Читать книгу Ном - Сергей Раджабов - Страница 7

Ариадна накрыла на стол.

– Вито, позови отца.

Джузеппе Моретти сидел за компьютером в домашнем кабинете и составлял электронное письмо. Нужные буквы прятались, но указательный палец неотвратимо, с победным кликом придавливал беглецов одного за другим. После каждого клика Джузеппе поднимал глаза на экран и шумно выдыхал.

– Мама зовёт.

– Ты видишь, где «и грека»? – отец поднял руки с повёрнутыми вверх ладонями, как будто ответ должен был упасть в них откуда-то сверху.

Вито ткнул пальцем в центр клавиатуры. Отец уставился на экран и, убедившись, что это именно она, выдохнул. Вито помог найти ещё несколько букв, после чего Джузеппе накрыл пятернёй мышь, прицелился в кнопку «Отправить» и притопил левую клавишу так, что из коробочки не только щёлкнуло, но и скрипнуло.

– Я выключу, – Вито дождался разрешения, оттеснил отца, растопырил ладонь, несколько раз нажал Alt и F4 и замер по стойке смирно. Экран померцал, закрылись окна программ, компьютер немного помедлил, желая ещё немного задержаться на краю небытия, а потом, как будто устав, погасил лампочки, словно закрыл глаза. Угасающим дыханием остановились все вентиляторы. Первые секунды наступившей тишины были воплощением торжественности, с которой принято стоять перед лицом бездны, наполненной ничем. Сколько бы раз Вито не выключал компьютер, сначала он видел борьбу за жизнь, затем завершение дел, последний выдох, следом за ним обречённость и, наконец, тишину бездны, в которой остановилось время. Именно в этом порядке. Мёртв ли выключенный компьютер, если всё внутри него остаётся тем же, но без движения? А мёртвое тело нельзя так же включить снова, чтобы оно продолжило жить, как ни в чём не бывало?

Вито ковырялся в салате, переворачивал глянцевые листики вилкой, откапывая ядра кедровых орехов.

– Так и будешь шляться по городу до конца каникул? – спросил отец, – Я в твоём возрасте ни дня не проводил, чтобы не думать, как бы заработать. Пойдёшь помогать мне в магазине. Хочешь, даже зарплату тебе буду платить?

Вито помотал головой.

– Нам нужно практику пройти. Мам, у вас в больнице найдётся что-нибудь несложное, что я мог бы делать?

– Маменькин сынок, – буркнул Джузеппе.

– Надо подумать, – Ариадна пошарила глазами перед собой. – Ты за Лизиной сестрой мог бы ухаживать. Мне бы полегче было. Кстати, а Лиза выбрала специализацию?

– Да. Инженерную. А за Алисой я не смогу. Ей уколы надо делать, я не умею.

Ариадна состроила брови домиком, от чего обычная усталость на её лице подёрнулась обречённостью:

– Им в семье медик не помешал бы. А она в инженеры.

– Может, у них ещё будет медик в семье. Вот, Вито выучится, женится на Лизе, а? – отец подмигнул Вито, забрасывая в свою тарелку салат из миски.

– Завтра моя смена, возьму тебя с собой.

На следующее утро Ариадна передала Вито старшей медсестре и помахала пальцем у его носа:

– Но учти, за мной не бегать, меня не отвлекать. Мария тебе всё покажет, может быть найдёт тебе занятие. Всё понятно?

Вито кивнул и чмокнул мать в щёку.

В сестринской ему выдали халат и персональную медсестру Марию. Для всего персонала он стал «Вито, сын Ариадны». Мария всё делала быстро, но так, как будто никуда не торопилась. Она на ходу успевала потрепать за щёку бледного ребёнка, занятого игрушкой, помочь протиснуть каталку в лифт, взять планшет со стола дежурной и вручить идущему навстречу врачу, прокричать что-нибудь ободряющее в открытую дверь палаты, при этом она успевала оборачиваться на Вито и комментировать. Вито слушал вполуха, даже не рассчитывая с первого раза запомнить, где какие больные, как зовут врачей. Он вглядывался в лица. Напуганные, уставшие, торжественно задумчивые, перекошенные болью.

Они прошли здание насквозь, мимо детского отделения и через оранжерею вошли в другое крыло. В коридор выкатилась коляска. Вито не успел разглядеть, кто в ней сидел. Заметил голову без волос с желтовато-бледной кожей и трубки у лица. Кресло исчезло за дверью. Дверь закрылась.

Он чуть не уткнулся в медсестру в плотно надетой маске, которая выскочила из палаты и замахала кому-то в дальнем конце коридора. Все кругом оживились, по полу застучали глухие удары пятками, залязгало что-то в кладовке, откуда выбежала ещё одна медсестра, побежала, размахивая пакетом, обогнала усталого врача, легонько сдвинула Вито и вбежала в палату. На койке лежало тело. Вито увидел серое лицо старика. Худое, со вздёрнутым вверх подбородком. Сестра деловито колдовала с его рукой, другая то подносила, то убирала от его лица маску с гофрированной трубкой. Старик вдруг открыл глаза и посмотрел прямо на Вито, такого же неподвижного в этой суете, как он сам. Через миг Вито кто-то грубо оттолкнул и закрыл собой обзор. Тогда он сделал несколько шагов внутрь палаты и встал так, чтобы лицо старика ему ничего не загораживало.

Лицо менялось. Постепенно исчезало выражение боли, черты становились мягче. Вито старался не моргать, чтобы не упустить главный момент. Момент он не упустил, но, когда доктор накинул на лицо старика край простыни, он почувствовал лёгкое разочарование, потому что ожидал чего-то большего. Некоего озарения, понимания, что же в этот момент происходит на самом деле. Ни понимания, ни озарения не случилось.

Сёстры, как работники сцены принялись разбирать реквизит, сворачивать, выключать, что-то убирать и выносить. Сестра Мария положила руку на плечо Вито.

– Бывает и так. Мы не всё можем.

– Я хотел бы остаться здесь, – сказал Вито, не оборачиваясь.

– В палате?

– В этом отделении.

– Конечно. Если хочешь. Я думала, тебе для практики сойдёт что-то полегче.

– Нет. Я хочу остаться здесь. Можно?

Мария оглядела Вито и кивнула.

Вито официально поступил на практику в тот же день. Ему разрешалось свободное посещение, он мог в любой момент отказаться, если пожелает.

Вито был приставлен к Виттории, старшей медсестре отделения. Высокая, угловатая, с длинными сухими руками, резкими движениями она дирижировала другими сёстрами с высоты своего роста и никогда не позволяла себе повышать голос, иначе как в попытке докричаться до кого-нибудь издалека.       Виттория всегда знала, что нужно делать и, если видела замешательство в ком-то, то, как гипнотизёр в цирке, взглядом и голосом возвращала того в колею отрепетированной партии. Вито ею восхищался и находил хороший знак в созвучии их имён. Под её присмотром он учился оказывать первую помощь тем, у кого случались приступы.

Поначалу препараты ему не доверяли, и его роль чаще всего заключалась в том, чтобы быстро оповестить персонал, когда кому-то стало хуже. Затем, под руководством Виттории он начал вводить лекарства больным. В глазах наставницы его отличало то, что даже в первый раз, когда ему пришлось воткнуть иглу в живого, чувствующего человека, у него не дрожали руки, как это обычно бывает со студентами.

Вито любил расспрашивать пациентов о том, что они чувствуют, о чём думают. Медсёстрам было некогда. На жалобы пациентов они обычно отвечали доброжелательно, но односложно, типа «это нормально», или «всё будет хорошо», а потом шли дальше по своим делам. Иногда Вито присоединялся к родным пациентов, почти все старались познакомить его, рассказывали, какой он внимательный.

Все, кроме синьора Уго Ардженти. Тот останавливал неподалёку свою коляску, смотрел на Вито, слушал не больше минуты и удалялся. У Ардженти была отдельная палата с выходом в патио с оранжереей. Тереза, старушка под восемьдесят, первой разрешила Вито сделать ей укол и даже подбадривала в процессе. Она рассказала, что этот Уго отказался от всякого лечения, платит больнице бешеные деньги за палату и ведёт какой-то дневник своего самочувствия, чтобы оставить его вместе с наследством своим родственникам. Правда, в последнее время к нему приставили медсестру, которая колет ему обезболивающее.

Однажды Вито спросил у Виттории, можно ли ему как-нибудь вколоть обезболивающее синьору Ардженти. Та обещала узнать. Через пару дней после этого к Терезе пришла дочь, и они втроём, Оливия, Тереза и Вито сидели в комнате для посетителей, когда туда на коляске въехал Ардженти. Он подкатил поближе так, что образовался треугольник с Вито внутри.

– Решил добраться до меня через старшую сестру?

Вито обернулся и наткнулся на строгий взгляд из-под кустистых, как будто наспех приклеенных бровей.

– Она спрашивала, не соглашусь ли я, чтобы ты делал мне уколы. Нет, не соглашусь. Пудри мозги другим. Появишься рядом с моей палатой, пожалеешь.

– Зря вы так, синьор Ардженти, Вито здесь всем помогает. Не всякий согласился бы столько помогать, как он, – сказала Тереза, когда Ардженти уже направлялся к выходу.

Тот крутанулся на месте, зыркнул на Терезу, ничего не сказал, крутанулся снова и исчез в коридоре.

Из нескольких окон в служебных помещениях были видны кусочки дворика с оранжереей, в который выкатывался Ардженти, чтобы почитать. Если Вито не видел его из одного окна, то переходил к другому.

Однажды, сразу после завтрака, из окна процедурной он увидел часть колеса коляски, выглядывающую из-за большого листа, однако не увидел ног там, где по логике, они должны были быть. Он побежал на этаж выше и посмотрел оттуда. Рядом с колесом виднелся тапок. Ардженти лежал ничком рядом с креслом, извиваясь и дрожа всем телом. Вито кинулся обратно в процедурную, схватил из коробки запечатанный шприц, а из шкафа ампулу с обезболивающим, чем удивил медсестру, которая что-то писала за столом, бросил ей: «Ардженти плохо. Он в саду», – и, стараясь передвигаться быстро, но так, чтобы никого не сбить с ног, домчался до VIP-палаты, а оттуда через открытую дверь в оранжерею.

Вито склонился над скрюченным стариком, силой отвёл его правую руку и задрал рукав пижамы. Он ввёл препарат во вспученную вену, согнул стариковскую руку в локте и держал её так, пока боль не отступила. Ардженти расслабился, но от усталости готов был уснуть здесь же на дорожке, среди оборванных и примятых стеблей ипомеи, которая росла бурно, но цвела плохо из-за недостатка солнечного света.

Только теперь Вито заметил доктора, который стоял в дверном проёме и наблюдал за его действиями. Когда Ардженти попытался подняться, доктор подошёл, вдвоём они усадили Уго в коляску.

– Пойдём со мной, – доктор подобрал пустую ампулу и направился к выходу из палаты.

Вито оглянулся на сонного растерянного старика и пошёл по коридору следом за доктором. Доктор клюнул пальцем стол дежурной медсестры, та встрепенулась и скосила глаза на указующий перст.

– Анна, я понимаю, что Ардженти не самый приятный тип, но в отсутствие его личной сиделки за ним стоит иногда приглядывать.

Дежурная всплеснула руками и затараторила, что у неё и так пациентов хватает, не таких вредных и богатеньких, но всё же отправила медсестру присмотреть за стариком. Доктор положил на стол ампулу:

– Покажи Вито, как правильно оформлять расход обезболивающих. Я напишу распоряжение, что ему разрешается доступ к шкафу. И будь добра, следи, чтобы шкаф был заперт на ключ.

Анна залилась краской и уже набрала воздуха, готовая взорваться, когда доктор отвернулся и пошёл в сторону детского отделения, по привычке заглядывая в каждую приоткрытую дверь.

Во время обеда в столовой все обсуждали утренний поступок Вито, но затихли, как только Ардженти въехал в столовую. Он никогда не ел вместе со всеми. Уго подъехал к Вито, который наматывал спагетти и слушал рассказ Терезы о соусах, которые придумывала её бабушка, чтобы кормить многочисленное семейство.

– Зайди потом ко мне, как поешь, – негромко сказал Ардженти и укатил к себе. Столовая снова загудела.

– А может, он не такая уж свинья. Расскажи мне потом, о чём вы говорили, – Тереза подмигнула Вито. Тот кивнул.

По дороге к Уго навстречу Вито прошли священник и его сиделка, которая что-то сердито бормотала себе под нос. Падре на ходу ей тихо отвечал, – Вито не мог разобрать слов, – а когда поравнялись с ним, то молча проскочили мимо.

Палаты никогда не запирались, но Вито постучал. Ответа не последовало. Он вошёл, сразу прошёл в оранжерею. Старик был там, сидел к нему спиной.

– Синьор Ардженти?

– Уго. Родители назвали меня Уго. Последний раз я слышал собственное имя от жены пятнадцать лет назад. Видел этих двоих?

– Священника и женщину?

– Да. Для них я синьор Ардженти. Денежный мешок, часть из которого Сильвия получает, пока я жив, а падре Винцент надеется получить остальное, когда я умру. Деньги. Мало их иметь, нужно ещё уметь их потратить. Что толку платить сиделке, которой не бывает на месте в нужный момент? Что толку отдавать деньги церкви, если не чувствуешь раскаяния? Если бы можно было купить себе новое тело, всё бы отдал. У тебя нет лишнего?

Вито покачал головой. Старик хмыкнул.

– Расскажи мне, Вито, мальчик с таким живым именем, что ты делаешь здесь?

– У меня практика для школы.

Старик отмахнулся:

– Ты мог выбрать место попроще. Не-е-ет, тебе нравится смотреть на затухающую плоть. Я видел, как ты смотрел на Антонио. Как он умирал. Поэтому ты здесь. Тебе нравится.

– Мне интересно, что происходит, когда человек умирает. Интересно, что с этим можно сделать.

– Хмм… Когда я узнал, что ты хочешь со мной познакомиться, то решил, что любопытный ребёнок, которому смерть щекочет нервишки, может, так сказать, не дожидаясь, пока произойдёт то, ради чего он сюда пришёл, поторопить события.

– В смысле, убить вас?

– Да. Но твой поступок меня озадачил. Никто не заметил, что у меня проблемы, только ты. Значит, ты за мной наблюдал. Но почему ты мне помог? Мог бы просто наблюдать, как я умираю, или даже…

– Я хотел попросить вас позволить мне быть рядом, когда вы будете умирать. Только, когда уже ничего нельзя будет сделать. А тогда ещё было можно.

– Нагло. Зато честно.

– Просто, говорят, вы ведёте дневник…

– Кто сказал?

– Все говорят. Говорят, вы с самого начала решили, что не будете лечиться, а только ждать смерти и вести дневник.

– Лечиться… А смысл? Они не умеют лечить стариков. Всё их лечение – это отравить весь организм, авось болезнь сдохнет первой. Молодые ещё могут выжить, у таких как я шансов нет. Сто раз видел. Даже если эта тварь подохнет, то своим трупом потом точно отравит остальное тело. Никакого смысла. Только деньги тратить. Дневник. Да. Я веду дневник. Сильвия мне помогает, когда я сам не могу управиться с камерой. Это мой подарок тем, для кого смертельная болезнь – пугающая неизвестность. Неизвестность пугает сильнее всего, ты не знал? Все мы обречены с того момента, как родились. Но какое-то время нас это совершенно не беспокоит. Мы можем радоваться, заниматься делами, строить планы, смотреть дурацкие сериалы, как будто наша последняя минута чем-то отличается от любой другой. И всё потому, что ближний свет фар освещает нам клочок пути, который мы сами же и нарисовали. Но всё меняется, когда нам называют срок. На нашем рисунке появляется дверь, за которую не проникает свет. Я надеюсь, что мой дневник поможет тем, кому назвали срок, справиться со страхом темноты.

– А священники. Разве это не их работа?

– Да-да. Падре Винцент. Но он больше не придёт.

– Почему?

– Потому что я просил его не приходить. Своими россказнями он мне мешает сосредоточиться на реальности. Промывал мне мозг, чтобы я оставил церкви побольше денег. А у самого глаза рыбьи.

Уго замолчал и с минуту как будто спал.

– Я стал быстрее уставать. Скоро обезболивающее станет действовать хуже, а я буду болтаться в беспамятстве всё дольше и дольше. Ты получишь копию дневника без права распространения. Все права на него будут у Сильвии. Таков наш договор.

Уго снова помолчал, отдыхая.

– Приходи в любое время.

В последний день каникул Лиза и Даниель таскались за Вито по улице хвостом, вытягивая истории из больничной жизни. Они ходили кругами, Вито не хотел уходить далеко от дома. Из окна высунулась Ариадна и помахала Вито. Тот немедленно кинулся домой.

– Звонила Мария. Сказала, Уго просил тебя прийти, – Вито выслушал это в дверях и кинулся прочь. Во дворе на бегу махнул друзьям, что всё объяснит позже и запетлял переулками в сторону больницы. Терпения ждать автобус не было. Он пробежал пару остановок, когда автобус его догнал. Вито запрыгнул внутрь и уткнулся в контролёра. Он машинально похлопал себя по карманам, но уже сам понял, что билета у него нет. Автобус уже поехал, всё говорило о том, что неприятности стоят сейчас перед ним, одетые в тёмно-синюю форму. Кто-то протянул руку сквозь толпу и отдал контролёру билет. Тот его прокомпостировал и вручил Вито, который поискал глазами добродетеля. Им оказалась Оливия, дочь Терезы. Она тоже сошла у больницы. Вито поблагодарил её и рванул по коридорам.

В палате Уго повисла тихая печаль. Вито вошёл, стараясь ступать мягче. Сильвия вглядывалась в лицо Уго и держала его за руку. Она забыла про видеокамеру. Вито повернул камеру в сторону кровати, скадрировал картинку в видоискателе и включил запись.

Прошло часа два. Вито пару раз поменял в камере аккумулятор и один раз карту памяти. Падре Винцент появился в дверях, шепнул сиделке, что будет в холле, если понадобится. Та кивнула так медленно, будто боялась кого-то спугнуть или что-то расплескать. Винцент скрылся и прикрыл за собой дверь. Тишину нарушало шипящее, со свистом и клокотанием дыхание старика и шорох тонкой, сморщенной, веснушчатой кожи на руке под ласковыми пальцами Сильвии. Вито приоткрыл рот, чтобы к тому, во что он вслушивается, не примешивался звук его собственного дыхания и до рези в глазах всматривался в лицо Уго, глядя то на него самого, то на экран видеокамеры.

Дыхание старика становилось неглубоким, паузы между порывистыми, утомительными вдохами удлинялись, пока не сменились последней, переходящей в его, Уго, персональную вечность.

Сильвия отпустила ладонь, встала и открыла дверь в палату. Вслед за запахами из коридора появился падре и дежурная медсестра. Вито выключил камеру и вышел в оранжерею. На дорожке стояло пустое кресло на колёсах. Вито присел на декоративный камень и принялся разглядывать пятна отражённого от стёкол света, просвечивающего листья, как рентген. Через несколько минут с ним рядом оказалась Сильвия.

– Спасибо, что присмотрел за камерой. Мне было не до неё.

Вито улыбнулся и пожал плечами.

– Тебе, должно быть, тяжело такое наблюдать?

Вито снова пожал плечами.

– Скажи что-нибудь. Может, тебе успокоительного дать? О чём думаешь?

– Думаю, какая ненадёжная конструкция у человеческого тела.

Сильвия хмыкнула:

– Понятно, успокоительное не пригодится, – и собралась обратно в палату.

– И почему нельзя дать человеку новое тело, или хотя бы часть? Уго говорил, что отдал бы за это всё, что у него есть.

Сильвия обернулась.

– Не знаю. Может быть потому, что тогда пришлось бы отнять это тело у кого-то другого.