Читать книгу Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье - Сергей Александрович Менжерицкий - Страница 16

– Ой, телик!

Машка по-кошачьи спрыгивает на пол и подбегает к телевизору. Оглядывает его со всех сторон, мягко проводит ладонью по тёмному полированному боку.

– Откуда?!

Крылов горделиво устанавливает приобретение на тумбочку у окна. Торжественно подсоединяет антенну, втыкает вилку в розетку.

– Сурен продал.

– А крышка?

– Про крышку, Шишкин, история умалчивает.

Светлое пятнышко внутри экрана, потихоньку расползаясь, вновь оборачивается картинкой. На картинке – тот же грузноватый человек с морщинистым лбом, похожим на стиральную доску.

" – …власть в чистом виде Ленина не интересовала. Для него она была лишь орудием воплощения собственных теоретических амбиций, конечной целью которых, разумеется, мыслилось "всеобщее благо". Такой, знаете ли, Родион Романович Раскольников от политики, взявшийся за топор массового террора по глубоко идейным соображениям… А вот с Иосифом Виссарионовичем всё было и проще, и сложнее одновременно. В большевистской верхушке он поначалу обретался на третьих ролях, поскольку все первые роли были отданы личностям куда более ярким, чем бывший тифлисский семинарист Джугашвили. Максимум, чего он смог добиться к окончанию гражданской войны – так это должности генсека, считавшейся среди тогдашних членов ЦК чисто технической. Ведь им, пламенным трибунам классовых битв, всегда казалось, что командные высоты в партии завоёвываются не аппаратным усердием, а исключительно в публичных сшибках и искромётных дискуссиях, а залогом победы являются лишь неотразимая логика и отточенность мысли. И, пока они яростно дискутировали, обсуждая стратегию и тактику грядущей мировой революции, Иосиф Виссарионович осваивал тонкости оргпартработы – чрезвычайно скучные и рутинные. И в какой-то момент вдруг обнаружил, что эти скука и рутина дают ему в руки такие козыри, какие его соперникам и не снились. Как бы вам это наглядней проиллюстрировать… Вы будни нашего типичного советского НИИ представляете?

– Вполне.

– Так вот: есть директор и есть замы. Есть старшие научные сотрудники и младшие научные сотрудники. Есть плотники, электрики и прочий техперсонал. И есть – отдельной красной строкой! – секретарь директора. Некая дама с железной задницей, которая с утра до вечера, как Цербер, безотлучно бдит в директорской приёмной. Вопрос: как вы считаете, почему любой сотрудник НИИ, включая даже самых ершистых и независимых, всегда старается ей улыбнуться, понравиться и обязательно вручить при случае какой-нибудь ценный сувенирчик?

– Вопрос риторический.

– Конечно. Так как даже дураку ясно, сколько реального влияния и могущества сконцентрировано в этой железной заднице – при всей её формальной ничтожности и смехотворном окладе в сто тридцать рэ…

Проще говоря, если Ленин и Троцкий были мозгом и сердцем партии, а, к примеру, Дзержинский – её всесокрушающим кулаком, то Иосиф Виссарионович уже к середине двадцатых превратился в её поистине стальную бюрократическую задницу, целиком подмявшую под себя весь центральный аппарат. В силу должностной специфики он знал о своих соратниках по Политбюро буквально всё: чем дышат, о чём говорят, чем заняты и даже чем планируют заняться в ближайшее время. Любые оргвопросы, включая самые мелкие и бытовые, контролировались Сталиным и оборачивались в его руках золотниками бесценной информации. И к моменту смерти Ленина, когда борьба за лидерство в партии перешла в открытую фазу, Сталин вышел из тени и реализовал свою информацию – по максимуму. Лучше других понимая объективный расклад сил и амбиций, он сначала вступал в коллективный сговор со слабейшими против сильнейшего, а затем, убрав его с дороги, как, к примеру, того же Троцкого, мгновенно сколачивал новые альянсы – уже против наиболее весомых фигур из числа недавних союзников. И так до тех пор, пока вся ленинская гвардия плавно не перекочевала в разряд политических мертвецов, физическое устранение которых было лишь делом времени… "

Машка морщится.

– Какой дядька нудный. Давай переключим?

– Погоди. Мне ж надо будет о чём-то мексиканцам рассказывать…

– Ты им про Сталина собрался рассказывать?

– Не-а. Но если спросят…

– Издеваешься?

– Почему?

Она иронически вздёргивает плечиком.

– Ага. Прилетает человек на другой конец земного шара, а его спрашивают: а расскажите-ка нам, батенька, про вашего чокнутого Сталина. А ещё, пожалуйста, про вашего чокнутого Троцкого… Бред.

– Ещё секундочку, ладно? А я потом ужин сварганю. Как в лучших домах этой… как её…

– Филадельфии.

– Именно.

– В лучших домах Филадельфии, между прочим, замороженные пельмени не жрут.

– Пельмени?

– Лично я сегодня купила пельмени. И отстояла за ними – час.

– Ха, Шишкин! Ты в рюкзак загляни!

" – …на которые Иосифу Виссарионовичу было глубочайше плевать. "Всеобщее благо", "свобода", "равенство", "братство" и прочие высокие материи были для него пустым звуком. И власть, в отличие от Владимира Ильича, он считал вовсе не орудием утверждения всемирного царства социальной гармонии, а своей абсолютной целью, в достижении которой любые средства хороши. Мне за последние годы встречались сотни публикаций, где авторы наперегонки уличают Сталина в вероломстве. Массу фактов приводят, один другого хлеще. Вот, говорят, глядите, какой он был подлой и беспринципной натурой: взял, к примеру, и в апреле двадцать девятого года объявил, что индивидуальные крестьянские хозяйства ещё долго будут являться на селе преобладающей силой, а уже в декабре назвал их кулацкими и потребовал их полной и беспощадной ликвидации. А через два месяца, когда по всей стране были разорены и высланы миллионы самых эффективных сельхозпроизводителей, он вдруг поименовал случившееся "преступным головотяпством" и приказал вернуть раскулаченных обратно. А к сентябрю тридцатого, едва страна оправилась от пережитого разгрома, издал новую директиву, вновь требующую "полной ликвидации", но уже в более сжатые сроки… Факты, конечно, вещь упрямая. Но лично для меня они, скорее, служат примером совершенно обратного свойства. А именно – феноменальной сталинской последовательности…

– То есть?

– Я же сказал: Иосифа Виссарионовича абсолютно не волновали материи, напрямую не связанные с расширением личной власти. Вот в этом и заключался его единственный жизненный принцип – простой и грубый до примитивности. Все остальное: заявления, призывы, клятвы и прочий сопутствующий антураж служили ему лишь для решения текущих тактических задач и отбрасывались сразу же, как только очередная властная высота оказывалась достигнута…

– Страдания и гибель миллионов людей, простите, тоже были – сопутствующий антураж?

– Для него – безусловно…"

Машка извлекает из крыловского рюкзака пакет с картошкой и чуть-чуть отгибает края. Наклоняется, втягивая воздух ноздрями.

– Как землёй пахнет!

" – …разумеется, патология. Разумеется! Ведь эта всепожирающая жажда власти являлась оборотной стороной чудовищной закомплексованности и неуверенности в себе. Сталин, если касаться его психического склада, всегда боялся реальности и ненавидел её. Реальность воспринималась им как стихия предельно чуждая и враждебная, как главный источник всех его прошлых обид и унижений, а так же как постоянная угроза самому его существованию – настоящему и будущему. Сохранились свидетельства людей, знавших Сталина ещё в юношеские годы, и большинство из них уже тогда отмечали в нём обострённое чувство опасности и крайнюю мнительность, легко перераставшую в агрессию. Тут, видимо, в значительной степени сказалось роковое влияние отца – Виссариона Джугашвили, который, как известно, бил сына смертным боем. Добавьте к этому острое переживание своего плебейского происхождения и физических недостатков – и портрет одинокого волчонка, уверенного, что против него ополчился весь мир, будет готов…

– Но ведь не из каждого обделённого мальчишки затем вырастает палач миллионов…

– Конечно. Но важен первый импульс, базовая модель поведения, которая, как известно, закладывается именно в детстве. Полное нечувствие к чужим страданиям и обострённое переживание своих. Подсознательная установка на поиск максимальной защиты. А такую защиту, с точки зрения человека, живущего в России, обеспечивала лишь причастность к власти, к её чиновничье-бюрократическому сословию…

– Вы себе противоречите.

– В чём же?

– В том хотя бы, что, следуя этой логике, он никогда бы не пошёл в революционеры, а попытался продвинутся на каком-нибудь легальном поприще…

– Так он и пытался! Духовное училище закончил, в семинарии поучился. Только очень скоро понял, что с его происхождением дорога в чиновничий рай ему перекрыта в принципе, а удовольствоваться местом батюшки в каком-нибудь захолустном приходе не позволяло самолюбие. А тут как раз товарищи-марксисты подоспели, объяснившие, почему мир так отвратительно устроен. Но, разумеется, всерьёз он примкнул к революционному подполью лишь под влиянием Ленина. Молодой Джугашвили сразу понял, что этот сверходарённый политик и есть его единственный шанс подняться над пугающей реальностью, который предоставила судьба. И он за него моментально ухватился. Он даже себе новую фамилию взял, созвучную ленинской – "Сталин". Он безоглядно поддерживал Ленина в борьбе с любыми критиками и оппонентами, а Ленин, видя это сталинское усердие, в свою очередь настойчиво продвигал "симпатичного грузина" на всё более ответственные партийные посты. И делал это вплоть до начала двадцатых, когда его отношение к Сталину резко изменилось…"

– У меня так на даче пахнет, в апреле, когда снег сходит. А ты на свою дачу часто ездишь?

– Редко. Да и то, если близкие попросят.

– Почему?

– Далековато, Шишкин. Двести километров.

– О-го! И как это вас так угораздило?!

– У отчима сослуживец был, майор Василец. Ему года три назад предложили дом в Тульской области и он отчиму стал мозги пудрить, чтоб там вместе поселиться. Чтобы было потом, где на пенсии здоровье укреплять… Ну, мои и поехали на разведку. Вернулись и говорят: берём! Дом отличный, место красивое. Речка, луг. Да и деньги небольшие: всего семьсот рублей… Потом, правда, выяснилось, что вдвое дороже, так как этот Василец в последний момент свою часть дома выкупать отказался. Но – ты ж понимаешь. Если моему Пал Палычу чего втемяшилось – то всё. Сказал – берём, значит – берём…

– Но дом действительно хороший?

– Нормальный дом. Кирпичный. Плюс сад яблоневый двадцать соток…

– Класс!

– Ага. Только стоит этот дом на краю деревни и от шоссе до него ещё пилить километра три. А в самой деревне одни старухи остались. Там раньше отделение колхоза было, но его расформировали давным-давно. Там теперь даже магазина нет, представляешь? Раз в неделю автолавка приезжает – и все счастливы, что без хлеба не сидят. Электричество постоянно отрубается. Короче – каменный век…

" – …и мужество Ленина-мыслителя состояло именно в том, что он сумел продраться сквозь частокол иллюзий и настоять на отказе от методов военного коммунизма, что большинством твердокаменных партийцев было воспринято как ересь. Они не посмели возражать ему открыто, но именно с этого момента Ленин превратился для них в крайне неудобную фигуру. Они ведь считали себя триумфаторами, жрецами от революции. Они были уверены, что победа в гражданской войне сплотила их в особую касту, обладающую правом монопольно вершить судьбы страны. Они уже входили во вкус своих привилегий и единственно верной политикой считали лишь ту, которая гарантировала их сохранение и приумножение. В ленинских реформах они увидели прямую угрозу своим коренным интересам, основанным на ультрареволюционной мифологии, и на фоне бурного развития НЭПа их страхи получали всё более весомые подтверждения… Сталин в этом смысле оказался знаковой фигурой. Его личные фобии органично совпали с фобиями целого класса партократов. Он очень чутко уловил их заказ на сохранение власти любой ценой – и на отработке этого заказа построил своё политическое будущее. Хотя, тут нет ничего нового: история человечества знает массу примеров, когда судьбы целых народов приносились в жертву самым низменным и шкурным интересам узкой группировки, захватившей власть. Наш случай поражает лишь масштабами жертвоприношений: одна коллективизация за считанные годы сгубила свыше десятка миллионов жизней. А ведь была ещё циклопическая машина ГУЛАГа, не сбавлявшая хода вплоть до смерти диктатора…

– Но ведь в жернова системы попадали и сами её создатели…

– Естественно. Ведь вне функции повседневного принуждения и устрашения она теряла какой-либо смысл. Сокрушив реальных врагов и уничтожив тех, кто мог стать врагами даже гипотетически, она с неизбежностью принялась за остальных. Врагом мог быть назначен любой человек, любая социальная группа или прослойка, наиболее удобные для расправы в данный момент. Возник замкнутый круг: власть воспроизводила себя и свою мифологию через всё большее социальное насилие, а всё большее социальное насилие требовало всё более громоздкого репрессивного аппарата. Ну, а разросшийся репрессивный аппарат соразмерно умножал количество жертв – и так далее по накатанной. Если помните, Сталин даже специальный тезис изобрёл, чтобы обосновать массовую убыль населения СССР в мирное время…

– Об усилении классовой борьбы по мере продвижения к социализму…

– Совершенно верно. И я уверен, что, даже не будь войны с Гитлером, страна всё равно бы захлебнулась кровью. Такова была логика нашего развития к началу сороковых. Только кровь эту пролили бы не немцы, а наши собственные заплечных дел мастера из бериевского НКВД. И потери, думаю, были бы вполне сопоставимы с фронтовыми… Кстати, очередную эпоху большого террора Сталин затевал уже к лету пятьдесят третьего. Согласно его планам, Москва и ряд других крупнейших городов европейской части страны подлежали тотальной зачистке, а миллионы их жителей должны были отправиться в отдалённые районы Сибири и Дальнего Востока. Было даже рассчитано примерное количество вагонов для перевозки репрессированных…

– Давайте вернёмся к теперешней ситуации. Вы начали с того, что за годы перестройки мы успели создать себе новые мифы, которые в чём-то даже более опасны, чем старые…

– Разумеется. Поскольку любой миф – это прежде всего подмена реальности. А точнее – её крайнее упрощение в угоду чьим-то узкокорыстным интересам… Вот мы слышим со всех сторон: "Даёшь перестройку!… Даёшь рынок за пятьсот дней!…" И мне хочется крикнуть: ау, ребята! Очнитесь! О чём вы? Какая перестройка? Какие пятьсот дней?! Мы – реально! – внутри громадного сталинского мифа, который был так спроектирован и выстроен, что теперь рушится нам на голову каждый день. Его не перестраивать надо, а разбирать до последнего камушка, а потом всё заново возводить на нормальном человеческом фундаменте. И сколько нам на это десятилетий потребуется – большой вопрос… И ещё – Ельцин. Тоже, кстати, загадка. Ведь человек чистейшей воды партаппаратчик! Махровейший, убеждённейший. Абсолютно чуждый сколько-нибудь демократическому мироощущению. Это же видно невооружённым глазом! Ну, да, да – разругался он с Горбачёвым. Ну, проехался пару раз в троллейбусе – и что? Почему его теперь во все демократические президиумы тащат и знаменем оппозиции делают? Это разве не создание очередного мифа?

– А вы считаете, что бывший партаппаратчик не способен воспринять демократические ценности?

– Я считаю, что следует опираться на факты, в том числе и исторические. А факты свидетельствуют, что партаппаратчику демократия не нужна. Ему нужны лишь власть и привилегии. Причём любыми средствами и любой ценой. Зарубите это себе на носу…"

– Да уж, зарубите!

Перед лицом Крылова возникает тонкая машкина рука. Слегка постучав ребром ладони по его переносице, она птицей перепархивает к телевизорному переключателю. Щёлк-щёлк! И вместо грузного человека с наморщенным лбом, похожим на стиральную доску, на экране уже кружатся смуглые парочки в облегающих брюках и коротких юбках с блёстками. Чуть дальше, на пульсирующей огнями эстраде, пританцовывает шоколадная мулатка с гирляндой цветов на шее и ослепительной улыбкой в пол-лица. Она держит микрофон возле самых губ и выкрикивает одно и то же слово – загадочно-пряное и головокружительно-будоражащее: "Эста ламбада! Эста, эста ламбада!…"

Машка оборачивается:

– Вставай!

– Зачем?

– Будем ламбаду разучивать.

– Ламбаду? На фига?!

– Для общего развития… Короче, смотри: вот эту руку – мне на талию, а эту – сюда. Ноги шире. Ещё шире. Вот. А теперь нижней чакрой прижмись ко мне. Плотнее, плотнее! Вот так, молодец. А теперь привстали на мысочки и два шага к двери – парам-парам, парам-парам! А теперь – обратно. Парам-парам, парам-парам… Стоп. Сбились. Тут оба наступают, понимаешь? Но – в одном ритме. Он страстно желает её, она страстно желает его. И получается общая волна, которая накатывает – и отступает, и потом снова накатывает, но уже с большей силой. Видишь, как у них здорово получается? И у нас так же должно… Давай сначала: руки сюда, ноги пошире, чакру максимально вперёд. Готов?