Читать книгу Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады - Сергей Ильин - Страница 26

XXV. Баллада об Ахиллесовой Пяте Поэзии

Оглавление

1

Часто поэтов не жалует власть,

ибо предельно им малую часть


целостной жизни дано показать:

жанра стихов такова уже стать.


Только лишь мысли да чувства одни

в недоумении ночи и дни


с рифмой игривой должны проводить:

вместо того, чтоб воистину – жить.


А между тем каждый хочет тиран —

царь ли, король, император иль хан —


общий у всех здесь властителей нрав,

каждый властитель отчасти здесь прав —


чтоб злодеяния в мире его

были чуть-чуть не «от мира сего».


Волю Истории в них показать

и – злую волю свою оправдать,


вот о чем втайне мечтает тиран:

царь ли, король, император иль хан.


Этого сделать не может поэт —

ведь у искусства его слабый свет.


Снова творя как бы из ничего,

ложное он создает волшебство.


И хоть и есть в нем закваска творца,

трудно поверить в него до конца.


Там же, где к образу веры в нас нет,

гаснет искусства великого свет.


Правда, останется после него

второстепенное, но – мастерство.


Жить с ним и в нем до конца обречен,

точно с пятой Ахиллесовой, он.


2

Деспотическая власть потому недолюбливает поэтов, что чувствует в глубине души – а у такой власти, как и любого демона, тоже есть душа – что поэтический дар по природе своей слишком односторонен, чтобы охватить жизнь во всей ее существенной целокупности, а именно это для демона власти есть вопрос жизни и смерти: ведь ничто в мире не бывает случайным, и если в тот или иной исторической момент и в той или иной отдельно взятой стране бразды правления захватила кровавая элита или единоличный тиран, то и для этого есть какие-то глубокие исторические основания, но вывести их на свет божий, а главное, оправдать их на весах бытия – то есть перед лицом вечности – может только художник, настоящий художник, и как правило, в жанре прозы: лирическому поэту такая задача просто не по плечу, – и вот демон власти инстинктивно тянется к таким художникам, заигрывает с ними, всячески поощряет их совершить великое таинство художественного преображения жизни – в данном случае, обремененной многочисленными и чудовищными жестокостями – дабы самому в качестве того или иного персонажа или, на худой конец, в «атмосфере между строк» обрести последнее оправдание, а с ним и вечное бытие.

Да, демон власти, демон-провокатор, демон-убийца знает, что перед судом морали ему никогда не оправдаться, поэтому он заранее презирает и ненавидит этот суд, предпочитая ему высший суд (прозаического) искусства, а поэтов, даже самых талантливых, он причисляет к апологетам морали и, нужно сказать, не без некоторого основания: ведь поэты не могут создавать законченного образа человека, их удел творить лишь образные чувства и мысли, а это еще не все, это, как говорится, «на любителя», это очень редко проходит сквозь игольное ушко последнего преображения и оправдания жизни.

И потому, когда разгорается смертоносный конфликт между оппозиционной лирикой и деспотической властью, и первая оказывается в положении голубя в когтях коршуна, не следует все-таки забывать – исключительно справедливости ради – что и на нем, этом душевно чистом и трогательно-невинном, как голубь, участнике конфронтации, лежит некая малая и, если угодно, мистическая вина – злые языки вообще поговаривают, что никакая противоборствующая сторона не может быть вполне невинной – вина однострунного озвучивания жизни.

3

Нет большей радости для праздного поэта,

чем, Бога предварительно лишив его опор,

и совести протест оставив без ответа,

затеять с ним пустой и бесполезный спор:


для вида упрекнуть его в страданьях мира,

для вида Гудвином-волшебником назвать,

для вида сотворить в нем ложного кумира, —

чтобы для вида его с гордостью свергать.


А главное – чтоб в Ахиллесовой отваге

в том поединке страшном с честью лечь костьми:

хоть только с тенью и хоть только на бумаге,

поднявшись над собой, но больше – над людьми.


4

Допустим, что окружающие нас вещи действительно созданы богомтворцом, но тогда следы творения должны как-то в вещах присутствовать: скажем, наподобие высокопотенциированных гомеопатических лекарств, практически не содержащих уже действующее вещество, – эти следы поэтому невозможно выявить в чистом виде, как это пытаются сделать философии и религии – ведь они неотделимы от вещей, как сознание от мозга, но их нельзя обнаружить и в глубине вещей, потому что они иноприродны вещам, как сознание иноприродно мозгу.

И вот тогда иным энтузиастам приходит в голову гениальная идея перетряхивать имена вещей до тех пор, пока в результате тряски ни начнут сыпаться из их чрева разного рода иррациональная отсебятина: так заезжий гастролер перетряхивает свои карманы и оттуда с завидной закономерностью являются платки, карты, красочные шары, яйца и даже голуби.

Эту иррациональную отсебятину принято еще называть «откровениями свыше», процесс перетряхивания зовется «поэзией», а энтузиастов-фокусников именуют «поэтами», – и все-таки приходится допустить, что иные из них – о графоманах речи нет – в виде строжайшего исключения и на самом деле говорят языком богов, или по крайней мере, языком Орфея: математическим доказательством такого предположения является тот факт, что они нисколько не стесняются, когда читают свои стихи публично – они в этот момент подобны Адаму и Еве, которые еще не знают, что они нагие и что им поэтому должно быть стыдно.

5

«Тихо заснуть – и спросонья

слышать, как годы прошли,

и как в лицо твое комья

грубой упали земли, —


а потом жить, как спросонья,

помня, как годы все шли,

и что тебя только комья

ждать будут грубой земли».


Сказано чуточку лживо:

смерть в снах увидеть нельзя, —

так и ползет похотливо

по миру эта стезя.


Имя ей – слово поэта:

чем же оно нас взяло?

тем ли, что порцию света

лишнюю в мрак привнесло?..


Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Подняться наверх