аморфном, «минимальном». Сознание как точка, где концентрировались впечатления, идеи, прошлое, мечты, желания, реальность, а также аналитические способности ума, полностью «отпустило» его. И он не прилагал никаких усилий, чтобы «навести порядок» в ассоциативном, неуправляемом потоке, хлынувшем в его мозг. Правда, сознание не совсем покинуло его, благодаря этому он мог и ориентироваться в пространстве, и реагировать на простейшие команды. Однако нить хоть какого-нибудь разговора он не в состоянии был держать, или не хотел. Ему, видимо, нравилось быть «растением», ничего не хотелось. Даже есть. Пищу он не принимал. Ему вводили её. Боли от уколов не чувствовал. Со стороны он был похож на человека, впавшего в глубокую задумчивость… Если ему никуда не говорили идти, он лежал. А если служащие больницы «забывали» его в коридоре, он подходил к окну и бессмысленно взирал на улицы незнакомого города, и мог стоять так часами, не замечая, что ноги постепенно деревенеют, а тело наливается «ртутью» – от неподвижности.

Чтобы не оставлять его в одной и той же позе в течение долгого времени, его выводили гулять во двор, выгуливали как очень послушную, вялую собаку. Нет, его сознательность не равнялась даже и собачьей, просто он подчинялся нескольким командам – как марионетка нескольким движениям рук хозяина. Инстинкт самосохранения всё же поддерживал его на самом низком уровне.

Счастье, что он попал в руки доктору Эйнбоу. Про того говорили, что он пока не стал светочем медицинской науки только потому, что люди его интересуют больше, чем наука. Они отнимают у него слишком много времени, чтобы он мог писать трактаты. Словом, Филеал Эйнбоу был не только учёным, но и практиком с большой буквы. «Чистых учёных» он иногда рассматривал лишь как подсобных рабочих в своём деле, не считая вовсе – их «белой костью», а себя – «чёрной костью». Тем более, что науку он любил, и, по сути, был именно учёным. В его мозгу абсорбировались фундаментальные теории, подтверждённые богатым фактическим материалом. И на его рабочем столе копились сотни листов с «записями». Он превращал их в статьи, и они постепенно складывались в большой научный труд. Кстати, он обладал завидной эрудицией, умея использовать её в практических целях лучше многих. Причём, он умел сопоставлять самые отдалённые, казалось бы, факты, находить между ними взаимосвязь и делать из этого точные выводы (особенность эта, по убеждению многих, свойственна талантливым людям). Именно способность доктора Эйнбоу находить связь между фактами из «разных историй» помогала ему воздерживаться от скорых выводов насчёт болезни Джеральда, а интуиция подсказывала: не верь явным признакам. И он пристально всматривался в его поведение, ещё и ещё раз анализировал всё, что успела рассказать ему Лоэн.

Как человека тонкого, неравнодушного ко всему непостижимому, его не могла не поразить эта девушка. И не то, чтобы внешне она ошеломила его. Хотя при первой встрече – как некогда в детстве, когда он впервые влюбился в девочку из соседней школы, и иногда, встречая её на улице, чуть ли не падал в обморок – у него перехватило дыхание, – так, что он едва сумел скрыть своё волнение. «Влюбиться в неё ничего не стоит», – подумал тогда, уже искушённый в свои тридцать два года, нейропсихолог, психоаналитик, психотерапевт, в душе оставшийся, не смотря на свои громадные познания, почти наивным, искренним человеком. Он почувствовал по тому, как менялась интенсивность излучения в её глазах, по некоторым движениям и микрожестам, что эта девушка обладает, возможно, помимо поразительной, очень привлекательной внешности и неким даром гипнотического воздействия – как человек, рождённый повелевать. Доктору Эйнбоу в какой-то момент показалось даже, что она может и «ослепить» – чуть не физически – излучением своих глаз…

Между тем, Джеральд уже несколько дней находился в таком «полуавтоматическом режиме», пропуская через себя поток образно-логических структур. Он не испытывал никаких болезненных ощущений после перелёта и «хотел», если это слово вообще можно приложить к растению, только одного: чтобы его не трогали, дали сосредоточиться на экране его внутреннего телевизора. Иногда экран потухал, и тогда он либо засыпал, либо бессмысленно смотрел в одну точку – приятней всего это было делать, стоя у окна. Иногда он разговаривал сам с собой, или бредил. Температура у него «скакала», но не сильно. Аритмия становилась более плавной, и к исходу первой недели работу сердца можно было считать почти нормальной. Помаленьку, с точки зрения физиологии, всё приходило в норму. Однако в психическом состоянии улучшений не наблюдалось. Наоборот – он «замирал» всё больше и вставал всё реже…

Так продолжалось ещё несколько дней, пока доктор Эйнбоу добивался свидания с Лоэн, которую поместили в весьма неприхотливое узилище Департамента полиции. Дело в том, что эти люди – Джеральд и Лоэн – не отпускали воображение видавшего виды психоаналитика, обладавшего проницательностью и владевшего гипнозом. Он заинтересовался этой «парочкой», проникся к ним почти симпатией и чисто профессиональным любопытством. Вот почему он не пожалел усилий, чтобы иметь в интересах своего больного возможность свиданий с Лоэн, которую как злостную контрабандистку, нарушительницу, подозреваемую в незаконном вывозе золота и бриллиантов, скрывающую, к тому же, как считала полиция, и своё подлинное имя, и своё место жительства, отказывающуюся давать показания, изолировали от внешнего мира, пока не будет окончательно либо разоблачена её с Джеральдом преступная деятельность, либо… Впрочем, во второе «либо» компетентные органы предпочитали не верить. Как-то по-другому они не могли объяснить появление этих людей и их поведение… Да и что можно «придумать» в их оправдание? Как можно было объяснить их прибытие в аэропорт Риноса на небольшом почтово-грузовом лайнере в обход всех запретов, да ещё и с «мешками» драгоценностей? На лайнере, в соответствии со строжайшими инструкциями, не могло быть пассажиров из колоний-резерватов. Только виза столичного Департамента внешних сношений Теонии давала право посещать эти резерваты гражданам метрополии и её колоний-федератов, а Ринос был именно центром одноимённого федерата. Строжайший контроль был необходим именно для того, чтобы охранить резерваты от вмешательства «цивилизации», которое всегда превращается в насилие над более «примитивным» обществом. Так что внезапное появление двух человек, вынырнувших из тёмных глубин «забытых» территорий, да ещё с «тяжёлой мошной», не могло быть воспринято иначе, чем попытка грабежа или незаконного обогащения. Эта версия сложилась сама собой, априори, в первую минуту, когда вскрыли «багаж Лоэн» – несколько тяжеленных ящиков, сканирование которых показало, что там изделия из золота, слитки и огромное количество «камушков» – огранённых и не очень, больших и даже очень больших… Такова уж сила ограниченности всех «компетентных органов» на Земле. Всё, что по явным признакам укладывается в их миропонимание, сложившееся под сильным влиянием их служебных функций, они склонны считать «вещественным доказательством» вины.

Из первых газетных сообщений доктор Эйнбоу узнал, что в багаже Лоэн обнаружено ценностей на много миллионов, и что эти ценности вывезены ею и Джеральдом из Эннау – столицы далёкого Севера, огромного Северного Резервата. Из сообщений следовало, что осталось только одно – установить степень вины в «похищении века» его пациента, Джеральда Науи, «дружка» «вышеупомянутой» Лоэн Мейн, как она себя называет. По предположениям местной прессы, Джеральд не мог не знать о багаже своей попутчицы. Газеты сообщали также и о том, что личности двух молодых людей до сих пор не установлены. По их данным, был сделан запрос по компьютерной сети в Кантан, в заокеанскую метрополию. Но по тому адресу в Кантане, который назвала Лоэн, она не «числится». Да, когда-то она жила там по другому адресу, но это было давно, и где она на самом деле проживает, неизвестно. О Джеральде компьютер Почтового управления вообще не выдал никакой информации. Другими словами, доктора Эйнбоу влекла загадка этих людей. Его исследовательский нюх раздражали противоречивые данные о них. Так, например, в «пользу» Лоэн и Джеральда «свидетельствовал» капитан авиалайнера, доставившего их в Ринос. По его словам, интерпретированным прессой, получалось, что эти двое чуть ли не погибали уже в этом Эннау, и он проникся к ним жалостью, по ним было видно, что они – и правда из Теонии, куда рвались их души. Капитан был уверен в искренности этих людей, а что там в их багаже, он и не интересовался. Конечно – что же говорить капитану, который нарушил все законы? «Против» дал показания второй пилот, хотя что он имел «против»? Он тоже в багаже не рылся. Просто, видимо, не хотел лишиться работы за такие дела, и вообще – он не Главный в самолёте. И он отговаривал капитана, но и видел, что того просто впечатлила девушка, необыкновенно красивая.

Чаша весов склонялась не в пользу Джеральда и Лоэн. Особенно Лоэн. Общественное мнение и следствие ещё придерживали себя, пока Джеральд был в бессознательном состоянии. Но уже проскальзывали такие «соображения», что, мол, это не случайно – возможно, его попутчица хотела избавиться от ненужного свидетеля или даже претендента на «долю» её сокровищ и… опоила чем-нибудь беднягу. Никто почему-то не считал, что Лоэн – это «придача» сокровищам, которые могли принадлежать и Джеральду. Все подозревали Красоту – в Опасности, Лоэн – в злой корысти.

Мысль об «отравлении» доктор Эйнбоу сразу отверг, как обывательское измышление, да и результаты анализов, взятых сразу же, как Джеральд поступил в клинику, со всей очевидностью показали: никаких таких «веществ» в его организме не было. Однако, как всегда бывает с людьми, хорошо владеющими основами системного подхода, мыслящими парадоксально, доктор Эйнбоу решил вдруг, что «обывательская психология» может в данном случае и не быть такой уж примитивно-неправильной, что общественная «массовая интуиция» ищет нередко в верном направлении – в этом не раз убеждался доктор. Только надо уметь интерпретировать этот «поиск». Интуиция – из области над-чувственного, думал доктор, и поэтому любому человеку, а тем более массе, очень трудно «обозначить» её какими-то точными понятиями или подтвердить указаниями на «верные факты»… Словом, домыслы, распространяемые средствами информации, натолкнули его на мысль: «Что если Лоэн, обладая предположительно большой силой психического воздействия, просто «выключила» этого несчастного из сознательной жизни, чтобы действительно от него избавиться и стать единственной владелицей золота и бриллиантов? Расчёт вполне верный – на то, что Департамент миграции останется в неведении относительно их прибытия в Ринос, он занимался пассажирами пассажирских лайнеров и почтовый рейс мог оставить без внимания. «Миграционеры» и в самом деле не сразу обратили внимание на двух гостей. «Если бы Джеральда не пришлось госпитализировать в срочном порядке, то план, возможно, удался бы», – думал Эйнбоу. Но смущало то обстоятельство, что привезла-то его в клинику именно Лоэн, которая, если уж на то пошло, могла бы и бросить его. Из Риноса-то улететь за океан, в Теонию, просто. Значит, он был ей сильно нужен, а она – если предположить, что у неё есть «гипнотический выключатель», – видимо, «не рассчитала» силы своего воздействия на попутчика…

Чем дальше Эйнбоу уходил по этой стезе, тем, однако, всё больше ёжился от неуверенности, что так всё и было. Он не привык быть легковерным и строго спрашивал с себя, «тормошил», понимая, что в подавляющем большинстве случаев истина даётся не сразу и не легко, даже если дорога к ней всего одна, и выбирать не из чего.

В любом случае вывоз такого количества сокровищ из колонии-резервата карался законом, – документом, позволяющим такой вывоз, может быть только разрешение метрополии. Однако метрополия через свою компьютерную сеть даже не «опознала» этих людей, а уж сокровища – тем более… Словом, чем больше размышлял доктор над всем этим, тем больше путался. Разум подсказывал ему: «не верь этим людям». Интуитивно же он тянулся к ним. Лоэн даже приснилась ему дважды за последние две ночи. И такой разлад в нём самом ещё больше разжигал его любопытство и желание доискаться сути.

Решая вопрос о свидании с Лоэн, доктор вышел на дознавателя из Департамента полиции Роя Мелли, в довольно высоком чине скапатора, который стал героем прессы, вскрыв саквояж «прекрасной дамы» и обнаружив там ценностей на огромную сумму. Поначалу скапатор отказывался предоставить доктору возможность поговорить с Лоэн в интересах больного, ссылаясь на то, что «подследственная» наотрез не хочет с кем-либо разговаривать кроме «председателя правительства» – об этом он сообщил доктору с усмешкой. Эйнбоу понял, что скапатор не в духе и просто не желает впускать кого-либо к Лоэн, чтобы лучше воздействовать на неё в интересах следствия. Он имел на это право. Вся сложность состояла в том, что и доктор имел право в интересах своего больного иметь свидание с человеком, который мог дать о нём дополнительную информацию – тем более, если к болезни его подопечного подследственная имеет, может быть, прямое отношение. Попытка проникнуть к Лоэн в обход скапатора не увенчалась успехом. Доктор задумался. Дело набирало обороты день ото дня. Несколько дней промедления, и будет поздно, доктор не получит той информации, которая могла бы вовремя помочь его подопечному.

Подогревало доктора и безотчетное желание вновь увидеть девушку и, как ни странно, нечто наподобие жалости к ней. Как-то эта жалость не вязалась с общим убеждением, что Лоэн – хищница, преступница, отравительница. После некоторого размышления доктор решил ещё раз и понастойчивее поговорить с Роем Мелли, разговаривать с которым было трудно, потому что он, под маской несерьёзности и своего особого права на Лоэн, легко отнекивался и «пристегнуться» к его доводам было невозможно – так же, как в намыленных башмаках делать упражнения на льду. Единственным в этой ситуации выходом было намекнуть скапатору о возможной связи между болезнью Джеральда и «способностями» подследственной. Что если бы связь эту удалось установить, то гораздо быстрее можно будет вывести его из состояния «психического анабиоза» и тем самым дать следствию ещё один шанс. Безусловно, Рой Мелли должен быть в этом заинтересован, казалось Эйнбоу. Сопоставление данных, полученных от двух людей, соучастников, продвинет следствие в каком-нибудь направлении. Со стороны Эйнбоу это в какой-то степени была уловка, расчёт на некомпетентность Роя Мелли в психотерапии, поскольку доктор интересовался не столько следствием, сколько «феноменом» Лоэн – исключительно, как он убеждал себя, ради его больного.