Читать книгу Слуга великого князя - Сергей Чечнёв - Страница 10

15 февраля 1446 г.

Обитель Св. Троицы близ Радонежа

– Нет у меня лошадей, нету! И грамотку ты мне свою не суй, что в ней проку-то? – с этими словами отец-келларь отодвинул кистью испачканной жиром руки подорожную боярина Федора в сторону, поднес ко рту куриную ногу, которую он держал в этой же руке, примерился, словно выбирая местечко повкуснее, и жадно отхватил зубами здоровый кусок, да так рьяно, что капли жира засочились по его окладистой бороде. – И вот еще, завели обычай, – прочавкал он уже с куском во рту, – ломиться к месту и не к месту. Ведь сказано было: обедаю я, в сенях подожди – нет, пожар у него, потоп, бросай все, отец Ианнуарий, и со мною занимайся!

Последние слова были сказаны не Никите, а куриной ноге, потому что больше в этом мире отца Ианнуария, казалось, ничего не интересовало.

От бессилия и обиды Никита сжал кулаки. Куда ему есть! Он уж и так за столом не помещается, агнец Божий, постник, усмиритель плоти! Щеки наел как хомяк. И поди ж ты, не с братией в трапезной вкушает, а прямо в келларской. Мол, забот невпроворот, некогда даже на свет Божий выйти. Вся келья курицей его провоняла, не продохнуть! Братия-то, поди, толокну с водицей рада, а тут – мясоед, прямо как в миру! Аромат жареной птицы смешивался с запахом дыма от горевшей в углу печи (дымоход почистить тоже времени нет!), да с запахом отсыревших каменных стен, да всякого хлама, наваленного в раскрытых сундуках и просто так разбросанного по комнате – книг в кожанных переплетах, каких-то колес от телеги, хозяйственной утвари, крестов, кадил, бочонков с лампадным маслом – да еще с запахом пота от сопревшего отца Ианнуария, так что хоть нос зажимай. Никита обвел взглядом келью. Хм, не келья, а целая гридня: саженей пять в длину, да три в ширину. Хорошо ты, отец-келларь устроился. В новом доме, в каменном. Во всем монастыре из камня-то только Успенская церковь да этот дом – Чертоги. Живешь, как у Христа за пазухой.

– Ну, что? Так и будешь стоять? – дожевав кусок, отец Ианнуарий поднял на Никиту заплывшие жиром глазки. – Ну стой, стой, коли других дел нет. – И снова зубами в ногу, и снова заработали жерновами челюсти.

Никита глянул на стоявшую справа на столе миску с половиной жареного цыпленка и понял, что ожидание грозило затянуться. Отец-келарь отхлебнул кваса из кувшина и демонстративно икнул. В груди у Никиты собирались тучи благородного гнева. Что же это, из-за какого-то обжоры драгоценное время уходит! Да и как это так: нет лошадей. Для боярина-то Федора – и нет? Неужели не боится? Может он думает, что я простой холоп, что со мной так вот можно? Никита вспомнил не терпящий возражений тон великокняжеского стольника, сдвинул брови. Как бы тут сам боярин был, он бы по-другому запел.

– Ты понимаешь, что я коня своего не щадил, загнал вчистую, тридцать верст – как наперегонки галопом, – бросил Никита, чуть не в крик. На отца Ианнуария это не произвело никакого впечатления.

– Ну и что? – прочавкал он.

– Как это что? Не доехать ему до Москвы, да что там до Москвы, до ближайшей переменной ямы – и то не дотянет, да и где она, эта яма?

– Ты сколько, говоришь, скакал? Тридцать верст? Как же надо было погонять, чтоб коня загнать? Может и не загнан он вовсе? Вот подожди, дотрапезничаю, выйду на двор, посмотрю, может ему и передохнуть до вечера, а там на нем и уедешь.

Никита окончательно потерял терпение, нагнулся над столом и закричал, тряся над курицей отца Ианнуария руками:

– До какого вечера?! Мне на Москву немедля надо! Я же не для своей радости катаюсь – по государеву делу!

Куриная нога застыла в воздухе, в полвершке ото рта. Отец Ианнуарий поднял глазки, посмотрел на Никиту, медленно произнес:

– По государеву, говоришь?

Никита никак не мог понять, что в этих глазках заблестело: страх? насмешка? любопытство? тайный умысел? Не сболтнул ли он сгоряча лишнего? Боярин-то наказывал рот за зубами держать. Но теперь уж поздно. Надо дожимать, пока отец-келларь свою курицу отставил.

– Да ты в грамоту-то посмотри. Самим боярином Федором Ховриным подписана, великого князя стольником. Не станет он по пустякам коней требовать.

Отец Ианнуарий, не отрывая взгляд от Никиты, отложил ногу на миску, утер рот рукавом рясы, стал неспеша вытирать руки о подол:

– По государеву, значит…

– Так, – Никита резко выпрямился. – Тебе стольник великого князя не указ. Будь по твоему. – Никита потянулся за подорожной грамотой. – Я тогда с ней к отцу игумну пойду. Он-то боярину Федору не откажет.

Рука отца Ианнуария накрыла Никитину, не дав дотянуться до грамоты:

– Ждет он тебя, прямо не дождется.

От жирной, толстой как перина пятерни Никитино запястье тут же стало липким и потным. Он отдернул руку.

– Последний раз спрашиваю: дашь коня? – угрожающе отчеканил Никита.

Отец Ианнуарий молча окинул Никиту взглядом сверху вниз, тут взгляд его застыл у пояса. Никита в изумлении опустил глаза. Кошель! Он как коня на дворе к столбу привязывал, кошель из сумы достал да на пояс нацепил. Монастырь – монастырем, а люди разные бывают. Вот и отец-келларь кошелем заинтересовался.

А отец-келларь уже вновь поднял глаза. Никита за ним следом. Теперь в маленьких глазках горел какой-то странный огонек, бесовский, не в святых стенах будь помянут. Отец-келларь кивнул на кошель:

– Ты что же, так с кошелем на поясе и путешествуешь? Гляди! Лихих людишек в здешних местах хоть отбавляй. Проломят башку – вот и все твое государево дело.

Никита молчал, только буравил жирного управляющего взглядом.

– Ну что ты на меня так смотришь, – словно извиняясь затянул отец Ианнуарий, – Сам посуди. Князь приехал – коня дай, боярин приехал – коня дай, государев человек приехал – коня дай. Все куда-то спешат, всем куда-то надо. А здесь дом Господень, обитель Божьего покоя. Что я этих коней, развожу что ли? Последнее отдаю. Вот, намедни, шемякины люди: семь лучших коней забрали. И где их теперь сыскать?

Отец Ианнуарий замолчал. Никита никак не мог взять в толк, почему он вдруг сменил тон, и к чему это рассусоливание про тяжелую жизнь.

– Вот и ты: давай скорей, по государеву делу… А кто он теперь, государь-то наш, и не разберешь, – отец Ианнуарий снова умолк. На этот раз его хитрые глазки сощурились в тонкую щелочку. Все! Хватит! Не сваришь с этим пройдохой каши! Никита резко развернулся и пошел к двери.

– Постой! – крикнул ему вслед отец Ианнуарий. – Ты куда так ретиво?

– К отцу игумну, – отрезал Никита через плечо.

– Да стой ты, чудак-человек. Послушай, что скажу. Стой! – отец-келларь окликнул громко, приказным тоном.

Никита остановился, обернулся.

– Есть у меня один жеребец. Для себя берег. Один он и остался. Вот отдам его, и что самому делать. Других-то когда еще вернут? А я ему на прокорм три деньги в месяц кладу. Что же, зря я на него тратился?

Никита сперва опешил. Так что, дает или не дает? Отец-келларь запутал его вконец. Никита хмурил брови и судорожно пытался понять, что же ему делать. И тут только поймал взгляд отца Ианнуария, бегающий то на Никиту, то на кошель, то на Никиту то на… И тут Никиту осенило. Ну конечно же! Чего может хотеть этот жирный боров, этот стяжатель мирских благ. Никита аж просветлел от такой догадки. Он потянулся к кошелю, медленно стал отвязывать его от пояса.

– Так если за этим дело стало, – начал он радостно, – может я тебе за прокорм на месяц вперед оставлю…

Отец-келларь не заставил себя долго упрашивать.

– Ну, не знаю, не знаю… Хотя, если дело, говоришь, государево, может и вправду, помочь тебе.

– Конечно государево, – подхватил Никита, и тут же направился назад к столу, на ходу раскрывая кошель и зачерпывая горсть монет. – А коня я тебе на первой яме оставлю.

– Да что там, ладно, – отец Ианнуарий заметно повеселел, глядя как Никита выбирает из горсти монет три деньги. – Конь у меня добрый, до Москвы без смены довезет, хоть шагом, хоть галопом. Ты же ведь через Сретенские ворота поедешь?

– Угу, – мотнул головой Никита.

– Так ты в Варсонофьевский монастырь загляни, там у отца Геннадия и оставь.

Никита положил на стол три монеты.

– Ну, что, идем?

Отец-келларь сгреб монеты, чинно попробовал каждую на зуб, грузно, с тяжелой одышкой встал, подошел к окну и стал рассматривать монеты на свет:

– Идем, идем. Сейчас пой… Эй, – отец Ианнуарий бросил на Никиту молниеносный взгляд. – Да это деньги-то серпуховского князя. Не-е-т, брат. Ты мне московской деньгой давай. А серпуховские сейчас на Торгу четыре к одному идут. Московские-то у тебя есть?

Никита аж затрясся от раздражения. В два шага оказался рядом с отцом-келларем, развязал кошель до отказа, сунул в нос грабителю:

– Ищи сам, если такой умный. Да скорей давай. Времени у меня нет, говорю же.

Отец-келларь запустил руку в кошель, пошарил, достал горсть монет, принялся уверенными движениями разгребать добычу:

– Ну вот, одна… вторая… а вот и третья, а говорил – нету! – торжествующе закончил он, и тут же отсыпал лишнее назад, полез, кряхтя, куда-то под рясу и там припрятал полученную мзду, московские деньги, да и серпуховские, словно по ошибке. Никита подивился его наглости, но говорить ничего не стал. А отец-келларь уже подгонял: «Ну, что стоишь, идем, идем.» И, подвинув локтем Никиту, прошел к сундуку, где лежали у него тулуп и зимняя с меховой подпушкой камилавка, напялил все это неуклюжими движениями и показал Никите рукой на дверь.

На дворе было светло. От свежего морозного духа у Никиты аж закружилась голова. Да ещё яркие блики от куполов Успенского собора, и солнечный зайчик, скачущий на его слюдяных оконцах. Никита зажмурился.

– Эй, нам сюда, – услышал он за спиной.

Он приоткрыл глаза и увидел, как отец келларь протискивается вперед, показывает рукой направо, к угловым сараям у башни. Никита пропустил его вперед и зашагал следом по узкой тропинке, глядя, как грузный келларь переваливается с боку на бок на ходу.

Кругом было пусто, ни души. Пусто и тихо. Только снег хрустит под ногами. «Не то что вчера, – подумал Никита. – все, видать, в трапезной. Или по келлиям сидят, после вчерашнего. Да, наделали дел шемякины люди. Эх, жаль. Мне поговорить бы с кем. А тут никого. Только сторож на воротах, да этот жирный боров. А может и вправду, к отцу игумену напроситься. Да нет, нельзя. Он меня и слушать не станет, после вчерашнего. Погонит прочь. Вчера еще к нему в иноки набивался – а сегодня по государеву делу. То-то он посмеется от души. Эх!»

Никита махнул в сердцах рукой. Придется келларя пытать. Просто так из Троицы уезжать нельзя.

Сараи растянулись вдоль стены. Из каких торчали дымоходы, струился тощий дымок, какие стояли, словно неживые, закрытые толстыми досками поперек дверей. Отец-келларь направился к самому большому, расположившемуся в углу. Пыхтя потянул за ручку, отпер дверь. Никиту обдало клубами пара. Отец Ианнуарий как мог поспешил войти. «Дверь запирай,» – бросил он Никите, когда тот последовал за ним.

Внутри сарай оказался конюшней. По всей дальней стене были устроены стойла, коней на двадцать, и Никита заметил, что в пяти-шести из них переступают с ноги на ногу лошади. Он перевел взгляд на отца Ианнуария.

– Шемякины это, вчера оставили, – буркнул келларь. – Мне их возвращать надо. Да и не оправились они еще. Эй, Пафнутий!

Никита чретыхнулся в сердцах на пройдоху, но времени на выяснение отношений решил не тратить. На зов келларя из соседнего стойла выросла тщедушная фигурка монаха.

– Ступай к воротам, приведи коня, что у столба привязан, – приказал ему отец-келларь.

Пафнутий молча кивнул, нагнулся, поставил что-то на пол, потом, подняв руки над дверцей стойла, скатал рукава, и тихо, словно украдкой, опустив глаза, прошел к двери и скрылся за клубами пара.

– А вот и мой жеребец, – объявил отец Ианнуарий, открывая дверцу стойла прямо напротив Никиты. – Подходит?

Лошадь, завидев людей, подала назад, чуть ударила передним копытом. Никита осторожно зашел в стойло. Хорош, и вправду хорош. Круп так и играет, прыти хоть отбавляй. Такой, пожалуй, и точно до Москвы без перемены доедет. Не зря потрачены почти четыре деньги.

Конь раздувал ноздри, фыркал. Никита резко выбросил руку вперед, схватил его под узцы. Конь попытался отпрянуть, дернулся, и так они несколько мгновений боролись. Наконец, конь склонил голову и покорно выдохнул. Никита отпустил поводья, вышел из стойла.

– Пойдет, – объявил он келларю.

– Ну, вот и… славно. Сейчас Пафнутий… твоего жеребца приведет… заберешь свой мешок… и – в добрый путь, по государеву делу… – съязвил с одышкой келларь.

Никита окинул его взглядом. Маленькие глазки снова ничего не выражали. Или нет, говорили только, что хозяин их, удачно справив дело, мечтал сейчас лишь об одном: как бы поскорее вернуться к остывающей курице. «Ну что, попробуем? – подумал Никита. – Больше-то все равно никого не застать.» Подождал, пока келларь наконец отдышался.

– Я вот еще что, – начал он осторожно. – Мне боярин Федор поручение дал к Завиду Лыкову. Так мне бы его сыскать. Он, я слышал, у вас тут вчера останавливался. Он здесь еще? Мне бы найти его.

В воздухе повисло молчание. Келларь настороженно прищурился. Догадывается, хитрый черт, или так, для пущей важности глаза щурит? Ну, что молчишь, с тобой говорят.

– Нет его здесь, – словно услышав молчаливую просьбу вдруг заговорил келларь. – Вчера еще съехал.

– А куда? – подхватил Никита.

– А я почем знаю, он мне не докладывает, – отец келларь словно размышлял, говорить ему дальше или нет, даже стал едва заметно морщить лоб, и решил, видимо, что в таком деле лучше всего золотая середина, всего не сказать, но и не молчать совсем, потому что продолжил сам, баз понуждения. – Он вчера с шемякиными людьми приехал. Как князь Иван со своей ордой великого увез, Завид да два дружка его еще до вечера оставались. Посидели в трапезной, меду попили, а потом и разъехались, сперва Завид, а потом и… – отец келларь на мгновение замолчал, еще больше сощурил глаза, да так, точно говорил Никите «больно любопытен, ну, смотри, хозяин – барин», – … Филимон Хрущев, а за ним и Мартын Ляпунов, – и, помолчав, добавил, словно ставил точку, – дворяне московские, с Завидом на шемякиной службе первые люди.