Читать книгу Музей шкур - Сергей Носачев - Страница 6

Лес
Часть вторая
2

Оглавление

В здании вокзала смердило мочой, как будто ей здесь регулярно мыли пол. Открытые двери и окна не помогали. Плотный дух не выветривался из помещения, а только расползался за его пределы – через турникеты к путям, видимо намереваясь заполонить собой всё. Никишин купил билет и, кривясь, заторопился к поезду.

На платформе его обдало запахом весны и горящего в топках титанов угля. Запахи расшевелили что-то в памяти. В голове мелькнули нечеткие образы – родители, летний лагерь, море. Никишин задышал жадно, словно откусывая от сочного яблока. Он попытался удержаться за воспоминания, но те как обычно ловко улизнули обратно в подсознание.

Сидячие вагоны отвартительны. Сколько не едешь, всё время пути тратишь на то, чтобы усесться более ли менее удобно, но это никогда не выходит. Повсюду телевизоры, от которых никуда не денешься. Скоро их начнут ставить в сортирах: реклама, сериалы, ток-шоу и, конечно, «информационные» программы. Он и до работы на ТВ не особо жаловал телевиденье. Оно как термоядерный синтез – могло бы использоваться для чего-то хорошего. Но плодить идиотов было проще и, в конечном итоге, удобнее. Теперь к брезгливости примешалась зависть – в каждом ведущем Никишин видел того, кем он не стал.

На этот раз повезло: вагон был пуст, квадраты экранов блестели металлическим чёрным глянцем.

«Ещё бы свет выключили…»

Никишин кое-как обустроился в своем кресле и попытался закемарить. Но как назло фантомный шеф разгуливал по его сознанию, хмурясь и теребя бороду. То и дело он бился лбом о плафон кухонной люстры. Что могло произойти, что Старик так дёргается? И с кем? О чьей жене он говорил? Семьи у него, кажется, нет. Боевой товарищ? Нужно было сразу спросить…

В газете Никишин вёл рубрику «История простого человека». «И.П.Ч.» – похоже на чих. По сути – чих и есть. Хорошо, если смутные воспоминания об очередном Петре Степановиче проживут с читателем хотя бы пару дней; обычно с последним словом статьи каждодневщина тут же выпинывала его за порог черепной коробки. Чихнул, вытер нос и забыл. Он, пожалуй, единственный, кто не может так вот «чихнуть». За одно интервью он получает смертельную дозу концентрата чужой жизни. К середине разговора начинает казаться, что гудящая голова сможет вместить в себя разве что пулю, а в неё напихивают ещё и ещё – историй, домыслов, размышлений, жалоб, хотений, мечт… Изо дня в день. Начинаешь искренне ненавидеть людей и работу, приковавшую тебя к ним.   Гораздо легче, когда герой статьи оказывается сволочью. Но такое везение – редкий случай. Покалеченные жизнью приятны, даже если резки, угрюмы и хамоваты. Как джин – сначала обжигает глотку спиртом, но через секунду чувствуешь приятное послевкусие. Всё это Никишин пытался объяснить шефу на какой-то редакционной пьянке, и теперь пытался понять, в чём здесь Старик усмотрел человечность? Сочувствие не лучше других чувств – оно растрачивается.

Он снова подумал, что не знает толком, зачем едет. А если это всё действительно связано с той историей в роддоме? Но как? Да и времени прошло порядочно. Не то, чтобы он всерьёз рассчитывал найти ответ, сидя в поезде. Но неизвестность порядочно трепала нервы и требовала информации, которой у Никишина не было. Интересно, Старик дёргается из-за своих предчувствий и неизвестности?  Или это медленно накатывающее ощущение, как чувство голода?

Никишин залихватским зевком попытался отмахнуться от роения ненужных вопросов и намекнуть сам себе, что надо бы отдохнуть. Думать не хотелось вообще – выбросить всё из головы и задремать. Тем более, что и мыслей-то не было – так, роение пустых сомнений, конвульсии сознания. Восходящее солнце стало понемногу разгонять залегшие в оврагах туманы. Вспышки света били по глазам даже сквозь закрытые веки. Он уставился в окно, где чёрно-оранжевые сосновые леса сменялись березняком или чащобой ельника, или полем, которое длилось всегда дольше леса и, несмотря на свою пустоту, казалось куда более внушительным. Иногда из ниоткуда выпрыгивали безлюдные стылые полустанки: заросшая травой бетонная площадка платформы, обветшалая будка, поеденный ржой металлический холст расписания электричек. В рыжих подтёках давно затерялись сами названия этих местечек. Да и разбираться в них было некому. Все как одна, платформы тонули в высоком дымчатом ворсе весеннего ивняка, камыша и осоки; эти заросли обычно тянулись несколько километров вдоль путей. Иногда в них проглядывались огрызки брошенных домов, их очень естественное умирание: покинутые душами остовы медленно разлагала природа. У некоторых дожди и ветер выгрызли куски стен или крыш, от других только и осталось, что кусок стены или дверь, не ведущая уже никуда.

Никишин лениво подумал о том, к кому едет. Ещё один потёртый человечек, от которого жизнь откусила чересчур, и теперь ему неможется…

Скоро однотипный пейзаж наскучил. Поезд въехал в плотный коридор пушистого ельника. Вагон погрузился в полумрак. Никишин моментально заснул.

Музей шкур

Подняться наверх