Читать книгу Игры на воздухе - Сергей Александрович Надеев - Страница 59

***

В твоих пустых лесах – не затеряться.

Оступишься в пологий водосток

и, озираясь, будешь возвращаться,

круг в круг вложив,

всю жизнь,

наискосок.

В твоих лесах, то певчих, то безгласных,

ещё дожди не размочили гнёзд,

ещё ночами, растопырив ласты,

ночницы пляшут в беглых иглах звёзд.

В твоих лесах за будущим гоняться —

что за пером сорочьего крыла,

за вымыслом пространных вариаций

на тему жизни, бренности и зла.

Присядем, скроем немощь нашей ноши.

Раскинув пóлы, выстроим приют

меж пнём и пнём, меж будущим и прошлым,

на век, на час, на несколько минут.

***

Был мальчиком твоим светловолосым,

рот приоткрыв, глядел во все глаза,

как прячет иглы в чане с купоросом

сухой шиповник, как трещит лоза,

освобождая, отделяя грозди.

И видел я, наверно, в первый раз,

как жёсткие булавочные гвозди

низали бусы стрекозиных глаз,

как по откосам рассыпались листья

и жёлуди. Я крался, я страдал,

что до сих пор точёной морды лисьей

среди травы осохшей не видал.

Я ликовал, я тряс кусты и плети

то яблони, то худенькой сосны,

я продирался сквозь паучьи сети,

на плечи сыпал медь лесной казны.

Я уносился, я бросался в травы,

я прибегал, смеялся, тормошил

и для тебя придумывал забавы…

Но ты печально погружала в травы

прогнувшуюся скорлупой ладонь,

ты говорила: «Посмотри направо…», —

а там пружинил лиственный огонь…

Тебе к лицу печалиться украдкой

и на траве, припав на локотки,

полулежать с растрёпанной тетрадкой.

Я заглянул в твои черновики

и сквозь помарки, сбои, затемнённость

я разглядел подвижный жёсткий рот

и, вместе с тем, твою незащищённость

среди скандальных выходок сорок.

***

Мы виноваты в том, что осень на карнизы

расклеила листы, впечатав боль и яд.

И мы читаем вслух осенние капризы,

сведённые в графу расходов и утрат.

…Ты помнишь, как стремглав вбегала ученица,

с торжественным кивком вручала по листу

и убегала вновь, едва успев проститься,

за стёклами, смеясь, ломала пустоту?

А нас клонило в сон

и мы смыкали руки.

Мы опасались жить под кровом потолков

и уходили в лес, ложились у излуки,

не отнимая рук, не размыкая ртов.

Мы жили наравне с желанием и страхом,

глотая лёд и соль с застуженных ключиц.

Ты источала боль и нежность с каждым взмахом

руки к моим рукам, к моим губам – ресниц…

Но осень разлила ржавеющую воду,

роняет лист. И по кругам в реке

любой предскажет мёртвую погоду

и заключит, что жизнь – на волоске.

Меж нами – лес осин, объятий лес, в который

вошли с тобой и поделили жизнь

на сон до сна, на плач без дирижёра,

на желтизну взаимных укоризн.

***

Должно быть, мы встревожили селенье

лесных сорок, – но с каждого куста,

но с каждого безлистого шеста —

взлетела птица в светлом оперенье.

Мы – только пришлый маленький народец,

что, за руки сцепившись, распугал

квартал сорочий. Но сорочий гвалт

и нас пугнул…

– Вот это оборот! —

Откуда столько вестниц неудачи?

О чём злословить и о чём судачить,

когда б никто не посетил приход? —

Но воздухом сопровождают нас,

раскачивая хлипкие верхушки,

трещотки, злоязычки, хохотушки,

хвостом вращая, округляя глаз.

Откуда знать неведомое нам

провинциалкам, ведающим лесом?

Но – прочат нам пустые интересы,

скитания по карточным углам.

И прочат нам непрочность, холода,

безумство, воровство через запреты,

почти побег среди воды и света

и баснословность жизни без следа.

Но машем мы и шикаем, и ждём —

когда минуем пригород сорочий,

безлистый край, где перелом просрочен

в лесном сюжете с нами и дождём.

***

Мы поднимались дням наперерез,

мы изучали каменную осыпь

и выбегали в телеграфный лес,

такой пустой, такой праздноголосый.

Между стволов, не чующих тепла,

на слюдяных горизонтальных нитях

сырого воска

сонные тела

летели прочь.

Сводило ноздри запахом осин.

Мы уходили – словно опускались,

в предчувствии дождя перекликались,

меж пней садились.

Я бродил один

и пробирался, разводя кусты,

подкрадываясь, громыхал жердями.

Я осыпал листвой и желудями. —

И, вздрагивая, улыбалась ты.

Каких – ждала – известий принесу,

каких грибов, плодов продолговатых,

чем перекрою нашу неуплату

судьбе, расквартированной в лесу?

Я нёс тебе надкрыльники жука,

сухих стрекоз летательные звенья,

похожие на иглы откровенья

и прочий сор сорочьего лотка.

А ты звала: «Присядь, не торопись,

не рассыпай, не наступай, не трогай.

Что ищешь ты по берегам отлогим,

горячечно откидывая лист?

Присядь, покрой ладонями ладонь,

умерь азарт и жажду открыванья.

Жизнь – поскупилась, не дала названья,

сожгла внутри, как торфяной огонь…»

Так говорила, не подняв лица,

коллекцию осеннюю листая.

А я над нами видел птичью стаю

и влажные метёлки костреца…

***

Ты спряталась в колени подбородком,

разламываешь дольки жёлудей.

Листвы мелькает жирная обводка

в косых лучах лесистых площадей.

Кружить по лесу – ты уже не пустишь:

всё ближе день, когда дожди прошьют

большим стежком осиновую пустошь,

следы замоют, разберут приют.

Октябрь придёт раскатывать стропила,

подымет пыль, щепу сгребёт в костры,

зажмёт в ладонь широкое зубило,

чтоб лёд крошить.

Но дни – ещё пестры;

и нам никак не разомкнуть объятья;

во всю длину расстелен дождевик;

касанья леса прожигают платье;

и в муравейник брошен чистовик…

***

Достанет ли могущества на звуки,

чтоб вылить полноту открывшихся имён,

чтоб длинный лес осин опустошить за сутки

и светом застеклить прогалы жалких крон?

Мы оставляем лес наедине с собою.

Под свод его войдут слепые мастера

сорочьи города перекрывать слюдою;

и разрастётся звук пилы и топора.

О, вечный перестук разъединённой крови!

В сухой игре судьбы присутствует игла;

безропотность потерь, сдвигающая брови;

неразличимость лиц за копотью стекла.

Ты будешь приходить. Но силы не достанет

ни развести костёр, ни обойти кусты.

Лишь тень моя мелькнёт, растает за листами.

Что поиски теперь? – досадны и пусты…

Решилась ли, – кому

шёлк отдавать и шёпот,

чьё пить тепло и чьи укоры покрывать,

в чьём имени ловить созвучные длинноты

и заносить пером в раскрытую тетрадь? —

Но в полусвете сна ответы дать не в силах

ни твой стоствольный лес в пыли сорочьих глин,

ни коростелей свист на гнёздах и могилах,

ни отзвук погремков с пустеющих равнин…