Читать книгу Возвращение с Лоэн. Роман - Сергей Аданин - Страница 4

Лоэн уже несколько дней находилась не то в тюрьме, не то под домашним арестом. Из гостиницы аэропорта, где она провела первые часы после перелёта и откуда она увезла Джеральда в клинику, её препроводили в здание Департамента полиции, отведя ей довольно просторную комнату на одиннадцатом этаже – «со всеми удобствами». В комнате иногда селили командировочных, а иногда это был вариант «домашнего ареста», который практиковала полиция, если приходилось иметь дело с залётными нарушителями, не имевшими в Риносе «адреса». Ну не будет же полиция снимать им апартаменты или номер в гостинице, средств на это не выделено. Да и под присмотром они – куда денутся? Это не была тюрьма, это действительно было что-то вроде жилья, имевшего скудное убранство. Кровать, стол, два стула, шкаф. Оконная рама не была забрана решёткой, её можно было открыть и посмотреть вниз… В комнате не было ни компьютера, ни телевизора, ни радио, ни газет или журналов, ни книг – ничего, что хоть как-то могло скрасить вынужденное, а не добровольное пребывание в ней. В официальном постановлении по поводу препровождения Лоэн в это узилище было сказано, что подследственная помещается под «домашний арест», но, поскольку она является «прибывшей» и не имеет места проживания на территории Риноса, то временно помещается «под надзор».

Лоэн находилась в страшном волнении за Джеральда и не совсем понимала, что происходит. Она корила себя за то, что последние два месяца была занята только своими переживаниями, своей ностальгией по дому, которая приобрела масштабы болезни, и не замечала никаких перемен в Джеральде. Более того, она его просто изводила. Она не допускала его к себе, но и не отпускала и на полметра. Она «не хотела» его «здесь», на чужбине, она «хотела» его «там» – в их доме, на родине. Она словно уничтожала его «по кусочкам», желая, чтобы он каким-то образом поскорее вырвал их из Эннау. Ей казалось, что Джеральд, этот человек без Родины, не имеющий привязанности ни к одному месту в разбросанной по всему белому свету Теонии, не понимал её состояния, не мог облегчить её страдания хотя бы со-переживанием, хотя бы тем, что испытывал бы те же самые чувства, думая об их Доме, об оставленных мечтах, друзьях, делах, обо всей той атмосфере праздника, счастья, успеха, в которой она жила. Последний месяц она часто едва сдерживала себя, чтобы не обрушиться на Джеральда, который её отыскал в этих дебрях и спас, и от которого мало что зависело теперь, с яростью, с отчаянными упрёками. Она бросала ему в лицо самые обидные слова – в пароксизме своей ностальгии. Она устала смертельно, ей казалось, что она скоро умрёт, умрёт, так никогда и не увидев больше своего дома, никогда больше не испытает того счастья, которое у них с Джеральдом было, было – потому что это был их родной дом, родная стихия, родной Кантан. Всплески отчаяния сменялись безнадёжной тоской, унылой безответностью, бесчувствием. Она ничего не видела, и не замечала, как страдал Джеральд. Минуты, когда ему удавалось отвлечь её, «вытащить» на люди, были редки, за ними, как правило, следовал новый приступ ностальгии, упрёков. Никогда он не видел её такой. Такой безмерно уставшей и опустошённой. Никогда он так не любил-жалел её, как в эти последние месяцы ожидания случая, который бы помог им вернуться на родину, в Кантан. Он-то его считал Родиной – и потому что родился там, и потому что в доме, их доме, о котором так тосковала Лоэн, и для него были все радости. Лоэн как бы не понимала, что и им владеет такая же ностальгия, и он – на надломе. Просто он, забыв о себе, старался вытащить её из этого «огня» – как пожарный, бросившийся из последних сил за ребёнком в горящий дом. Его «стратегией» – теперь-то она это осознала – была ласка-терпение-терпение-ласка. И вот, когда случай представился, она воспряла. А в нём что-то «выключилось», надорвалось. «Спас „ребёнка“ пожарный, а сам – сгорел», – со слезами в глазах думала Лоэн.… Никогда у него не было столько бессонных ночей кряду, когда он неотступно думал о ней, пытаясь уберечь её от психического срыва, из которого она могла «не вернуться». Теперь-то она поняла, что он ловил каждый жест её, каждое дыхание, каждой прихоти её отдавался весь, весь… И ни разу не ответил ей тем же – обидой или упрёком. Яростной обидой – или гневным упрёком… Он был её тенью все эти долгие дни и ночи, и, может быть, именно поэтому она не замечала ни его стараний, ни его страданий. И он – молчал о них, молчал…

Теперь она, как громом поражённая его болезнью, внезапно осознала, какой трагедией были для него эти дни и ночи. Оставшись одна, она плакала и молила какого-то своего Духа о спасении Джеральда. Она плакала от того, что не может сидеть рядом с ним и также ловить каждый его жест, каждое движение, чтобы скорее вернуть его к жизни. Она – то не сомневалась, что ей это удастся, то начинала страшно бояться если и не за жизнь Джеральда, то за его сознание. Что с ним? Почему?.. Эти вопросы измучивали её до изнеможения. И никто ей ничего не говорил о нём – с тех пор, как она оказалась в этой «кутузке». Зачем их разделили, зачем? Какие они преступники, почему компьютерные сети выдали «не то»? Это ошибка. Этого не может быть… А может быть лжёт этот верзила и хам – скапатор? Как его… Рой Мелли? «Боже, как я ненавижу этого тупого полицейского, – думала она. – Что я сделала ему? Неласково ответила? Но он заслужил это своей тупостью и животной физиономией. Боже, если бы я только знала, что одна только моя корректность могла повернуть всё иначе, я бы выстелилась перед этим бегемотом. Если бы я знала, что случится с Джеральдом, если бы я знала… Поздно. Поздно сожалеть об этом», – она понимала.

…Она продолжала настаивать на встрече с «председателем правительства федерата Ринос», чем лишь вызывала глумливый задор скапатора. Но она-то знает, что Главные по-другому смотрят на невероятные вещи, что ум у них иначе устроен, чем у «тупого полицейского»… И наотрез отказывалась отвечать на какие-либо вопросы Роя Мелли, к которому испытывала почти физическое отвращение. К тому же она не считала свой арест и своё пребывание в этой комнатке чем-то законным. Ей не приходила в голову мысль, что законы в «федерате Ринос» могли несколько отличаться от законов Теонии, которые она и не знала, потому что никогда их не нарушала. Весь расчёт её сводился к тому, что из Риноса они свяжутся с Кантаном, разыщут своих друзей – прежде всего её Лаку, любимую Лаку, по которой она истосковалась – и те помогут им «соблюсти формальности». Если бы не эта сволочь Рой Мелли, поторопившаяся взять её под стражу… Она почему-то была уверена, что если бы этого не произошло, то вопрос о «сокровищах» даже бы и не возник. Потому что это «частное дело». Однако всё перепуталось, их обнаружили, её считают преступницей, а Джеральда, похоже, чуть ли не её жертвой. Её бесило то, что из-за её же личной неприязни к Рою Мелли – а с нею она ничего не могла поделать – заварилась «каша», из которой неизвестно, как выбраться, неизвестно, где взять на это силы, неизвестно… «Если бы рядом был Джеральд, если бы он только на минутку мог оказаться рядом, я бы нашла в себе силы, – думала Лоэн. – Если бы он не заболел, разве бы он позволил, чтобы так обращались со мной, и где – почти что на Родине…. Если бы мне хотя бы на минутку увидеть его, в каком бы состоянии он ни был, я бы нашла в себе силы разорвать этот дурацкий круг…».

Рой Мелли словно читал все эти её мысли и позаботился о том, чтобы никакая информация о Джеральде и вообще о внешнем мире к ней не поступала. Хоть формально она и «под домашним арестом», но это не обязывало его заботиться о том, чтобы «птичка в клетке держала нос по ветру». Он вроде бы специально не изолировал её и от посещений, которые не повредили бы следствию, но поскольку посещать Лоэн было некому, кроме Джеральда, который в «бессознанке» и приходится ей неизвестно кем, что она и сама не отрицала, то… Он почему-то решил, что изоляция Лоэн позволит скорее докопаться до истины. А это – в интересах следствия. Он был уверен даже, что она, общаясь только с ним, рано или поздно не выдержит и даст показания, откажется от своего абсурдного упрямства и требования личной встречи с «председателем правительства». Когда он вспоминал об этом её требовании, его просто смех разбирал. К тому же он не мог простить ей того, что «такая красивая девушка» нисколько «не заинтригована» его внушительной вальяжностью, а разговаривает с ним всегда на пределе своего терпения, с явным отвращением, и осыпает его – представителя власти, да ещё в таком чине – последними словами: тупица, идиот, кастрированная голова, безголовый кастрат… Эта брань просто поразила и вывела его из себя. Поначалу он даже испытывал к этой «лошадке» нечто вроде симпатии, чего она и не потрудилась заметить, не говоря уже о том, чтобы оценить эту симпатию со стороны представителя власти в её положении. Всё это не давало покоя его самолюбию – мужскому и самолюбию государственного человека, и он как бы в шутку заявил друзьям-коллегам во время послеобеденного кофе, что «рыбка лоснится, хотя бесится, цену набивает, никак не хочет понять, что она в сетке, и я могу взять её за бесценок». «Но я подожду, пока она сама предложится», – так он выразился даже. «Ну и что? – ты устоишь?» – спросил один из его товарищей. «Может быть, и устою – если стоя», – выдал пошлую остроту скапатор. Работнички полиции ещё похохотали на эту тему: «Ну смотри, не откажи даме». Они-то не придали всему этого значения, потому что не знали, наверное, что Рой уже воображал, как Лоэн его умоляет о «помиловании», стоит перед ним на коленях и «целует» его между ног. Помилования ей, конечно, не видать, как и свои бриллианты, как и свободы, но воображение не знает стыда. И вообще: Рой не любил наглых миллионерш, да еще и кичащихся своим «продажным крупом». Он «любил» их в своих фантазиях только одним – таким вот – способом. Впрочем, это всего лишь фантазии – от кого убудет, кому прибудет?.. Однако «безголовый кастрат» его почему-то задело, вот задело и всё! Вообще-то Рой был неглупым человеком и корректным «служакой», все ему прочили большое будущее. Но Лоэн была чуть ли не первой «красоткой», испытавшей к нему отвращение с первого взгляда. А в это он никак не хотел поверить, это не устраивало его. До сих пор он ставил на любую «лошадку» и выигрывал.

Конечно, Лоэн даже и во сне не могла представить себе, что закрадывалось в «мотивы поведения» скапатора. Она воспринимала всё как сплошное беззаконие, вперемешку с недоразумением. И её бесил человек, который – вообще, априори – уже посадил её на скамью подсудимых. Её гнев, ярость, отчаяние, брань относились, скорее, не лично к скапатору, а к ситуации в целом. Она еще не определилась до конца в своём отношении к Рою Мелли, ей было не до того, чтобы «играть в глаза», она смотрела на него в упор и не видела его, она воспринимала скапатора, как абстрактного служащего, который ни с того, ни с сего страшно осложнил ей жизнь и потому лично ей ненавистен – как пчела, залетевшая в рот и укусившая за язык, от чего всё там распухло, страшно болит, и нельзя ни есть, ни пить. Она ещё пребывала в уверенности, что скоро все недоразумения кончатся, и она забудет этого скапатора навсегда, как мы забываем досадные случаи в нашей жизни, никак не повлиявшие, однако, на нашу судьбу…

Поведение Лоэн казалось диким не только скапатору, но и другим полицейским, которые так или иначе, по долгу службы, вынуждены были задавать ей вопросы. Они всего лишь исполняли долг, она же воспринимала их как «личное оскорбление», и «бесилась» по каждому поводу. Её взвинченность доходила чуть ли не до невменяемости. Случай, который, казалось бы, помог им с Джеральдом выбраться из Межозёрья – так называли север Северного Резервата, где находится Эннау – и тем самым вновь вернуться к долгожданной жизни в родном для них мире, наоборот – вверг их опять в страдания. Лоэн уже не замечала, что бросается на людей, как дикая кошка. Когда её спросили, кем ей приходится Джеральд, она произнесла сквозь зубы: «Балбесы…». Когда вопрос повторили, она с раздражением и злобой ответила: «Ну спала я с ним, что дальше?». Когда Рой Мелли сообщил ей о данных, которые пришли – точнее, не пришли – на его запрос по поводу их с Джеральдом гражданского состояния, она обозвала его идиотом, и прибавила (опять), что только человек с «кастрированной головой» может таким образом составлять запросы, и что ни один компьютер, к сожалению, не умнее самого тупого полицейского. Хотя запрос, который был составлен, кстати, не Роем Мелли, а его подчинёнными, был составлен грамотно, как им казалось… Словом, поведение Лоэн не вызывало симпатий у людей, занятых необходимыми формальностями. Как будто они всё это придумали и тешатся тут… К сожалению, Лоэн не понимала этого. Ей казалось, что эти люди намеренно хотят испортить ей жизнь. И хотя никакого такого интереса у них на самом деле не было, и не могло быть, Лоэн их ненавидела изначально. К ещё большему сожалению, эти люди, в том числе и Рой Мелли, занятые исполнением обязанностей, даже не пытались войти в её положение – настолько они не сомневались, что она совершила очень серьёзное преступление. Постепенно у них, и особенно у скапатора, накапливались «личные счёты» к ней. И Рой твёрдо решил проучить её, и завёл на неё дополнительно еще одно дело за разнузданное поведение в местах «государственного пользования». В его сознании – сознании человека, планомерно обдумывающего своё будущее, извлекающего уроки из собственных и чужих ошибок – не могло уместиться то, что столь грубое поведение Лоэн может быть следствием надорванной переживаниями психики, резкого несоответствия ожидаемого и действительного, а также отнюдь не мнимого, а смертельного беспокойства за жизнь «мумии», как прозвали Джеральда меж собой полицейские. С момента, как были обнаружены сокровища, их деятельность невольно обратилась к поиску аргументов, компрометирующих Лоэн. Дело, правда, осложнялось тем, что она в бешенстве отказалась давать показания «всяким умственным недоноскам», и упорствовала в этом, всякий раз требуя очной ставки с «председателем правительства». Вопросы о бриллиантах она вообще отказывалась даже слушать, не то что отвечать на них. На взгляд постороннего она вела себя действительно, как авантюристка. Или сумасшедшая авантюристка. Всем, и Рою Мелли в особенности, хотелось сбить спесь с этой «лошадки». Ему и в голову не приходило, что Лоэн может быть действительно на грани умопомешательства.

…Впрочем, Лоэн отдавала себе отчёт в том, что её реакция на людей государственной службы неадекватна, однако бессознательно надеялась ещё, что кто-либо из них проявит к ней обыкновенное человеческое участие, и все проблемы решатся сами собой. В своих злоключениях она винила их бездарность, их равнодушие и полицейское, чиновное узкомыслие.

Ей приходила в голову мысль, что надо себя лучше контролировать, но вера в то, что её поймут, что всё это сплошное недоразумение, имела в ней огромную инерцию. Она считала себя правой и требовала понимания. Всё, что с ней происходило, она полагала более чем унизительным для себя. Самое странное, что она никак не соотносила две вещи – её нынешнее положение и обнаруженные в её багаже ценности на огромную сумму. Она вообще вспоминала об этих ценностях только тогда, когда её спрашивали о них. Причину своих бед она усматривала в другом – в том, что по какой-то злой случайности из Кантана не пришло подтверждения на них с Джеральдом. Думая о том, из-за какой мелочи её разлучили с ним и засадили под арест, она приходила то в ярость, то в отчаяние. То кусала губы от злости, то плакала.

Спала плохо, забывалась совершенно незаметно для себя, просыпалась от того, что ей снились кошмары. В ночь перед тем утром, как Рой Мелли пришёл к ней в комнату проводить дознание, ей приснилось, будто Джеральда нет на свете, а в Эннау люди несут на его могилу красные холодные цветы. И всё это сопровождалось звучанием траурной, неизвестной ей музыки, исходившей, казалось, от многочисленных надгробий вокруг. И явственней всего душераздирающая мелодия звучала там, где стояло надгробие Джеральда. Она тоже несла цветы к могиле, и вот, наклонилась, положив их, как и все, а когда распрямилась, увидела его напротив себя, ласково ей улыбавшегося. Её охватил такой дикий ужас, что она кричала, уже проснувшись, а потом плакала взахлёб. Уснула она опять же незаметно для себя перед самым рассветом, и сон её скорее был похож на беспамятство…

Она вздрогнула от присутствия в комнате постороннего человека. Охранник принёс ей завтрак. Видимо, он стучался, но она не слышала. Она долго лежала, не притрагиваясь к еде, бессмысленно уставившись на дымок, поднимавшийся над чашкой горячего чая. Дымок постепенно исчез, но она так и не ела ничего – до тех пор, пока всё не остыло. В комнате было душно. Она встала с постели, не одеваясь пошла к окну, открыла его. В комнату ворвался свежий, не успевший прогреться утренний воздух. Она почему-то вздохнула с облегчением. Город – там внизу и вдалеке – шумел, и блестел солнечными пятнами окон и крыш – фигурных, островерхих, плоских, самых разных. Все крыши Риноса были перед ней, здесь почти не строили высоких домов. У неё на глаза опять навернулись слёзы. Она сдержала себя, отошла от окна, присела на стол, нехотя стала есть – всего понемногу из того, что принесли. Всё было холодным, но более менее съедобным. Не доев, и не допив чай, она, по-прежнему не одеваясь, пошла, села на кровать, поджала колени, опустила на них голову, и так сидела в этой позе, не двигаясь. Пока резко и внезапно не распахнулась дверь, и в комнату не вошёл Рой Мелли…

Отрешённость её была столь глубокой, что какое-то время она, «разинув» глаза, глядела на скапатора, не шелохнувшись, потом судорожно стала вытаскивать из-под себя простыню, чтобы прикрыться. Удалось ей это не сразу. Всё это время дверь была распахнута, в коридоре слышались голоса, смех, шум. А Рой Мелли стоял, широко расставив ноги, и в упор глядел на неё. Когда девушка судорожно искала, чем прикрыть свою наготу, уголки его губ едва заметно дрогнули, в глазах мелькнуло что-то вроде усмешки. Он стоял – тяжёлый, властный, большой, а перед ним, в трёх шагах от него копошилась на кровати – от смущения и неожиданности – голое существо, показавшееся ему в этот момент каким-то уж очень жалким и неуклюжим. В его мозгу так и запечатлелось потом – «существо женского пола», и на лице его отразилась чуть ли не брезгливость.

Если бы у Лоэн спросили потом, какие чувства отразились на лице скапатора, когда он вошёл и встал, глядя на неё в упор, она бы не ответила. Всё это бессознательно и многократно усилилось в её расстроенном воображении. Подбородок её затрясся от гнева и унижения, больно полоснувшего по её истончённому, взвинченному самолюбию. Глаза Лоэн так яростно вспыхнули, что Рой слегка отшатнулся и сморгнул, «нет, это положительно ведьма!» – мелькнуло в его голове.

– Прошу вас выйти и постучать, – едва сдерживая себя, сказала она.

– Вас разве не предупредили, что я приду ровно в девять? – громко и чётко, как на суде, объявил Рой. Хотя кто и зачем бы её предупреждал? Голоса в коридоре стихли, и на секунду в комнате повисла свистящая тишина.

– Почему бы вам было не умыться и не одеться? Лично мне не доставляет никакого удовольствия тащиться сюда через весь Департамент… на это свидание, – это слово он произнёс с издёвкой в голосе, явно намекая на жалкий вид Лоэн, – только затем, чтобы меня выставили за дверь… Хорошо, в следующий раз я попрошу вас прийти ко мне, но, извините, под конвоем.

Он улыбнулся.

Эта улыбка и погубила его. А также ложь, перед которой Лоэн была беззащитна. Никто не предупреждал её, а то, что говорил Рой, явно предназначалось и для тех, кто остался в коридоре. Впрочем, всё это не имело уже значения, Лоэн не отдавала себе отчёта в двойной игре скапатора.

– Дрянь! – сорвалось с её мгновенно пересохших губ, а глаза вспыхнули таким яростным светом, что Рой Мелли, всё ещё смотревший на неё в упор, вдруг согнулся, как будто переломился, закрыл руками лицо и зажмурил глаза, будто в них сыпанули песком, отвернулся и попятился к стене. Лоэн, не ожидавшая этого, вдруг обо всём забыла, и на лице её, только что пылавшем, в безумном гневе и ярости, был испуг. Такая резкая смена в поведении скапатора обескуражила её. И ничего не успев сообразить, она отдалась первому своему побуждению, она испугалась не за себя, а за него.

– Что с вами – вам плохо?

Она, кое-как замотавшись в простыню, подскочила к Рою и нагнулась над ним. Одной рукой придерживая простынь, а другой, пытаясь повернуть его голову к себе. Лучше бы она этого не делала!..

Внезапным резким движением Рой Мелли выпрямился, саданув при этом Лоэн по губам своим кованым локтем. Она отлетела в сторону – почти, бросилась на кровать и зарыдала, упав лицом вниз и вцепившись в подушку. Плечи её тряслись от рыданий, похожих скорее на стоны. Затем она оторвала лицо от подушки – оно было искажено страшной гримасой, с губ сочилась кровь. С сухим скрипом вырывались из её раздавленной судорогой гортани проклятия, вперемешку со словами «мама!», «Боже!», «мамочка…», «подонок!»…

– Ты что сделала с моими глазами, ведьма! – щурясь и в бешенстве заорал на неё Рой. В его глазах мельтешились «мушки», стояли «солнца» и сквозь них он смутно различал искорёженную рыданием Лоэн. Он стал надвигаться на неё:

– С-сука!

Лоэн всю перевернуло аж на кровати. Она была волевая девушка и в критические моменты могла собрать себя в комок и держать, не отпускать. Она поняла вдруг до боли ясно, что с нею истерика. Всеми силами она боролась с желанием, мгновенно превратившим всё её тело в пружину, – желанием броситься на мужчину и вцепиться ему в горло. Мёртвой хваткой она ухватилась за спинку кровати и не отпускала её.

Смысл этой внутренней борьбы Рою был непонятен. Он – то моргал, пытаясь избавиться от «солнц», то поносил её, то угрожал ей.

– Ну, ты у меня попляшешь! – он сам не слышал, что говорит, так он был испуган и одновременно взбешён.

– Вр-рача.., вр-рача.., – с огромным усилием разжимая зубы – слова выходили из неё, как полузасохшая паста из тюбика, – Лоэн из последних сил пыталась остановить себя. Слёзы крупным градом катились из её глаз, затекая в рот, смешиваясь с кровью, лицо её было страшно:

– Вр-рача…

– Т-тварь.., – бормотал Рой, протирая глаза.

Наконец, усилием воли он «сконцентрировался» на Лоэн и громко – так что чашка с холодным чаем на столе, кажется, подпрыгнула – рявкнул:

– Лежать!!

Не успело погаснуть короткое эхо от его команды, как Лоэн с воплем, пантерой кинулась к его горлу и вонзила в жёсткую широкую шею длинные ногти. Рой Мелли опешил, и прежде, чем он ударил её рёбрами ладоней по бокам, что есть силы, подскочили двое охранников, один из которых тоже ударил Лоэн – тяжелой резиновой дубинкой по шапке спутанных чёрных волос. Лоэн мгновенно разжала пальцы и стала оседать, скользя руками и лбом по груди скапатора, оставляя на его тёмно-зелёной рубашке мокрые следы слёз и крови.

Все замерли, тупо уставившись на оползавшую вниз Лоэн – обнажённую и так внезапно затихшую. Рой смотрел на уходившую вниз голову и не пытался сбросить обхватившие его руки. Руки же, скользя вниз, не хотели отпускать его, сначала инстинктивно цепляясь за рубашку, потом за пояс форменных брюк, потом чуть не обнимая его за ноги, потом – она разом отпустила его, голова её безжизненно откинулась, и она упала навзничь.

Трое мужчин стояли, не двигаясь, глядя на распростёртую перед ними девушку. «Мушки» и «солнца» в глазах Роя померкли, он злобно ухмыльнулся.

Лоэн пошевелилась, каких-то полминуты она лежала без движений, сознание и дыхание вернулись к ней быстро, и до неё сквозь тошнотворную пелену дошёл смысл всего происходящего. Тело не слушалось её, она беспомощно ворочалась на полу, пытаясь встать.

– Под-донок, – повторила она ещё раз, уже на полу.

Между тем, в комнату вошли еще несколько мужчин, и все смотрели на Лоэн, которая пыталась овладеть собой, доползти до кровати. Никто не помогал ей, все были остановлены безнаказанностью зрелища, прилипнув глазами к её обнаженному телу и временами опасливо озираясь, делая вид, что не могут понять, в чём тут дело. Поступок их был грязным, бесчувственным. Но на их месте, наверное, редкий человек бы упустил возможность – всего на полминуты! – не остановиться и не поглазеть на неё. Они были заворожены ею и бессильны перед собою – также примерно, как были бы заворожены и бессильны против искушения подобрать и присвоить потерянный неизвестно кем «ничейный» миллион…

…Лоэн даже в такой жалкой, унизительной ситуации внушала не мысль о том, что вот сейчас можно смотреть на неё с похотью, а какой-то суеверный страх, который лёгкой тенью набежал на лица «блюстителей» и заставил их побыстрее ретироваться – молча, почти что благоговейно. Только Рой иначе всё оценивал, но вместе со всеми он должен был уйти. «Ничего, – это первый урок вежливости», – подумал он, оглянувшись на Лоэн уже в дверях.

Это была дикая, непредсказуемая выходка, объяснение которой тщетно пытались найти департаментские сплетники. Рой в их глазах становился чуть не легендарным человеком, «железным канцлером», не дрогнувшим ни перед соблазном войти в сговор с этой «королевской кошкой», ни перед её когтями, впившимся ему в горло. Его самообладанию завидовали так же, как и тому, что на его долю выпало это, по всей вероятности, запутаннейшее дело, успешное завершение которого сулило ему всеобщую известность и быстрый карьерный рост. Никто не сомневался, что Рой добьётся своего. Да и каждый бы на его месте постарался добиться, не ударить в грязь лицом, коснись дело охоты за «крупной дичью». Честолюбие – такова отличительная черта тех, кто работает «на службе». Карьера, паблисити, реноме – вот тот конечный результат, по которому они сами оценивают свою деятельность. Так ведь и становятся «председателями правительства». Или – Главными в полиции, например, ну или вторыми для начала после Главных, а не пятыми, как сейчас.

После «бойни» – так в кулуарах полиции и в шутку, и всерьёз окрестили схватку Роя и Лоэн – многие решили, что она – явно ненормальная. Потому что в практике Департамента никогда ничего подобного не случалось. Были всякие подследственные, но никто никогда не бросался на скапаторов. Полицейским никого не приходилось бить в целях самозащиты – прямо на допросе. Встал вопрос о вменяемости Лоэн. К тому же Рой, сходив к врачу, заполучил справку о «лёгких повреждениях» шеи и глаз – глаза его беспокоили, что она с ними сделала? В тот же день, на внутреннем расследовании «бойни», он убедительно говорил о том, что подследственная пыталась его «ослепить и задушить». Про «ослепить» так никто и не понял, но «задушить» – это видели, а там, где «задушить», там и «ослепить» недолго. Как? – да по-всякому.

Скапатора бы не очень устроило, если бы Лоэн признали невменяемой, хватит и того, что её попутчик – тоже невменяемый. Дело бы благополучно отложили в бесконечный ящик, а Лоэн бы упрятали в «дом по ту сторону этой стороны», и что? Такой, не слишком громкий финал, не удовлетворял его страсть к «охоте на крупную дичь». И он не видел в таком развитии событий каких-то для себя преимуществ. Да и к Лоэн его, как ни странно, тянуло, он не собирался так быстро её «отпускать». Да и в глубине души он не верил в то, что она помешанная, и отдавал себе отчёт в том, что причина её «невменяемости» в какой-то степени он сам, ведь он её провоцировал…

Однако в Департаменте всего лишь за один этот день сложилась «стройная версия» о «ненормальности» Лоэн. «Внутреннее» – полицейское – общественное мнение требовало освидетельствовать подозреваемую. Скапатор, сделав вид, что пошёл у него на поводу, про себя решил, однако, что сама процедура освидетельствования поможет ему сбить с подследственной хамскую спесь, и «дикая кошка в клетке» поймёт, наконец, кто у неё хозяин, из чьих рук она будет «жрать сырое мясо», если поведёт себя смирно.

Чтобы меньше сомневаться в нужном для него исходе медицинского осмотра, он пригласил возглавить врачебную комиссию своего старого знакомого – психиатра Реда Беннера, коллегу доктора Эйнбоу по клинике. В отличие от Эйнбоу, Ред слыл не только хорошим специалистом, но и весьма деловым человеком. Он работал и на Центральную клинику Риноса, и практиковал частным образом, и наладил добрые отношения с полицией, для которой стал незаменимым «независимым экспертом», и никогда не болтал лишнего. Все понимали, что мир держится не на абстрактных типах – незаинтересованных, с луны свалившихся, а на отношениях и связях – на доверии, симпатии и дружбе. А уж чему служат эти «отношения и связи» – долгу или корысти – зависит от людей, от их целей. Реду Беннеру – доверяли и симпатизировали, у него ко всему был честный, ответственный и деятельный подход…

Уже через день врачи, сопровождаемые охранниками, чуть не кавалькадой направились в «клетку» к Лоэн, почти не сомневаясь, что сейчас увидят буйно-помешанную. Тем более их поразило то, что они увидели…