Читать книгу Бездонка - Сергей Единов - Страница 4

Ничего особенного не случилось, вернее, не успело случиться в отношениях девушки Лины и Вани Буреева, по кличке Бур или упрощённо – Бу. Последнее прозвище прицепилось к Ване за угрюмость, молчаливость и нелюдимость. Как он сам называл окружающих, – «человеков» Иван не любил, избегал. Предпочитал одиночество, вынужденно обитал в гигантском мегаполисе, в пресыщенной людской среде, четверге, пятнице… Он философски, снисходительно и терпеливо принимал человечество как неизбежное зло, бредущее толпой к неминуемой смерти. Буреев отдавал предпочтение мёртвым более, чем живым. С мрачным удовольствием раскапывал древнейшие могильники не ради обогащения, ради мистического, трепетного ощущения вечной жизни в… иной, неземной реальности.

Чувство необъяснимой любви к женщине, по его же признанию, Буреев никогда не испытывал. Ненависть к отцу, покинувшему семью, когда сыну исполнилось пять лет, свербила в его душе пару десятков лет и успокоилась мутным осадком. Затаённое презрение к матери, которая сплавила его в детский дом, сохранилось до сих пор. Искренняя, безотчетная, трепетная, нежная любовь к женщине обошла раскопщика древних могил, казалось, навсегда.

Профессия кинооператора не радовала Ивана, утомляла и удручала. Не было стремления совершенствовать мастерство, улучшать качество кадра, находить свой неповторимый почерк в кинематографе. Бурееву стало скучно ещё в студенчестве перезаряжать в чёрном мешке киноплёнку, снимать в картонных декорациях фальшивые сцены с ряжеными клоунами и куклами с актёрского факультета. Для продления интереса к творчеству надо было выбирать другую профессию – режиссёра, который всё знает, но сам ничего не умеет. Всё за него в кино делают другие.

Изменить, преодолеть привычку тупо следовать подсознательно выбранному пути угрюмец Бу Ван не смог, да и не хотел. Привычка и безразмерная лень – это было второе «я» большого Бу. Шутки ради, он сам просил коллег и знакомых называть его на китайский манер: Бу Ван.

Нравилось человеку представлять себя китайцем. Сам фаталист Буреев подразумевал при этом буддийского Яму – божество Смерти. И сам по жизни, медленно и верно, сползал в эту самую чёрную яму забвения.

Уныло и бессмысленно, русич Бу Ван следовал уже четверть с лишним века по своему невеликому китайскому пути. Оставался на вторых, третьих и четвертых ролях в кино, невечным вторым оператором, вторичной личностью.

Пока не встретился на съёмках документального фильма близ Феодосии с «чёрными» копателями. Познакомься Бу Ван с археологами официальных экспедиций, он прибился бы к ним, рыл древние раритеты со всеми положенными разрешительными документами. Но «чёрные» авантюристы сделали своё чёрное дело, вовлекли киношника в преступные дела и весёлые, рискованные авантюры.

В ту памятную экспедицию громоздкий, с виду неповоротливый, верзила своей мужской сдержанностью и физической силой привлёк внимание симпатичной подруги одного из раскопшиков. Бу Ван по-пиратски повязывал голову чёрной банданой с готическим логотипом «Ария»9, ходил с голым торсом, почерневший от загара, не опасаясь жгучего солнца Азова. Ранним утром, перед началом работы Бу совершал шутливый, мистический ритуал: выставлял на дне шурфа или пробного раскопа10 пластиковую фигурку Пегаса, становился на колени, бормотал одному ему ведомые заклинания, на ироничные ухмылки других копателей внимания не обращал.

Лина (полное имя Элина) заприметила оригинала в первый же день приезда Буреева в экспедицию, свой интерес спрятала за долгим изучающим прищуром глаз. Худощавая, милая девица, с живыми взглядом неукротимой искательницы приключений, афер и надёжных партнеров по этим аферам. Она не была создана для семьи, детей и быта. Одевалась вольготно и своеобразно, под хиппи, несколько неряшливо. Носила долгополый ситцевый сарафан, стянутый резинкой выше крепкой груди, отчего ключицы обозначали милые впадинки у загорелых плеч. Ходила босиком. Тонким «хайратником», плетёным ремешком из кожи, перехватывала через лоб длинные волосы, выгоревшие до желтизны.

Любила одиночество, бродила по безлюдному побережью Азова, купалась, загорала без одежды. Возвращалась в лагерь с закатом, загоревшая под цвет горького шоколада, отрешённая, задумчивая, с загадочным видом, будто открыла одной ей ведомый смысл жизни и держала его в секрете.

В долгих прогулках Лина набрасывала в блокноте чёрной шариковой ручкой мимолётные зарисовки, по вечерам в лагере старательно выписывала тушью на листах планшета странные, замысловатые картинки, называла «сюриками». Вероятно, от понятия сюрреализм – нечто нереальное в реальном.

Разговаривала негромко, волнительно мягко, с придыханием, проникновенно, будто приценивалась к выбранному собеседнику для возможности рождения новой, быть может, вечной любви.

Первые дни экспедиции девушка, казалось, не замечала чужака, не поднимала глаз на верзилу, хотя у костра шутливо называла его бульдозером или благосклонно – Бу. Именно она сократила привычное прозвище Бура и Бу Вана, до короткого и ёмкого – Бу. В компании держалась отчуждённо, даже на раскопках. Ночевала в палатке с полевым «бой-фрэндом», знакомым по предыдущим экспедициям. На третий день раскопок Бу помог Лине выбраться из шурфа – ямы по шею глубиной.

«Верительных грамот», разрешающих раскопки, в тот памятный год «чёрные» копатели, напомним, не получали. Незаконные поиски начинали задолго до восхода солнца, рыли неглубокие шурфы для поиска артефактов11. После полудня, когда палящее солнце превращалось в прозрачном небе в ослепительную лазерную точку, обжигало, выжигало всё живое в приазовской степи, раскопщики прикрывали очередную дыру в грунте ветками, сухим дёрном, отправлялись на отдых ближе к побережью Азова, изображали вольных туристов – «дикарей» или рыбаков.

Верзила Ван, сокращённый до Бу, в тот день подал руку, легко вознёс девушку на поверхность из могильного провала. Лина оценила галантность и силу кавалера, но вида не подала, если не считать едва приметного кивка головой в знак благодарности.

Вечером у костра она смело присела на брёвнышко к угрюмому верзиле. Долго волновала его жарким дыханием, звонким девичьим смехом, чёрными от загара круглыми коленками с изумительными клавишами коленных чашечек. Снисходительно выслушала грустную историю семьи Бу Вана: рос без отца, мать тиранила ребёнка, мстила за нелюбовь мужчин, отдала в детский дом, затем перевела школу-интернат и забыла. Под утро, притихшая и подавленная, с видом покорной рабыни, Лина привычно вползла в палатку «бой-фрэнда», атлетичного геолога из Подмосковья.

Затянутый и утомительный флирт дикарки на «два лагеря» мог продолжаться до конца сезона и не вызвать открытого соперничества двух мужчин.

Под «занавес» землеройных работ, в пыльный, удушливый, жаркий полдень Бу нашёл в раскопе на глубине метра в полтора под высохшим пластом глины загадочный «лакримарий», чем привлёк к себе внимание всей экспедиции и встретил долгий, затаённый, заинтересованный, испытующий взгляд Лины.

С заходом солнца у костра много шутили по поводу таинственного содержания сосуда. Две томные, рыхлые дамы из Новороссийска – полевые жёны «чёрных» копателей шутливо взывали откупорить сосуд, торжественно испить слёзы древних плакальщиц.

С загадочным видом милого провокатора Лина подсела к Бу, доверчиво приткнулась головой к его плечу, чем вызвала вспышку ревности геолога. Тот отпустил злобную тираду в сторону «борзых» киношников, примолк под суровым взглядом бывшей гражданской жены. Именно, – бывшей. С приятным томлением в груди, верзила Бу понял: Лина в эту же ночь переберётся в его палатку. Молчаливая схватка самцов закончилась, даже не начинаясь. Самка выбрала другого. Геолог был заносчив, красив и холоден, как древнегреческое божество в мраморе. Более других он любил самого себя. Милой, женственной самке захотелось возвышенного, земного чувства, а не холодного совокупления с атлетом, чтобы на утро с затаённой гордостью красоваться перед подругами от обладания этим шедевром природы. Лина пожелала подчинения животной силе неуклюжего, неукротимого любовника, каковым ей показался здоровяк Бу, со скрытыми эмоциями, которые волнительной дрожью сотрясали уже тело и душу обоих. Бу Ван впервые в жизни ощутил в замерзшей душе потепление, испугался ребяческого трепета сердца и всего организма. Верзила влюбился.