Читать книгу Рефлексии и деревья. Стихотворения 1963–1990 гг. - Сергей Магид - Страница 41

а.

Нас очень редко посещает ясность.

Гораздо чаще низкая кислотность

нам помогает сохранить беспечность

под колесом катящейся судьбы.

Есть времени обманчивая плотность, —

мы думаем, что в этом безопасность

и равнодушно смотрим в бесконечность,

а до нее – лишь высота трубы.

б.

Нам часто изменяет угол зренья.

Мы слишком полагаемся на знанье,

уверены, что за июлем знойным

нас непременно подберёт зима.

Цыгане исповедуют гаданье,

индусы ожидают превращенья,

и только мы единственно достойным

считаем блеск всесильного ума.

в.

Но лето может кончиться в июне

и в небо улетучатся нейроны

и воплотятся в Иоканаана,

почившего Господнего раба…

…так я сквозь пограничные препоны

уйду к чертям на финикийской шхуне

и окажусь на почве Ханаана,

где так земля ничейная груба…

г.

Пыль, пыль и ветер, пыль и синеватый

осколок моря, скалами нагретый,

и берег, сыновьями позабытый,

песок и пыль, обломки и песок.

Коричневый, тугой, шероховатый

путь в глубину, повозками разбитый, —

и берегом, как в финскую одетый,

идёт отец, не подымая ног.

д.

На северном планетном полукружье

жизнь мёртвую и жизнь ещё живую

и всё, что есть, и всё, что было прежде,

сейчас и здесь мы в памяти несём, —

а встретимся на дальнем побережье.

Нам просто надо быть во всеоружье

и принимать окраину чужую

как собственный и неизбежный дом.

е.

Мы уплываем, тёмную завесу

приподнимая: острая заноза

сидит в мозгу обозначеньем мыса,

где я, как остров, обрываюсь в смерть.

Конечно, я секу весь бред вопроса:

ведь в грядке даже зёрнышко маиса

растёт всё по тому же интересу, —

продраться вверх, побыть и помереть.

ё.

Так мы живём, природе подчиняясь,

на Мировой Закон ее надеясь

и продолжая бесконечный путь.

И лишь порой, о Бога спотыкаясь…

а.

Всё глубже дышит осень, всё желтей.

Дожди идут толпой, идут, стучатся

бессонными ночами к нам в дома.

А по утрам уже иных гостей

хрустят шаги по лужам и дробятся.

Уже в предместье, кажется, зима.

И во дворах, как ласточки в неволе,

слепые ветви мечутся впотьмах.

Теперь лишь снег им принесет покой.

Единый путь у нас, единый страх.

Увядший хлам уносит ветер в поле

и нас как листья тянет за собой.

Так, значит, осень. Бремя-решето

нас пропустило через это лето

в дожди и холода.

Лишь в эту дверь войти разрешено.

Прозрачный колокол в стекло ударил где-то

и стала чёрной невская вода.

б.

И мы глядим в неё, едва успев начаться.

Всю жизнь потратив, в общем-то, на крик,

и жалуясь на Бога человеку.

Вступаем всё в одну и ту же реку.

Хотим уйти и пробуем остаться,

когда до смерти остаётся миг.

В нас всё разъято, всё разобщено.

Мы снизу кони, сверху полубоги

и неизвестно, чей сильнее цех.

Нам дарят кровь, а мы цедим вино.

Пора вставать, но нас не держат ноги

и как во сне мы падаем наверх.

А там, там скука не смыкает глаз.

Там целое проглатывает части.

Там ни любовь, ни смерть уже не снятся.

Там не о чем жалеть и нечего бояться.

Там, онемев, теряет жажду власти

родная плоть, воюющая в нас.

в.

Тот, кто уплыл, не помнит о причале.

Вода, качаясь, древесину гложет.

Мысль избегает этой пустоты.

Но в чем-то проще наша жизнь, чем может

нам показаться и уже в начале

мы зреем для последней простоты.

Ведут ли нас, идем ли мы вообще,

кто здесь пастух, а кто в ярме воловьем, —

вот игры вечно-юных мудрецов.

Но чуять смысл и преданность вещей,

себя считать всего, что есть, подобьем, —

не это ль нам досталось от отцов?

Возможно, это, если мы мужчины.

Но жизнь свою мы чертим на песке

и этот контур океан смывает.

И лишь в канун последней годовщины,

как Одиссей, попавший к Навсикае,

мы о начале думаем в тоске.

г.

Начало всех начал: в паху и в сердце

мы ощущаем первые толчки

и начинаем выяснять причины.

Жизнь целому дают две половины,

одним лучом в двойном единоверце

решившие соединить зрачки.

Объявлен поиск, но земля мала.

Нам и в любви не достает отваги.

Две половинки погибают врозь.

А мы, к судьбе не ощущая тяги,

всё думаем, судьбу пройдя насквозь,

что нас, – но где? – Офелия ждала.

Здесь каждый одинок, как придорожный крест.

В степи журавль колодезный богаче

людскими лицами, чем мы среди людей.

Тиран, предатель, узник, – лицедей, —

на выбор. Мы глядим окрест

и видим вновь, что здесь нельзя иначе.

д.

Так мы живем. Как водится, назло

и вопреки всему, что против жизни,

порою вопреки самим себе

и много чаще вопреки отчизне.

И чтобы жизнь совсем не развезло,

спаси нас, Господи. Ведь всё в Тебе.

И что нам надо, в сущности, для счастья?

Всё наше счастье здесь наперечёт:

земля (мы с нею вместе колобродим),

товарищ (молчаливое участье),

любимая (бывает, что находим)

и Родина, – но тут, как повезёт.

О, хоть бы эхом собственного ритма

заполнить этот Божий стадион.

Но жульничает Бог. Он жмот и жила.

И наша жизнь уже дыханье сбила,

вращая бесконечный марафон.

И в Колизее не слышна молитва.

е.

Но потянуло снегом и ледок

вчера покрыл предутренние лужи.

А утром воздух тихо зазвенел.

И в суете своих обычных дел

я целый день разыскивал исток

звучания, которым был разбужен.

Как странно всё же: осень, не весна,

пора, – что там ни думай, – увяданья

и птицы нас покинули давно,

а я смотрю на улицу в окно

и медленно, как будто бы со сна,

вхожу по пояс в реку ожиданья,

по грудь, по шею… Заливает рот

вода надежды. Что за невезенье.

Надежда отбирает столько сил,

что под конец нам изменяет зренье

и мы в крутой ложимся поворот…

Но честь тому, кто все-таки доплыл.

ё.

Нам свойственно как кошкам выживать,

Нам свойственно всерьез, не понарошке,

Упасть и снова встать на все четыре.

Симметрия есть в сумасшедшем мире:

Там космос отражает нас в окошке,

А мы должны его вот здесь переживать.

И время нас крадет исподтишка

и ни на миг нельзя назад вернуться.

Вот где лежит весь ужас пустоты.

Но в этом есть основа простоты:

не отдавать ни пяди, ни вершка,

но постараться встать и разогнуться,

оставшись здесь. Здесь остаётся то,

что было в нас и то, что было нами.

Мы остаемся здесь и навсегда.

Ещё висит на вешалке пальто,

а сыновья уже глядят ночами,

как сваи лижет черная вода.