Читать книгу Почти непридуманные истории. Из записок хирурга - Сергей Гордеев - Страница 10

Интернатуру я проходил в Н-ской районной больнице. Помню всесокрушающее чувство любопытства, которое не давало мне спокойно ни отдыхать, ни вообще думать о чем бы то ни было, мало касающемся медицины. Интернатура – это обучение молодого врача после окончания института в течение года на какой-нибудь клинической базе. После сдачи экзаменов по окончании интернатуры специалист, что называется, «уходит в свободное плавание». Но вот этот последний этап обучения, когда тебя все учат, за тебя отвечают, можно даже сказать, любят, является одним из самых очаровательных периодов в жизни выпускника. Работать допускают везде, ответственности никакой, ошибиться не позволит коллективный контроль. В общем, живи и радуйся.

Вот в один из циклов «светлой» моей интернатуры я и попал в поликлинику. Отчетливо помню большие длинные коридоры этажей с множествами кабинетов, томящихся на банкетках пациентов, большие окна с рамными переплетами и ласкающуюся в стекла зелень кустов… Объединяющим признаком всех амбулаторий и поликлиник нашей полосы, несомненно, является обилие «санпросветных» листков бюллетеней и стенных газет. В свое время это считалось признаком активной общественной жизни того или иного отделения и говорило о здоровом климате в коллективе. Вот все и старались, как могли. Холл, в котором находился хирургический кабинет, буквально пестрил лубочными листами с детскими рисунками. На одном из них зеленого цвета микроб с огромной осьминожьей головой, захлебываясь от злости, душил девушку с непропорционально слабым телом и несчастным выражением лица. Судя по надписям, микроб был из отряда кишечной фауны, а несчастная забыла вымыть руки до обеда и после посещения туалета, вот вам и результат… Несмотря на старания художника, картина эта никак не вызывала жуткого страха, а даже наоборот – смешила. Выражение так называемого «лица» микроба было настолько глупым, что требовалось определенное самообладание, чтобы без взрыва истерического смеха постичь мысль, заложенную активистами в тематику «листка». Смеялись даже дети, которых силой тащили мимо листка пусть даже к стоматологу.

До сих пор, если мне случается бывать в этой самой моей поликлинике, я стараюсь еще раз окунуться в этот нафталиновый мир творческой общественной жизни. Листы «Санпросвета» и сегодня обильно покрывают стены коридоров, и порой мне кажется, что время чудесным образом остановилось на этом «пятачке» во вселенной.

И я снова и снова, млея от теплой ностальгической волны, с волнением прочитываю понятные моему сердцу призывы и предупреждения типа: «Курение приводит к затяжному развитию уже в детском возрасте», «Бешенство возможно предупредить…», «Снижение аппетита ведет к потере веса», «Вялость и сонливость», «Жизнь и деятельность аскариды в кишке млекопитающих».

В кабинете в первый день цикла обучения я обнаружил хирурга Василия Степановича – местную знаменитость. Не погружаясь в сложную хирургическую жизнь многопрофильных стационаров с конкуренцией и сумасшедшими нагрузками, он нашел себя в малой – амбулаторной хирургии. Он так вжился в образ поликлинического хирурга, что стал буквально неотъемлемой частью хирургического кабинета. Более того, со временем Василий Степанович дослужился до должности заведующего этого самого кабинета и отдавался любимому своему занятию с той самозабвенностью, с которой в российской глуши никем не признанный и ничего, собственно, особенного не требующий народный интеллигент трудится над проблемой улучшения формы человечества или просто приносит облегчение людям, отдавая им свое умение, какое есть, как говорится, что имеет, но всё до усталости, до конца и без остатка.

Надо отметить: поликлиника, что называется, стояла на «перекрестке основных жизненных интересов» горожан и была местом и учреждением весьма популярным и даже «бойким». Как и все нормальные граждане, жители города заболевали, мучились коликами в животе, влюблялись, разочаровывались, отчего болели еще чаще, иногда дрались, получая травмы и царапины, пили не меньше, чем в остальных областях и местечках нашей Родины, и ровно так же мучились с похмелья, мечтая о маленьком, совсем небольшом «больничном» синеньком листочке, но только чтобы сразу, сейчас, с утра и можно без закуски… Одним словом, без поликлиники в нашем городе, как и везде, – никуда… В городе Василия Степановича знали буквально все и старались как можно меньше попадаться хирургу на глаза. Средних лет, сухощавый, выше среднего роста, он мог внушить впечатление. Однако круглые, близко расположенные по-галочьи светлые глаза, крючковатый нос, широкие скулы и мелкая кудрявая плоская шевелюра над оттопыренными ушами придавали лицу Василия Степановича выражение какой-то гротескной свирепости и в то же время несерьезности. Это смущало посетителей и рождало среди провинциалов слухи то о железной воле и чудовищной силе хирурга, то о скрытых влечениях. На деле всё обстояло куда как более чем безобидно. Василий Степанович был до беззащитности добр, любил домашних животных, разводил в своем кабинете аквариумных рыбок, в прошлом танцевал в каком-то юношеском ансамбле и даже жену имел – микропедиатра. Разговаривая с кем-нибудь, он вставал в «первую позицию», раскидывая мыски стоптанных шлепанцев, и складывал ладони «лодочкой» у груди. Смеялся при этом мелким бисером, жеманничал и часто моргал глазами. Из вредных привычек, известных мне, были курение самого что ни на есть ядовитого «Беломорканала» и употребление до крутизны крепкого грузинского чая, сшибающего с ног любого зеваку, неразумно рискнувшего отхлебнуть из чайничка Василия Степановича.

Первый день на приеме… Я скромно уселся в углу, приготовился внимать и слушать. Вид кабинета, кушетки, просторной светлой перевязочной с белым операционным столом, массивная бестеневая лампа на потолке наводили на меня тот благоговейный трепет, который, наверное, испытывает маленький мальчик, впервые пришедший на прослушивание в церковный хор и увидевший в высоком храме потемневший от времени торжественный орган. Сам Василий Степанович курил папиросу, сидя за столом, скрестив худые ноги. Перед ним стояла чашечка «Петри», куда он постоянно забывал стряхивать пепел. Серые столбики с папиросы то и дело сваливались на полы его халата, оставляя на девственной белизне рассыпные дорожки. Беспорядок этот безмерно расстраивал хирурга. Заметив вдруг грязь на одежде, он всплескивал руками, вскакивал, тряс полами халата и скверно ругался. Мое присутствие он особенно не отметил. Но чувствовалась в его движениях некоторая манерность и чрезмерность, свойственная сценическому настрою творческой натуры. Впрочем, мое настроение не позволяло концентрироваться мне на мелких глупостях. Я постигал торжественность момента, и сидящий напротив меня человек в белом халате, колпаке и белых, до невозможности похожих на кальсоны, хлопчатобумажных штанах был овеян неким ореолом таинственности и средневековой магической силы. Время начала приема наступало неотвратимо. Я волновался, Василий Степанович курил, стрелка часов на стене с тихим сухим щелчком передвинулась на ту грань, которая навсегда отделила от меня время безмятежного моего школярства и открыла путь трудного постижения серьезного и ответственного процесса таинства врачевания.

– Можно? – В кабинет протиснулась полная, с одышкой женщина лет пятидесяти. Не дожидаясь приглашения, повернулась, закрыла дверь кабинета, потом так же обстоятельно развернулась, поправила платок, подошла вплотную к столу и молча закивала плаксивым лицом Василию Степановичу, выражая ужасное страдание и боль.

– Ну что, голубушка! На что жалуешься? – Тон показался почти приятельским. Я было подумал, что Василий Степанович повстречал свою старую соседку.

– Да вот, замучил проклятый! Геморрой этот… Как на двор нужду большую справлять, так на крик кричу, сил больше никаких нет! А вот уж дня два так и ни сесть, ни встать, света белого не вижу! – Женщина плаксиво подтвердила справедливость жалоб самым что ни на есть несчастным выражением лица.

Из дальнейшего расспроса проясняется диагноз: тромбоз геморроидальных узлов, заболевание острое, сопровождающееся воспалением и резкой болезненностью в области прямой кишки. Женщина так измучена, что никак не смущается перспективой осмотра. Одна надежда – это врач, лишь бы помог, лишь бы побыстрее избавил… Забыть эту лютую навязчивую боль – единственная мысль в сознании женщины, готовой на всё во имя облегчения страданий.

Василий Степанович оживляется. Он решительно загоняет пациентку на кушетку, заставляя встать ее на карачки. По-врачебному это звучит «коленно-локтевое положение», однако, услышав эту фразу, больные, как правило, полностью теряют ориентацию в пространстве. Они долго, с овечьей бестолковостью вертятся из стороны в сторону на кушетке, не понимая, что, собственно, от них требует доктор.

А иногда принимают вдруг нелепые и совершенно непригодные для осмотра позы. Наша пациентка старательно и безрезультатно овладевала кушеткой, внимая объяснениям хирурга. В итоге Василий Степанович вынужден был, что называется, «в лицах» показать, как должна выглядеть поза больной, выставив локти и подогнув под себя ноги. На лице женщины проступило понимание:

– А!.. Ясно!.. Так бы и сказали, дескать, надо встать раком, а то… Локти, колени! – И уже вполне осознанно, громко сопя, стала принимать заданную позицию.

Василий Степанович уселся бочком рядом и деловито нацелился на объект исследования. Со стороны на фоне большого окна с пробивающимися лучами солнечного света картина смотрелась до умиления мирно. Тень же от «идиллической» группы на потертом линолеуме смотровой, однако, рисовалась куда как более забавно, принимая в результате проекционного искажения формы и движения откровенно интимного содержания. Увлекшись своими наблюдениями, я на мгновение забылся и упустил ощущение торжественности момента. Чтобы сосредоточиться, я стал думать о серьезных вещах.

…Вот я сижу на лекции в актовом зале клиники пропедевтики… Академик И. Х. Василенко важно потрясает дужками очков в воздухе:

– Геморрой – очень распространенная болезнь среди населения всего мира. Только одна половина человечества предпочитает молчать в своем страдании, потому что, видите ли, стыдно, а вторая – кричит потому, что уже нет силы терпеть – больно!..

«Прав был старик! Досиделась тетя до стадии той самой второй половины, вон как ее, болезную, ломает… Смотреть страшно!»

Вернувшись из своего короткого мысленного путешествия в смотровую, я вздрогнул… Василий Степанович сидел в той же позе, деловито осматривал влагалищные зеркала, вертя их в руках и примериваясь. Прибор этот был мне знаком – само название, что называется, говорило о назначении инструмента… Я вдруг понял намерения своего «учителя», и мурашки побежали у меня по спине от тяжелого предчувствия. Один вид этого громоздкого для подобного осмотра инструмента вызывал тоскливые мысли. Впрочем, практические познания мои в области амбулаторной хирургии, а особенно в проктологии, были равны нулю. И волнения эти я отнес просто к некомпетентности и «девичьим» своим страхам. Да и обстановка в смотровой выглядела безмятежной и мирной. Больная, обвыкшись с новой для себя позой, покорно держала паузу, ожидая инициативы доктора. Он совсем не был виден за обширными округлостями, выставленными для осмотра, и, видимо, как комар, не являлся для нее предметом волнения. Василий Степанович приготовил зеркала, отложил окурок в чашечку петри и, примерившись, решительно ввел инструмент между ягодиц в больное место. Не осознав полностью произошедшего, та мгновение, казалось, знакомилась с так внезапно посетившими ее ощущениями. Она с шумом втянула ноздрями воздух, глаза вылезли из орбит, пальцы вцепились в края кушетки. У меня похолодело в груди и предательски вспотели ладони. Не отметив особых реакций со стороны жертвы, воодушевившись, Василий Степанович нажал на ручки инструмента, раздвинул зеркала до максимума и, склонившись, очень серьезно заглянул внутрь организма… Приходилось ли вам, уважаемый читатель, услышать близкий паровозный гудок? Да так, чтобы произошло это для вас совершенно неожиданно. В детстве мне посчастливилось увидеть на станциях этих «реликтов», и однажды я был сильно напуган сигналом проходившего мимо паровоза. После этого я затыкал уши и впадал в панику каждый раз, как видел эти огромные страшные машины, до самого их исчезновения с железных дорог страны. Так вот, женщина на манипуляцию Василия Степановича издала такой «гудок», что заставила меня вспомнить и детство, и себя, перепуганного насмерть. Я подскочил на стуле, уронив на пол ручку и тетрадку для записей. Крик огласил своды кабинета. Задребезжали стекла, ахнула медсестра Лиля, помогавшая Василию Степановичу в перевязочной. В холле у дверей кабинета перекрестилась старушка, ожидавшая приема на кушетке, затем поднялась и мгновенно покинула поликлинику, забыв вернуть карточку в регистратуре.

– Держите ее! – заблеял Василий Степанович, обращаясь уже ко мне весьма серьезно. Он трясся, как ковбой, держась при этом обеими руками за злополучные зеркала, всё еще находившиеся в предмете исследования. Пытаясь избавиться разом и от инструмента, и от доктора, женщина выделывала чудеса акробатики. Еще не зная, что делать – навалиться и держать женщину за ноги или оттаскивать от нее увлекшегося процессом Василия Степановича, я вскинулся навстречу соперникам. Однако больная не стала дожидаться практиканта… Застонав от натуги и бессильной ярости, она изловчилась и вдруг выдала через широко открытый «глазок» инструмента густую коричневую струю – та ударила прямо аккурат в грудь доктора. Затем нежданный «гостинец» плюхнулся на халат чудом убравшего лицо Василия Степановича и безобразно растекся по его отглаженной белоснежной чистоте халата. Тот вскинулся, охнул и отпустил ручки зеркала. Воздух в смотровой стал «сгущаться». Почувствовав облегчение, пациентка, натужившись, избавилась от ненавистного зеркала самым радикальным образом. Блестящий инструмент, описав в воздухе широкую дугу и брызгая по стенам остатками содержимого, зазвенел по кафелю. К счастью, не поспев в гущу событий, я как во сне видел вскочившего Василия Степановича – расставив ноги и подняв по-бабьи полы опозоренного халата, он изумленно переводил взгляд от растекавшегося пятна к предмету, его исторгнувшего…

– Да ты что же это?! – воскликнул он, срываясь на фальцет. – Да ты же меня обделала! – Казалось, случившееся никак не умещалось в голове доктора.

– А ты как думал? – сердито и ничуть не смущаясь вскинулась женщина. – Эдак тут и убить могут! Тут и здоровый обосрется от такого-то лечения!

Пунцовая от пережитого, она с удовлетворением осмотрела дело «рук своих».

– Ну и ну!.. – Женщина говорила, горестно качая головой, не забывая при этом деловито натягивать обширные панталоны.

Василий Степанович имел вид уязвленного весеннего грача, которому в грубой форме отказали в брачных ухаживаниях. Он стоял посреди смотровой, гордо вытянув шею и зло мигая круглыми глазами. Вокруг халата засуетились медсестры, еле удерживаясь от смеха. Затем он поднял руку, начал выговаривать в сторону пациентки что-то об уважительности, о культурности и о том, что надо очищаться перед осмотром доктора.

– Вот сам и очищайся! – махнула рукой больная и сердито хлопнула дверью. Прием был сорван.

«Ничего себе!.. – думал я, возвращаясь домой. Тропинка в парке была оживлена играющими солнечными зайчиками. Кроны молодых березок сплетались зеленым сводом над аллеей. Медленное движение ветвей над головой, шелест листвы, птичье щебетание настраивали на философское настроение. – Выходит, непростое это дело – быть эскулапом-интеллигентом в провинции и работать, не щадя себя, на благо всего человечества в тихом светлом кабинете». Тут и «обделать» могут, невзирая на твои старания и высокие стремления. Голова шла кругом от пережитого за весь рабочий день. Однако случай с неудачным осмотром особенно не шел у меня из головы. Что-то не укладывалось в этой ситуации и серьезной, и смешной одновременно. Мне было жаль Василия Степановича, и его халат, и его «поруганную» честь… С другой стороны, как не пожалеть больную, которая с таким доверием и надеждой обратилась к врачу, а в результате вынуждена была сопротивляться предложенной помощи всеми доступными средствами в полном смысле слова. Я вновь подавил приступ смеха, вспомнив выражение лица Василия Степановича и его отчаянное «Держите ее!». А прикинь, если бы я все-таки подоспел к этим сумасшедшим вовремя. Нет, это уже невозможно! Две девушки, проходя навстречу, опасливо оглянулись на меня, потом прыснули от смеха, отвернувшись. Всё правильно… Прохожий, давящийся от смеха без видимых на то причин, не может не вызывать соответствующей реакции со стороны окружающих. Что за люди?.. Интересно, как бы они среагировали на меня, если бы узнали, к примеру, что наш район в прошлом году был неблагоприятным по бешенству? Может, я укушенный! И вот вам такой «весельчак» без привязи… Смех, девушки, дело серьезное!.. Я вот хоть и не могу удержаться, да все-таки не знаю, над чем, собственно, я так заливаюсь? Смеяться или задуматься следует над всем этим? В чем же все-таки дело?.. А может, всё проще? Ведь можно было предположить, что при воспалении геморроидальных узлов введение такого жесткого инструмента просто непереносимо для пациента. Трудно даже придумать, на что рассчитывал Василий Степанович, раздвигая бранши волшебного инструмента. Что она зайдется от бабьего счастья: «Спасибо, доктор! Мне стало легче!». Волшебник доктор – довольный пациент. Чушь какая… С другой стороны, эта тетя… Тетя «Мотя»… Ну болит, понятное дело… Тяжело. Но ведь надо еще соображение иметь: идешь к доктору – смотреть будет. И понятное дело, придется зад заголять, а не глазки строить. Поэтому надо не горохового супу с вечера наедаться, а гигиену соблюдать – очищаться! Прав ведь был доктор: готовиться к осмотру надо. Слово-то какое нелепое нашел – «очищаться»!.. Но ведь прав! В конце концов, ему же рисковать… Имеет он право потребовать соблюдения правил техники безопасности? Сама жизнь показала, что имеет! Так вот и получается – «смех и слезы»… Впрочем, всё правильно! Каково лечение, таков и результат, как посмотрел, так и показали… Всё логично и даже понятно… И режиссером всему этому спектаклю – ее величество «глупость»! Вот такие дела…

Спал плохо, всё чудилась старуха, кричащая: «Разойдись, всех положу!» И понял я к утру простую истину: мало у меня на серое вещество присело полезных знаний. Что-то мы с Василием Степановичем не догнали. Вот конфуз…

Наутро, идя на работу по той же тропинке, я твердо был уверен, что пойду учиться после практики в ординатуру и потом куда-нибудь еще… дальше.

2010 г.