Читать книгу Эрато и Эрот. Поэты о любви: опыты ментального анализа. Часть II - Сергей Горошкевич - Страница 3

Но всякая любовь в себе таит

Зародыш измененья – и не диво;

Лишь на мгновенье молния блестит;

Стихий неудержимые порывы

Иметь не могут формы, – все летит,

Все движется, меняясь прихотливо, —

А нежная любовь уж никогда

Не может быть надежна и тверда.

Что можем мы заранее узнать?

Любовь пройдет вблизи. И нету силы

Ни привести ее, ни прочь прогнать,

Ни попросить, чтоб дольше погостила.

Кто знает, чет ли будет, нечет,

При первом взгляде глаз в глаза.

Чем будет путь вдвоем отмечен,

Кто может это предсказать?

Любовь наполнит светом души,

Иль набежит лишь тень любви,

Сердца остудит и иссушит,

Разливом чувств не удивит?

Только утро любви хорошо: хороши

Только первые робкие речи,

Трепет девственно-чистой, стыдливой души,

Недомолвки и беглые встречи,

Перекрестных намеков и взглядов игра,

То надежда, то ревность слепая;

Незабвенная, полная счастья пора,

На земле – наслаждения рая!..

Поцелуй – первый шаг к охлажденью: мечта

И возможной и близкою стала;

С поцелуем роняет венок чистота

И кумир низведен с пьедестала;

Голос сердца чуть слышен, зато говорит

Голос крови и мысль опьяняет:

Любит тот, кто безумней желаньем кипит,

Любит тот, кто безумней лобзает…

Светлый храм в сладострастный гарем обращен,

Смолкли звуки священных молений,

И греховно пылающий жрец распален

Знойной жаждой земных наслаждений.

Взгляд, прикованный прежде к прекрасным очам

И горевший стыдливой мольбою,

Нагло бродит теперь по открытым плечам,

Обнаженным бесстыдной рукою…

Дальше – миг наслажденья; и пышный цветок

Смят и дерзостно сорван, и снова

Не отдаст его жизни кипучий поток,

Беспощадные волны былого…

Праздник чувства окончен… погасли огни,

Сняты маски и смыты румяна;

И томительно тянутся скучные дни

Пошлой прозы, тоски и обмана!..

Ты была как оазис в пустыне,

              Ты мерцала стыдливой звездой,

              Ты луною зажглась золотой,

И тебе, недоступной богине,

              Отдавал я мечту за мечтой.

Я решился в желании смелом

По кремнистой дороге идти

              И не медлить нигде на пути,

Ты казалась мне высшим пределом,

              За который нельзя перейти.

И потом… О, какое мученье!

              К недоступному доступ найден.

              Я как жалкий ребенок смущен.

Где любовь, где восторг упоенья?

              Все прошло, ускользнуло, как сон.

Я мечты отдавал не богине,

              Ты как все, ты – земля на земле,

              Я один в удушающей мгле.

Я очнулся в бесплодной пустыне,

              Я проснулся на жесткой скале.

Он с виду красив был и ярок, возможно.

Ты мне протянула его осторожно,

И я растерялся, неопытным сердцем

Я счел его знаком судьбы непреложным.

Я принял подарок и тут же невольно

Вдруг руку отдернул – так стало ей больно.

Откуда же знать я заранее мог

О том, что шипами покрыт стебелек.

             Дни счастия прошли как сновиденье,

                           Другие наступили дни…

О, дни ревнивых слез, обманов, охлажденья,

Кому из нас не памятны они?

Люблю я не любовь – люблю влюбленность,

Таинственность определенных слов,

Нарочный смех, особый звук шагов,

Стыдливых взоров страх и умиленность.

Люблю преодоленную смущенность

В беспечной трате прожитых часов, —

Блужданье вдоль опасных берегов, —

И страх почуять сердцем углубленность.

Люблю мгновенно созданный кумир:

Его мгновенье новое разрушит.

Любовь – печаль. Влюбленность – яркий пир.

Огней беспечных разум не потушит.

Любовь как смерть. Влюбленность же – как сон.

Тот видит сновиденья, кто влюблен.

Любви утехи длятся миг единый,

Любви страданья длятся долгий век.

Страж любви – судьба-мздоимец

Счастье пестует не век.

Кто сегодня был любимец —

Завтра нищий человек.

За женщиной мы гонимся упорно,

азартом распаляя обожание,

но быстро стынут радости от формы

и грустно проступает содержание.

Когда я в тебя влюбился —

во мне кто-то другой народился!

И был он слабый, непрочный,

был хрупкой и чуткой почкой… /…/

Ты говорила – то ли мне, то ли ему:

– Какой-то ты странный стал… не пойму!

Вроде чужой и вроде родной… —

Когда ты стояла рядом со мной,

Я слышал, чувствуя в жилах тепло, —

возле сердца второе сердце росло. /…/

И стал я знать и больше и дальше,

и стал я жить без позы, без фальши.

Стал видеть, что раньше сроду не видел,

любить, что раньше я ненавидел!.. /…/

Я стал как деталь, что послушна резцу, —

я слышу, как сам из себя я расту! /…/

И слышу и чувствую наяву и во сне,

как прежнее «я» умирает во мне!

Огонь любви, огонь живительный,

Все говорят; но что мы зрим?

Опустошает, разрушительный,

Он душу, объятую им!

Воображенье пылко рисовало

Мне радости любви, волнуя кровь…

Но у любви с мечтою сходства мало:

Вот истина для тех, кто знал любовь.

И все ж не мнил я, что любви начало

Столь близко от конца ее и вновь

Не суждено ее вернуться дару

И что в любви найду я злую кару.

Нет, я не мнил, что счастья благодать

Несчастьем обернется, и отныне

Я обречен о счастье вспоминать,

Как вспоминают о воде в пустыне…

Не уставая память проклинать,

Забвения прошу как благостыни,

Но длится столько лет мой ад земной:

Увы, любовь не разлучить со мной.

Не мнил я скорой для себя угрозы,

Не знал, что счастья луч, мелькнув, погас:

С тех пор тоски неутолимой слезы

Все льются из моих усталых глаз.

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей! /…/

Куда ланит девались розы,

Улыбка уст и блеск очей?

Все опалили, выжгли слезы

Горючей влагою своей.

Ты помнишь ли, при вашей встрече,

При первой встрече роковой,

Ее волшебный взор и речи,

И смех младенчески живой?

И что ж теперь? И где все это?

И долговечен ли был сон?

Увы, как северное лето,

Был мимолетным гостем он! /…/

И что ж, от долгого мученья,

Как пепл сберечь ей удалось?

Боль, злую боль ожесточенья,

Боль без отрады и без слез.

Не сотвори себе кумира;

Но, верный сердцу одному,

Я был готов все блага мира

Отдать кумиру моему.

Кумир немой, кумир суровый,

Он мне сиял, как божество,

И я клялся его оковы

Влачить до гробы моего.

Полубезумен и тревожен,

С печалью скорби на челе,

В цепях я мнил, что рай возможен

Не в небесах, а на земле. —

Так, чем свобода безнадежней,

Чем наши цепи тяжелей,

Тем ярче блеск надежды прежней

Иль идеал грядущих дней.

Но я разбил кумир надменный,

Кумир развенчанный – упал,

И я же – раб его смиренный,

Его обломки растоптал.

И без любви, без упованья,

Не призывая тайных сил,

Я глубоко мои страданья

В самом себе похоронил.

Бывает так: живешь в неволе —

В безвыходной сердечной боли.

Потом, бывает, минет срок,

И боль уйдет, как дождь в песок.

И море, море, море перед нами.

За выщербленной дамбой грохоча,

Играет буря

                      черными волнами,

И догорает в маяке свеча.

Но ты сказала:

                          – Тот, кто может плавать,

Тому на этом свете не страшна

Ни тихая, обманчивая заводь,

Ни штормовая, дикая волна.

И в тот же миг

                          волны возвратной сила,

Угрюмо оттолкнувшись от земли,

Меня с любимой вместе в море смыла,

И мы поплыли оба как могли.

И больше не подвластные прибою,

Плывущие без отдыха и сна,

Волны возвратной

                                  жертвы мы с тобою —

Нас не пускает на берег она.

Не знали мы,

                        что счастье только в этом —

Открытом настежь море —

                                                   не мертво,

Что лишь для тех оно не под запретом,

Кто не страшится счастья своего.

Мы к берегу стремились

                                               что есть силы,

Обетованной жаждали земли,

Мы обрели,

                     нашли

                                   покой постылый —

И на погибель счастье обрекли.

Так любовь глубока,

Что становится темной и вязкой.

Как в июле река

Покрывается глупою ряской.

Покидаешь опять

Эту пресную, клейкую жижу.

Повторять, повторять:

«Презираю. Боюсь. Ненавижу».

Пресыщаясь легко

Одиночеством, ждешь и жалеешь

Чувство, белое, как молоко,

Золотое, как свет, который продлить не умеешь.

Мелодия, что мы с тобой вели,

То затихала, то была слышнее,

Мы с нею отрывались от земли,

На землю опускались вместе с нею.

Там тема одиночества была,

И тема странствий изредка звучала,

Но грусть тогда возвышенно светла,

Когда любовь присутствует сначала.

Кончалось одиночество, и путь

Любой заканчивался возвращеньем,

И позволяли паузы вздохнуть,

И мы не придавали им значенья.

Но, допустив однажды тему зла,

Мы не заметили ее аккорд финальный, —

А пауза возникла и росла,

Теряя звук и смысл музыкальный.

Возвращение в жизнь – не обман, не измена.

Пусть твердим мы: «Твоя, вся твоя!» чуть дыша,

Все же сердце вернется из плена,

И вернется душа.

Эти речи в бреду не обманны, не лживы,

(Разве может солгать, – ошибается бред!)

Но проходят недели, – мы живы,

Забывая обет.

В этот миг расставанья мучительно – скорый

Нам казалось: на солнце навек пелена,

Нам казалось: надвинутся горы,

И погаснет луна.

В этот горестный миг – на печаль или радость —

Мы и душу и сердце, мы все отдаем,

Прозревая великую сладость

В отрешенье своем.

К утешителю – сну простираются руки,

Мы томительно спим от зари до зари…

Но за дверью знакомые звуки:

«Мы пришли, отвори!»

В этот миг, улыбаясь раздвинутым стенам,

Мы кидаемся в жизнь, облегченно дыша.

Наше сердце смеется над пленом,

И смеется душа!