Читать книгу Слуга великого князя - Сергей Чечнёв - Страница 9

14 февраля 1446 г.

Село Ховринка близ Радонежа

Глаза Завида смотрели на Никиту словно живые. Ледяные, пронзающие насквозь, зловеще раскрытые, тянущиеся к нему острыми копьями сквозь бойницы мраморных век, словно пытаясь мстить за себя любому, кто в них заглянет. Никита отпрянул назад, сердце его забилось. Какая нелепая смерть. И ничего уже не поделаешь, не исправишь. Даже если боярин Федор найдет убийцу, человека-то уже не вернуть. Плохой он был, хороший – сейчас уже все равно. Раз Любавино сердце ранено словно тем же ножом. А с ним и его, Никиты. Никита отвел взгляд, постоял в нерешительности. А если не найдет боярин Федор душегуба, или… не станет искать, если правы были дворовые, и он сам… Эта мысль ударила Никиту точно громом. Он снова посмотрел на Завида. Нет, если так, то Любаве надо все рассказать, надо ее спасать, вызволять из отцовского дома. Не раздумывая больше ни мгновения Никита нагнулся к телу и беглым взглядом осмотрел его вблизи. Ничего приметного. Кафтан, пропитавшись во многих местах кровью, заиндевел. Никаких следов, ничего необычного. Никита и сам не знал, что он хотел увидеть. Что-то, что проглядели другие? что-то, что могло указать ему на убийцу? Никита попытался перевернуть тело на бок. Упершись ладонями в обледенелый кафтан, он подтолкнул его раз, другой. Тело не поддавалось, точно мельничный жернов тянуло вниз, как примерзло к земле. Наконец, на какой-то миг, Никита приподнял его, и прежде чем оно откатилось назад успел рассмотреть под ним только бурый от застывшей крови примятый снег. В отчаянии он выпрямился и принялся дуть на заледенелые пальцы. Ничего он здесь не найдет! Следы! Какие тут могут быть следы?! Нет, надо убираться в свою клеть. Не ровен час, вернутся люди. Тогда ему несдобровать…

Прочь отсюда, прочь! Добраться до клети, отогреться, а там решить на свежую голову, что делать. Последний раз Никита оглядел двор. От того места где он стоял отходило две утоптанные дорожки, одна, пошире, – вперед и влево, к воротам, другая – вдоль дома на передний двор. Между ними лежал на всем дворе ковер нетронутого снега. Никаких следов на нем, ни отпечатков ног. Разве что рядом с телом, где натоптали дворовые и сам боярин. А так – ничего. Совсем ниче… Никита осекся. Ему вдруг показалось, как в сугробе, прямо на углу дома, ближе ко входу, у которого он все это время прятался, что-то блеснуло. Эта часть двора была в тени, круг лунного света заканчивался в шаге от того места, разглядеть там что-нибудь было невозможно, и Никита с ужасом подумал, что ему уже стало мерещиться. Нет, так дело не пойдет. В несколько шагов он оказался у злополучного сугроба и быстрыми гребками чуть отогревшихся от его теплого дыхания пальцев стал расчищать его верхушку. Он едва сделал несколько движений, как сердце его подпрыгнуло от радости. На этот раз ему повезло, и ничего не померещилось. Из сугроба торчал кусок материи с золотистой бляшкой (она-то, значит, и блеснула, сверху была, только чуть снегом припорошило). Никита тут же с силой дернул за бляшку, и через мгновение держал в руках широкий, расписной, украшенный чеканными бляхами кушак. Никита выпрямился, развернулся к свету, отряхнул кушак от снега. Никаких пятен крови на нем не оказалось. Никита снова бросил взгляд на сугроб. И тут только заметил, что сугроб с одной стороны был весь разрыт, и снег справа от него был тоже словно распахан бороной. От напрашивавшейся сама собой догадки у Никиты аж дух перехватило. Сугроб был не так далеко от тела Завида. Стало быть, Завид сопротивлялся. Он боролся с убийцей, и тот потерял кушак!

Никита прижал кушак к груди словно благородный рыцарь Ланцелот Святую Чашу Грааля, которую он наконец нашел. Мысли неслись галопом: завтра же надо как-нибудь опросить дворовых, разузнать, чей кушак, а там… Тут Никита впервые за все это время почувствовал сильный озноб. Мороз, до того не бравший его, словно решил-таки получить свое: все Никитино тело, каждую жилу, каждую косточку свело морозной судорогой. Никита резко задышал, и, отчаянно размахивая руками чтобы согреться, бросился к двери. Не прекращая выдыхать словно кузнечный горн воздух он взлетел по лестнице, пробежал в дверь, по сеням, налево, и вот он уже сидел в своей клети, обернувшись зипуном, напялив на голову шапку и, стуча зубами, разглядывал брошенный рядом с собой на суднук кушак. Что это? Ключ к разгадке? Или случайно кем-то обронен? Никита поежился и посильнее закутался в тулуп. Сейчас сог-г-реет-т-т-ся.

Да-а, богатый событиями денек! Кому могла понадобиться смерть Завида? Ну, боярину Федору – понятно. Хотя, чтобы вот так, ножом, в спину? Сомнительно. Княжий стольник, родовитый муж… Станет ли честь свою боярскую ронять? Никита потихоньку перестал дрожать, зубы его уже не стучали, и он чувствовал, как тепло начинает медленно растекаться по телу под зипуном. Он еще раз взглянул на кушак. Если задуматься, времена пошли такие, что все возможно. Вон, Шемяка, самого великого князя как татя схватил. Тоже ведь не в честном бою одолел. А он породовитей боярина Ховрина будет. Шутка ли – внук самого Донского! Тут уж не боярская – княжья честь пятнается… Никита выпростал руки из-под зипуна, взял кушак, чуть подвинулся к свету тусклой свечи, повертел в руках, пытаясь получше рассмотреть. Не поймешь, княжий ли, боярский? Расшит вроде богато, а бляхи – Никита поковырял пальцем верхний слой – так и есть, медные, только позолоченые чуть. Эх, узнать бы чей он! Боярина ли Федора? Людей ли его (хотя, кто здесь кроме него таким кушак опоясаться может)? Или еще кого?..

Никита отложил кушак, откинулся к стене, поправил зипун поудобней. Надо было что-то решать. Завтра поутру – нет, сегодня! – на Москву отправляться. В груди у него защемило. Повидать бы Любаву… Да как? Не до него ей теперь. И будет ли до него? Никита уставился в потолок. И там, сквозь темноту, в еле пробивавшемся свете свечи, перед его взором как виденье появились милые черты. Господи! Ну для чего создал ты на свете такую красоту? Ведь сгубил сердце, навек сгубил!..

Никита закрыл глаза. И так ему стало вдруг легко, такая сладкая истома растеклась в груди, что мечты его и явь как-то сами собой слились в одно целое, и казалось ему, что именно он найдет убийцу Завида (пусть боярин ищет – а найдет все равно он!), что именно он утешит Любаву в ее горе, что он сослужит великому князю Василию службу и вернется в Ховринку большим человеком, что если – не приведи Господь – боярин Федор в смерти Завида виновен, так он Любаву отсюда на Москву увезет, и станут… они… вмес…

Проснулся Никита от того, что кто-то с силой тряс его за плечо. Сквозь с трудом разомкнутые веки проступили, точно продолжение сна, черты Прошкиного лица. «Вставай, боярин! Пора. Пора.» Пора? Утро? Никита резко встрепенулся, тут же раскрыл глаза, потер их ладонью, огляделся. Все вроде как вчера. Только Прошка вот. Что, неужели утро? Никита уставился на дворового и не нашел ничего лучше, чем спросить:

– Куда пора?

– Пора, – все так же угрюмо проговорил немногословный Прошка. – Боярин ждет. Вставай.

Никита откинул зипун, подвинулся на край сундука. Зевнул, потянулся, еще раз протер глаза. И тут почувствовал под собой какой-то комок, на котором так неудобно было сидеть. Потянулся рукой, нащупал какую-то тряпицу, потянул. Из-под его заднего места показался краешек кушака. Никита тут же задвинул его обратно. Все! Теперь все вставало на свои места. Он вспомнил вчерашний вечер, убийство Завида, свою находку, как сидел вот здесь, хотел решить, как быть дальше, да видно – эх, соня несчастный! – сморило его, задремал. Никита в отчаяньи прикусил губу. Все проспал! Теперь вот к боярину, и на Москву! Ничего он не выведает, ничего не узнает. От собственного бессилия ему захотелось плакать. Он поднял глаза на Прошку. Тот стоял молча, глядел исподлобья, в глазах какая-то печаль, нет скорее боль. Такие вот глаза были, наверное, у многострадального Иова. Тут Никита вспомнил: ему же вчера сотню розг дали. Значит, выжил. Натерпелся, бедняга.

Никита стал медленно расправлять зипун, пытаясь протянуть время. Постой, а ведь это Прошка Завида к Любаве привел. Значит, Любава ему доверяет. Значит, он к Любаве вхож. Может ему кушак показать, расспросить? Но только Никита принялся обдумывать, как ему лучше к Прошке подступиться, тут же сам себя перебил: ни о смерти Завида, ни о том, что вчера произошло на дворе Никита знать не мог, по крайней мере, так думает боярин, да и сам Прошка. Для них Никиты там вчера не было. А стало быть, и спросить он никого не сможет, и разузнать ничего не сможет. Никита почувствовал на себе тяжелый взгляд, поднял глаза. Прошка молча смотрел на него, да так смотрел, что суровей любого приказа, одними глазами грозно вопрошал: «Идешь ты, или нет, мало тебе гнева боярского?»

– Я сейчас, – Никита словно оправдывался за свою медлительность. – Ты в сени иди, а я за тобой.

Прошка зыркнул на Никиту недоверчиво, вздохнул тяжело, мол, смотри у меня, повернулся неспешно, скрипнул дверью.

Никита тут же вскочил на ноги, скинул рубаху, порты, повязал кушак вокруг пояса, снова оделся, накинул зипун, схватил шапку и бросился в сени, заслюнявливая на ходу свечу. Дело ясное, ехать ему теперь на Москву, в Ховринке ничего он себе не выгодает. А с кушаком – с кушаком была у него задумка. Про боярина Федора он все равно ничего не выяснит. Так надо будет тогда про Завида разузнать. А там видно будет…

Прошка стоял прямо у двери. Завидев Никиту, он повернулся к нему спиной и зашагал по сеням. Никита двинулся следом.

Всю дорогу он рассматривал прошкину спину. Досталось ему, бедолаге, то-то там под зипуном да рубахой сейчас рубцов. Эх, заговорить бы с ним, спросить его про Любаву! Нет, не захочет ведь. Угрюмый, как сыч. Да и что он сейчас ему скажет? Нет, на Москву, на Москву!

Вскоре они миновали сени и оказались в прихожей. Прошка толкнул дубовую дверь, пропустил Никиту вперед, и Никита очутился в давешней горнице, где они с боярином ужинали.

Боярин стоял на коленях в углу и клал земные поклоны с крестными знаменьями Божьей Матери. Услышав скрип двери, он обернулся. Никите показалось, что лицо его чем-то походило в этот миг на Прошку. Наверное, взглядом. Боярин смотрел исподлобья, хмурился, и тоже мучился как многострадальный Иов. Но было в его глазах что-то и другое, какая-то злая решительность, сила и… власть. Он кивнул Прошке: «Поди.» Никита услышал, как дверь за его спиной затворилась. Боярин медленно поднялся с колен, отряхнул порты, кивнул на этот раз Никите: «Сядь.»

Никита поклонился иконам, подошел к скамье, присел.

– Помнишь, что на Москве делать должен? – спросил боярин без каких-бы то ни было предисловий, будто продолжая давно идущий разговор, будто и не уходил Никита из этой горницы, а так всю ночь здесь и просидел. Боярин же подошел к столу и, не глядя на Никиту, налил себе кваса.

– Помню, – кивнул Никита.

Боярин осушил кружку, отер усы и бороду, повернулся спиной и направился к сундуку.

– Повтори, – продолжал он на ходу.

– Приду к Воскресенским воротам, к ключнику шемякину Федоту на двор, велю разыскать сотника Едигея в Кадашах, посулить ему сто рублей из княжеской казны и наказать той же ночью явиться на шемякин двор, чтобы тот в открытые Федотом ворота прошел, на поруб напал, великого князя вызволил и отвез в Юрьев, к князю Ивану Ряполовскому, где твоя милость с княжичами поджидать будет, – отчеканил Никита.

Боярин, открыв было крышку сундука, вдруг обернулся и посмотрел на Никиту широко раскрытыми глазами, словно и сам не верил, какой ему смышленый подручник попался.

– Про Юрьев откуда взял? Я тебе о Юрьеве не наказывал!

Никиту распирала гордость. Знай наших! Важным голосом он произнес:

– У князя Ивана где удел? В Юрьеве! Где ж ему еще быть, как ни там. Раз на Москве замятня, где надежней всего отсидеться? У себя дома, где ты всему хозяин, или у кого в гостях? К тому же у Ряполовских рать верная, преданая. Такая и шемякину осаду сдержит.

Глаза у боярина повеселели, перестали хмуриться.

– Добро, – сказал он, покачав многозначительно головой. Никита ликовал. А боярин тем временем повернулся к сундуку, пошарил рукой, достал что-то, закрыл крышку и повернулся к Никите. Никита увидел в его руке тугой кожаный кошель. Боярин медленно подошел к столу и с легким звяканьем набитых в нем монет поставил кошель рядом с Никитой.

– Деньгами да полушками здесь десять рублей, – объявил стольник. «Надо же, – промелькнуло в голове у Никиты, – расщедрился. Вчера только пять обещал. Видно и вправду волнуется, что не справлюсь. Думает, с большими деньгами вернее.» А боярин просунул руку под кафтан и достал свернутый лист бумаги. – Здесь подорожные – в Троицу, да в ямы, какие на пути встретишь, – коней чтоб менял каждый раз, когда можно. Да еще письмо отпускное, будто ты холоп мой Филька, на Москву на Торг отпущен, за товаром. Его же и Федоту покажешь. Там я в конце приписал, он поймет.

Боярин протянул письма Никите. Никита взял их, положил рядом с кошелем.

Боярин опустился на скамью напротив Никиты, прищурился, испытующе заглядывая в его глаза:

– Ну что, Никита сын Семенов, не сробеешь? В Троицу не сбежишь?

Никита ответил не сразу. Боярин смотрел как-то странно, словно не доверял ему, словно, хоть и храбрился, а помнил вчерашний разговор, помнил и удивлялся, почему Никита вдруг перестал сопротивляться. Эх, как же тебе объяснить, боярин? Никак не объяснишь. Только ты верь мне. Сейчас я с тобой. Вот только сам ты, так ли уж прост? То ли задумал, что мне поручаешь? И что ждет твоего гонца на Москве?..

– Не сбегу, боярин. Сказал – значит исполню, – произнес Никита, не отводя глаз.

– Ну, смотри! – боярин тряхнул головой, потом протянул руку, положил Никите на плечо. – Помни одно: исполнишь все как велю – награжу тебя щедро, Богом Христом клянусь. – Боярин снял руку с Никитиного плеча и перекрестился. – А теперь ступай. Прошка с конем на дворе тебя ждет. Поспешай, не медли. Помолчим на дорожку.

Через минуту боярин резко встал, обратился к иконе и размашисто перекрестился: «Святая Дева, благослови! – обернулся на Никиту, осенил его крестным знаменьем. – Храни тебя Господь. Ступай.»

Никита постоял еще мгновение:

– Прощай, боярин, – сказал он наконец, обернулся, и быстрым шагом вышел в сени.

Прошка и точно, держал уже под узцы бойкого жеребца – лучшего, небось, боярин из конюшни своей дал, – который то и дело прял ушами, бил копытом и фыркал, испуская из раздувающихся ноздрей клубы пара. На седле у него была привязана дорожная сумка, в которую Никита бросил боярский кошель. Краем глаза Никита заметил, что ворота уже ждали его открытыми. Не терпелось стольнику отправить его в путь. Ну что ж, не станем медлить! Угрюмый Прошка помог Никите взобраться на коня. Никита тут же подтяул поводья, осаживая неуемного скакуна, тот привстал на дыбы, повернулся, и рванул в проем ворот, на Троицкий тракт.

Прощай, Ховринка! До встречи, Любавушка! Вперед! На Москву!