Читать книгу Музей шкур - Сергей Носачев - Страница 1

Невидимые пятки били в тропинку из фанерных щитов. Гул шагов грозно и безапелляционно нарастал. С каждым новым ударом звуки всё больше походили на тревожный бой индейского барабана.

– Ну вот и всё, – прошептал Костя и с тоской посмотрел на молодую луну. – Кончилось свидание.

Хотел было сразу уйти, но решил выждать. Может, повезёт и пришелец долго здесь не задержится или вообще – пройдет мимо. Грохот сменился едва слышным шорохом – незваный гость перешёл на траву, а значит, скоро проявится. Окрестности, особенно река внизу, тонули в густых тенях, но лысая макушка холма хорошо освещалась по-осеннему ярким звёздно-лунным светом. Костя вглядывался в тёмную кайму поляны. Вот от нее отделилась тень. Свет мгновенно выбелил её. Девушка. Она огляделась (Зачем? Один черт ничего не разглядеть…) и, решив, что она здесь одна, вприпрыжку двинулась к центру поляны. Гостья запрокинула голову и раскинула руки в стороны, словно на ней не было куртки, и небо не дырявили звезды. Костя улыбнулся её непосредственности, но в то же время стало немного неловко подглядывать за странными, даже интимными лунными ваннами.

– Ну, здравствуй, – тихонько проговорила девушка.

– Привет! – не удержался Костя.

Вскрик, нелепый прыжок спиной вперед, попытка развеять густую ночь внимательным взглядом.

– Извините, не хотел напугать.

Костя спрыгнул со скалы, на которой сидел, и спешно вышел на свет.

Первый страх прошёл. Девушка достала телефон и беспощадный луч фонаря ударил Косте в лицо.

– Жестоко, – он зажмурился и стал тереть глаза.

– Сами виноваты.

– Это чем же?

– Напугали меня.

– Испугались вы сами. Я просто поздоровался. Будьте добры, уберите.

Девушка продолжала светить Косте в лицо.

– А вдруг вы нападете на меня?

– Если не уберёте – точно нападу.

Костя вдруг осознал, что рисуется, сам длит эту неприятность. Он развернулся, проморгался и пошел обратно к огромному валуну.

– А фонарь всё же погасите. Раз пришли, то хоть не мешайте, – попросил он, располагаясь на скале.

Девушка переминалась в нерешительности, но всё же выключила фонарь и на поляне вновь возобновилась безмятежная ночь, ещё более тёмная в обожжённых светом глазах.

Костя разглядывал гостью из темноты своего убежища. По коротким скованным движениям девушки было понятно, что ей неловко и она колеблется – уйти или остаться.

– Зря вы там стоите. Трава уже влажная. Ноги промочите. Заболеете…

– А можно к вам?

Костя достал телефон и высветил свой пьедестал.

– Забирайтесь.

Хотелось уединения, но именно этим отчасти и привлекало одиночество – что кто-то может застать его за созерцанием бытия, увидеть в нём носителя тяжёлых дум, и восхититься. Неплохо, когда собеседник априори считает, что у тебя может быть своё, обдуманное мнение, когда ты ещё ничего и рта не успел раскрыть. Ты выше. Если человек кажется интересным – ты снисходишь, соглашаешься. Нет – с видом оскорбленным оттого, что уединение нарушено, неделикатно просишь оставить тебя, или уходишь…

Девушка была симпатичной, насколько Костя смог её рассмотреть. И голос у неё был приятный по-особому: он как будто был скомпилирован из нескольких давно знакомых голосов, очень близких, и располагал Костю помимо воли.

– Не такой холодный, как я думала.

– Да. Не гранит… и день был солнечный, – зачем-то проговорил очевидное Костя. – Меня зовут Костя.

– Карина.

– Карина, – повторил Костя.

– Да?

– Это… нет. Я просто так. Пробую имя.  Карина. Катерина и Ирина.

Карина молча отвернулась и уставилась в темноту. Косте хотелось говорить, но всё, что приходило в голову, казалось банальным и нелепым, куда менее значительным, чем прохладная монументальность и тишина ночи. Стало неуютно. Десять минут назад он смотрел на чёрное пыльное небо, глубоко в него, в космос, путешествовал по этой красоте, заныривал в фантазии и воспоминания; этот калейдоскоп так  увлекал, что Костя сидел неподвижно, не обращая внимания на затёкшие ноги и задницу. А теперь он думает только о том, уместно ли заговорить? Как понимать её молчание – может, она тоже хочет поговорить и также не решается из стеснения? страха?

Раз за разом он почти решался, но в последний момент трусил. И снова – тишина, духи Карины и её чуть слышное дыхание.

Она зашелестела курткой, заёрзала.

– Всё-таки холодновато.

Костя обернулся. Карина подпихнула под себя ладони.

– Встань. На вот, подложи.

Костя приподнялся и растянул из-под себя наст лапника.

У неё было обручальное кольцо, но он всё равно спросил.

– А ты?

– А мне замуж ориентация не позволяет.

– Не смешно.

– Ничуточки?

Карина покачала головой.

– Ну и ладно, – демонстративно вздохнул Костя и продекламировал: «Но я останусь верен себе и продолжу глупо шутить».

– Какой же ты клоун.

Костя рассмеялся.

– Потому и не женат. Не намерен прогибаться! И не стану!

– Прекрати. А то уйду.

Карина, сама испугавшись своих слов, резко замолчала. Костя напряжённо вслушивался в неё, но девушка умолкла, даже дышать стала тише; как будто в многоэтажке среди ночи разом погасли все окна, и дом растворился в беззвучном городском небе.

– Я последнее время боюсь звездного неба.

Он специально искал в голове какую-то нетривиальную мысль, и сооружал фразу-катализатор, но Карина промолчала. В этой неловкости и неудобстве Костя разом ощутил затекшие ноги и озябшую спину. Он выждал время и продолжил без её вопроса.

– Там ведь есть кто-то. Это уже не просто предположение. Выкладок много, и весьма убедительных теорий. И когда думаешь, что всё, что писал Бредбери и Стругацкие не такая уж фантастика, становится тоскливо. Оттого, что я этого не застану. Что фактически «рано или поздно» при нынешнем состоянии дел – звучит, как «не в этой жизни». С другой стороны, мечтать о новых планетах, когда свою-то нормально не посмотреть, – это ещё грустнее.

– Я замёрзла, – Костя мысленно поблагодарил её за деликатность. Монолог и впрямь вышел унылым.

Костя сдвинулся назад, смежив их спины.

– Так будет теплее, – сказал он и просительно добавил, – Не хочу уходить.

Спина Карины была удивительно горячей, и он прогнулся и расправил плечи, стараясь соприкоснуться с ней как можно шире. Интересно, его тепло она ощущает так же?

Скоро похолодало ещё сильнее. На этот раз Карина ничего не сказала, но Костя отдал ей свою куртку.

– Может, просто пойдем?

– Есть идея получше, – он спрыгнул с камня. Затёкшие ноги не слушались, и он едва не сломал лодыжку. – Разведём костёр.

– А если будут ругаться? Всё-таки, мы на территории пансионата…

– Ну… мы повинимся, раскаемся и пообещаем больше так не делать.

По поляне заплясал свет фонаря. Через пять минут Костя с видом знатока тщательно укладывал мелкие хрусткие ветки «колодцем».

– Нам бы ещё бумажку какую-то, – он обернулся на Карину. Та протянула ему салфетку носового платка.

Через минуту огонь установился и Костя стал ломать в него толстые сучья.

– Так значительно лучше, – Карина нагнулась и протянула руки к огню.

– Давно надо было. Не хотелось портить пейзаж.

Карина огляделась – огонь высветил небольшой круг поляны, но за границами круга темнота стала гуще, отменив весь остальной мир.

– Очень красиво. И тепло.

Костя сидел на корточках у самого огня. Карина сторонилась пахучего едкого дыма.

– Тебе не холодно?

– Нет. А тебе?

– Лицо и колени горят, а спина мёрзнет.

Карина подошла сзади, прижала ноги к его спине. На замёрзшую спину словно вылили ковш сильно теплой воды. По коже пробежали мурашки. Костя слегка откинулся на Каринины ноги, как на спинку кресла.

– Спасибо.

– А я вот всегда несколько раз в жизни сидела у ночного костра. Детство в городе. Никаких пионер-лагерей, походов и дач. Раз в год – на море.

Костя промолчал и снова удивился сам себе.

В его жизни были сотни ночных костров, и он мог бы часами выуживать трогательные воспоминания, выстраивая образ романтика-походника, но он молчал.

– Мне было лет пять-шесть. Родителей позвали отмечать папин выпуск из училища – не то, чтобы я помнила, они мне потом рассказали, – а меня не с кем было оставить. И мы поехали куда-то в лес. Этот старый жёлтый автобус. Мне долго ещё казалось, что он наш. Потому что там была только родительская компания.

Я мало, что помню. Едем в автобусе и бах – мы уже в лесу, ночь, костёр, песни под гитару. Всё чёрно-оранжевое. Очень яркие улыбчивые лица, громкие весёлые голоса, которые разносились на весь мир. Потому что было темно и тихо, и только мы не спали. Многие были с парами. Мужчины оборачивали жён в куртки, женщины клали головы мужьям на плечи. Тихие поцелуи в волосы и лицо. Они передавали друг другу кружки с вином. А я, помню, очень радовалась, что у меня была другая, чем у остальных кружка. Большая, алюминиевая, с паром…

– С паром?

– У меня-то чай был. Алюминиевая, горячая. Ручка была замотана бечёвкой, чтоб пальцы не жгло, но брать её всё равно приходилось через спущенные рукава. И она парила. Сейчас понятно, что все те люди – они самые обычные. Так же ссорились, обижали друг друга, разводились. Но долго всё это было иконой семейного счастья. Тайная вечеря, – Карина усмехнулась.

– Ну, сейчас никто не мешает…

– Да. Но и этого не делаю. Слишком накладно. Тащиться в лес, готовить там, потом обратно, всё перестирывать от дыма…

– А на самом деле?

Карина задумалась.

– Первый прыжок с парашютом – всегда первый. В какой-то момент просто испугалась. А если всё выйдет не очень? И тогда это «не очень» останется более сильным и ярким, и испортит то, красивое и тёплое.

– Ну, у тебя же муж…

– Муж… это ничего не меняет. Даже наоборот. От него будешь ждать чего-то, и наверняка не дождёшься. Да и не люблю нарочитость. Ведь чтобы получилось, должно хотеться в лес. А нам не хочется.

– Если бы знал, что всё так, не разводил бы…

Тут же острая коленка ткнула его между лопаток. Костя едва не рухнул в костёр. Он выудил из кучки дров несколько несколько палок и подложил их в огонь.

– Сейчас все очень свободные. Раскованные, сексуальные. Кажется, что не осталось ничего душевного. Точнее осталось, но ощущается чем-то постыдным. Проще раздеться, чем погладить по волосам и поцеловать в макушку.

– Я бы погладил и поцеловал, но сижу слишком уютно.

– Паяц.

– Отож!

Природа размеренно сопела. Невероятно длинный, мелодичный вдох, осторожно шевеливший кроны деревьев, шерсть спящих и недремлющих зверей, ласкавший чёрный глянец воды у подножия холма и камни на скалистых вершинах, ворсинки на тельце самого ничтожного насекомого и саму тьму – через всё это проходила ночь, напиваясь множеством незначительных звуков, и превращая их в совершенно особенный род тишины. Можно было не чувствовать отдельных нот, но густоту и значительность их общности не отменил бы самый закоренелый прагматик. Косте хотелось говорить с Кариной – не от переполненности чувствами и мыслями, – что-то толкало касаться её, пусть только словами, но касаться. Но тишина ночи казалась слишком плотной, как насыщенный раствор – ещё один звук и в секунду ночь кристаллизуется и рассыплется в пыль.

Редкие острые порывы ветра давали пощёчины костру, обдавая пару мимолетным жаром.

– Через пару десятков лет я вернусь сюда. Там, может, всё перевернётся с ног на голову, а здесь останется так же. Лес, пансионат, останки горнолыжного спуска. Пожилой мужчина, тяжело осваивающий холм. Подъём не больно-то крутой, да. Но у меня будут больные колени и сердце, или спина и сердце. Рядом будет восхищённо крутить головой мальчик – сын или внук. Изо всех сил он постарается удержаться от вопросов и слов. Слишком неприступно будет мое позёрское молчание. Хотя, тогда оно уже может будет просто возрастным. Здесь мы так же разведём костёр. Шерудя палкой угли, стану кряхтеть что-то вроде: «Вы разводите костры только чтобы их фотографировать…», и может быть расскажу про этот вечер.

Карина рассмеялась.

– Почему ты сейчас думаешь об этом? – спросила она через время. Костя пожал плечами.

– Потому что пока я только предчувствую значительность этого вечера. Что-то в нём есть такое, из-за чего я его не забуду. Но сейчас я не могу его распробовать, переварить. Нужно время. Пара месяцев или лет. Как с картиной – нужна правильная точка, чтобы увидеть её верно и полностью.

Дерзкий порыв ветра хлестанул по хлипкому шалашу костра, на секунду раздув угли и высветив всю поляну целиком. Пламя тут же стихло, ватные ветки кедра с лёгкостью разлетелись, и на месте кострища теперь пульсировала мутная оранжевая лужа.

– Пойду ещё хворосту наберу, – тщательно выговаривая гласные сказал Костя и ухмыльнулся своей пародии на деревенский говор.

Костёр медленно иссякал. Он хотел было набрать еще топлива, но Карина его остановила: «Скоро надо будет идти». Как ребёнка, его внезапно и остро ранила конечность этого вечера. Любой костёр обречён когда-то догореть. Он зажмурился, чтобы прочувствовать правоту Карины, унять каприз и согласиться, что нужно идти.

Угли стали черно-красными, растратив всё тепло.

Костя стал замерзать, но стоящая позади Карина, её тепло вязали руки и ноги, как постель поутру, и тот же утренний стон пульсировал в голове: «Ещё минутку». Он был благодарен девушке, что не торопит закончить этот вечер.

Он весь сосредоточился на ее ногах, греющих его спину. Чувствовал, как это тепло делит мир надвое, объясняя одновременно нечто грубое, первобытное и самое что ни на есть потаённое, хрупкое.

– Я завтра уезжаю, – он поднялся, но не повернулся к девушке. Костя смотрел сквозь деревья, где у подножия холма прятался пансионат. Одна мысль о железобетонных конструкциях, электрическом свете, городах и существовании множества людей кроме них двоих разбила изящную радужную конструкцию внутри Кости, и за секунду все внутренности посекло её летящими осколками.

– Знаешь, о чём я думаю?

– Знаю.

Костя удивлённо обернулся на девушку.

– Думаешь, будет ли в твоей жизни что-то хоть наполовину такое же романтичное, как замужняя я и этот вечер, – улыбнулась Карина.

– И?

– И мы уверены в том, что будет, – и когда Костя повернулся, уходя, добавила. – Или нет.

 Они начали спускаться по холму, и он взял Карину за руку, чтобы она не оскользнулась. «Или нет» – звучало в его голове по кругу.

– Или нет.

Костя знал, что воздух напоен запахами, десятками ничтожных ароматов, создающих неповторимую общность. Но не ощущал этого. Остро захотелось узнать, какова Сибирь на вкус. Он снова пообещал себе бросить курить и тут же обречённо усмехнулся.

Наверное, давно пора бы смириться, что есть что-то недоступное. Может быть совсем рядом, и в то же время недоступно, как звёзды.

Он обошёл поляну по кругу. В тени поблескивала шершавая чуть замшелая грань скалы. В несколько затяжек он докурил сигарету и залез на камень. Темнота окружила, почти обняла. Он уставился в небо и прислушался. Где-то внизу, далеко, лениво плескалась река. Он знал это, но услышать не смог.