Читать книгу Невероятная история мистера Пэрриша - Сергей Сергеевич Ашманов - Страница 3

Приветствую вас, друзья. Меня зовут Аарон Пэрриш, и в этой книге я постараюсь изложить историю, которая произошла со мной. Возможно, она покажется кому-то скучной, кому-то – слишком серьёзной, а кому-то – чересчур надуманной, но я больше не могу молчать об этом. Моя душа требует открыться вам, рассказать, что случилось и как определённые события повлияли на мою жизнь.

Я буду рассказывать вам одну лишь правду, по крайней мере такую, какой я её видел. Прошу только об одном – не судить строго участников моего рассказа, ведь жизнь каждого из нас зависит не только от наших действий, но и от судьбы, бросающей нам вызовы, которым мы не в силах противостоять, как бы этого не хотелось.

Прежде чем рассказать вам об основных событиях, случившихся со мной уже в достаточно зрелом возрасте, начну своё повествование с истоков. О том, как судьба сделала меня крепким телом и духом, заставила пережить трудности, страхи, разочарования и в то же время привела меня к долгожданному счастью.

Я родился 22 сентября в 1877 году в одном из самых крупных городов Королевства Великобритания – Глазго. События детства хорошо отразились в моей памяти. Поэтому я помнил всё, начиная с того момента, как мне исполнилось пять лет. Мой отец, Абрахам Пэрриш, был картографом и работал в Королевском географическом обществе в комитете по экспедициям и полевой работе. Тогда я ещё был слишком мал, чтобы понять всю суть его работы, однако я помнил то, как он бережно и с любовью вешал географические карты в гостиной и рассматривал их часами, пытаясь что-то отыскать.

Абрахам Пэрриш был человеком высокого роста, с слегка вытянутым лицом. Глубоко посаженные, круглые карие глаза, седая борода и аккуратно уложенные волосы делали его похожим на доброго волшебника. Из всех черт его лица более всего выделялся римский нос, который придавал отцу выразительный, динамичный вид.

Иногда папа работал даже по ночам, и это тревожило меня. Уже тогда я понимал, что без отдыха и сна человеку приходится туго. Отец бывало впадал в истерику и хватался за голову, дергая себя за волосы, а затем закрывал ладонями лицо и плакал. Но он никогда не кричал на меня и относился ко мне с той же любовью, что и я к нему.

Я бы хотел уточнить, что мой отец не всегда был таким. Всё началось, когда мама покинула нас. Её звали Беатриса. Нет, она не умерла, не бросила нас, а отправилась в экспедицию (как сказал отец), когда мне было всего 2 года отроду, и не вернулась. Корабль, видимо, забрало море… Так думал я, но отец не готов был расстаться с мыслью о кончине матушки и потому пытался отыскать её следы всеми возможными способами. Вскоре отчаяние почти поглотило его разум, но в одну ночь – в ту самую, когда я видел его в последний раз, – он отыскал кое-что о маме. Но об этом позже.

На тот момент прошло уже три года, как Беатриса Пэрриш пропала. Я не помню, как она выглядела, и не помню её голоса. Но со слов отца могу сказать с полной уверенностью, что это была женщина удивительной красоты, она покорила его сердце с первого взгляда. У неё были тёмно-зелёные глаза, светлые волосы, ниспадающие пышными локонами на её элегантные плечи, выделяющиеся скулы и острый подбородок говорили о её тонкой натуре. Небольшой нос с приподнятым кончиком придавал её лицу милейший вид. Она была женщиной упрямой, всегда отстаивала свою точку зрения, характер её был твердым, но отец говорил мне, что она вела себя так со всеми, кроме него. Она всегда была мягка и нежна в отношениях с ним, часто уступала ему и почти никогда не спорила, за исключением дня, когда они виделись в последний раз, и он отговаривал её плыть в экспедицию.

Моя мама работала вместе с отцом. Так же, как и он, она была картографом. Некоторые считают, что работа над общим делом ослабляет отношения между любящими людьми, но о них такого нельзя было сказать. Напротив, они любили друг друга еще крепче. Их общее дело, их цель в жизни только укрепляли связь между ними.

Когда я появился на свет, мама души во мне не чаяла. Со всей любовью и лаской она заботилась обо мне, давала мне всё самое необходимое, что может дать любящая своё дитя мать. Но дело в том, что я родился с некоторыми отклонениями: плохо спал, часто просыпался по ночам и плакал, мог долгое время смотреть в одну точку и не двигаться с места. Это в крайней степени беспокоило моих родителей, и они обратились к доктору. Поставить точный диагноз он не мог, а уж тем более установить причину моего недуга. Сказал лишь только, что за мной нужен постоянный уход и присмотр, прописал травы и массаж.

Когда мне исполнилось два года, мой недуг словно ушёл куда-то, а вместе с ним и беспокойства моих родителей. Спустя полгода мама пропала. Начались новые неурядицы. Несмотря на это, мы с отцом жили душа в душу.

Вскоре произошли события, повлекшие за собой череду других, что в итоге сделало меня тем, кто я сейчас есть, но об этом будет рассказано позже. А пока, по порядку.

Мне было пять лет, и я очень любил гулять в нашем дворе. Хотя он и не был большим, но я умудрялся испачкать или разорвать одежду об какой-нибудь гвоздь, доску или куст. Аккуратность была не самым преобладающим качеством в моём бандитском своевольном характере. Отец был в отъезде в Лондоне, и за мной присматривал его друг – Сэм, который жил по соседству. Помню, он был хорошим человеком и не спускал с меня глаз. Постоянно делал мне замечания, поднимая голову вверх, словно высматривая меня, покачивая ей из стороны в сторону, смотрел мне прямо в глаза, нахмурив брови, и строгим басистым голосом начинал свою эпопею всегда с одной и той же фразы: «Как же вам не стыдно, мистер Пэрриш!».

В один из летних дней, когда я в очередной раз гулял во дворе, а мой нянь сидел на веранде, читая газету, мне вдруг стало нехорошо. Я упал и очнулся на диване в гостиной, когда Сэм тревожно ходил вокруг меня.

– О! Вы очнулись, мистер Пэрриш! Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – отвечал я. Но мне было всего пять, и я не знал, как должен был себя чувствовать после первого в своей жизни обморока.

– Стоит вызвать доктора! – беспокоился Сэм.

– Нет. Не хочу доктора, – отвечал я, – не хочу, – повторяя снова и снова.

– Будь по-твоему. Надеюсь, твой отец вернётся завтра, и я ему сообщу о случившемся. А также о том, как ты себя не бережёшь. Тебе следовало бы вести себя по-джентельменски, – сказал он.

В эту же ночь мне начали сниться странные сны, смысл которых тогда я ещё не понимал. Они были наполнены событиями, которых я никогда не видел, и людьми, которых никогда не знал. Женщины, мужчины, дети, какие-то бродяги, неизвестные мне улицы, переулки. Мне снилось море и горячий песок. Зеленеющие холмы на горизонте. Снился отец, он сидел на земле в каком-то очень тёмном месте и был очень расстроен. Он увидел меня и умоляюще протянул мне руку. «Сын!» – хрипло сказал он, и я проснулся весь мокрый от пота. Страха не было, но чувство тревоги и какой-то непонятной мне суеты переполняли моё сердце. Что это был за сон? Почему он был таким ярким, словно наяву? Я задавал себе эти вопросы, не зная, что эти видения будут преследовать меня всю мою жизнь.

На следующее утро вернулся отец. Я рассказал ему о моих снах, а Сэм – о случае со мной и не забыл упомянуть о том, как я плохо себя вёл. Папа нахмурил брови и внимательно слушал своего друга. Затем они распрощались. Отец подошёл ко мне, погладил меня по голове и спросил: «Как ты, сынок?», «-Хорошо» – ответил я и пошёл в другую комнату играть. Тогда я должен был с ним поговорить, ведь он этого хотел, а я был не в настроении.

Шло время, мы жили хорошо. О снах я больше не рассказывал, потому что считал это несерьёзным суеверием, о котором мне не хотелось задумываться. У отца появилось больше времени, так как он взял отпуск на неопределённый срок. Полученная прибыль с продажи некоторых вещей позволяла нам жить в центре города и ни в чем не нуждаться, чего нельзя было сказать о населении Глазго.

Сам по себе этот шотландский город напоминал муравейник, где каждый человек трудился в поте лица, добывая таким образом себе деньги на пропитание. Только одна восьмая от всего населения нашей страны могла себе позволить жить так же как мы. Остальная часть людей были простыми рабочими, большинство их которых составляли ирландские эмигранты и переселенцы с севера страны. Они жили, в основном, в пригороде и сельской местности. Были и те, которые жили в трущобах, где процветали преступность и болезни. Всего каких-то пятнадцать лет назад так называемые «трущобы» представляли из себя раковую опухоль города, от которой не могли избавиться заевшиеся местные чиновники, без зазрения совести отнявшие у народа всё их имущество и деньги с помощью реформ и налоговых сборов. Такое было время, и говорить так только о Соединенном Королевстве было бы неверно. Хоть мы и жили хорошо, мой отец никогда не отказывал в помощи нищим на улице, подавал им монету, помогал устроиться на работу тем, кто хотел.

Немного отойду от повествования о жителях города и расскажу случай, который весьма кстати подчеркивает положение людей в то время и отношение моего отца к этой проблеме. Однажды мы с отцом шли в парк через центральную площадь. Людей было много, как пчёл в улье. Все куда-то спешили, суета переполняла улицы, переулки, площади… Неожиданно мимо нас пробежал паренек, лет десяти, схватил портфель отца и растворился в толпе. Я был ошарашен и понимал, что нас только что обокрали. Я посмотрел на отца, его лицо выражало смирение, и мне даже показалось, что он почти улыбнулся. Его взгляд был направлен сквозь толпу, словно он видел того мальчика через неё. Затем он повернулся ко мне и, широко улыбнувшись, сказал: «Видимо этому мальчику сейчас очень нужны деньги. Возможно, он голодает. Возможно, голодает его мать или старик-отец, брат, сестра, а может он хочет кому-то помочь. Он не смог заработать, потому украл. Я не имею права обвинять его в том, что он хочет есть, я не могу судить человека по его поступку. Всё, что от меня требуется, – это понять его, потому что мы живём в трудное время. Ты понимаешь меня, сынок? – он опустился на колено и, взглянув на меня своими пронзительными добрыми глазами, продолжил монолог, – Я хочу, чтобы ты был честным человеком, как бы жизнь не испытывала тебя. Никогда не бери того, что тебе не принадлежит. Не потому что это плохо, ведь по сути, все мы можем быть на месте того мальчика, а потому, что не все думают так же, как я. Тебя могут поймать и высечь, а может еще хуже. Что бы не случилось, честность в твоей жизни должна всегда стоять выше твоих желаний и потребностей. Ты – умный мальчик и когда-нибудь поймешь, о чём я говорю. А теперь пойдём в парк и покормим птиц.

Прошло уже очень много времени, но лишь недавно я осознал то, что мой папа видел тогда через толпу не мальчика, а его душу, как он видел её во всех нас. До сих пор я помню его слова, более того, я взял их за принцип жизни. Из всего списка, честность стоит в нём на первом месте.

А теперь вернемся к Глазго. До конца XIX века условия жизни в трущобах были признаны худшими в Европе. После 1860 года из-за разгоревшейся в США гражданской войны поставки хлопка резко сократились, что привело к потери рабочих мест среди населения. Количество бедных не только в Глазго, но и во всей Великобритании было крайне велико. Однако монополизация промышленности в последующем породила множество свободных рабочих мест, что благоприятно отразилось на положении бедных. Теперь они могли заработать себе на хлеб. Основными источниками такого дохода была работа на текстильных фабриках, угольных шахтах и металлургических предприятиях. Хотя эти предприятия были разбросаны по всему острову (в Йоркшире, Ланкшире и Южном Уэльсе), конкретно в Глазго имелись помимо них еще и фабрика по производству кофе, небольшая обувная фабрика, табачный завод и судостроительный, производящий в начале XX века лучшие суда во всем Королевстве. Угольные шахты также имели место быть. Там трудились даже дети, что часто занимало умы многих чиновников, но они ничего не делали, ведь это приносило немалую прибыль.

Наш город Глазго расположен на западе центральной части Шотландии, всего лишь в двадцати милях от устья реки Клайд, протекающей через город. Поэтому торговля и судостроение здесь развивались быстрыми темпами.

В центре Глазго, в южной и северной его частях был распространён венецианский стиль архитектуры, примером которого можно по праву считать недавно возведённые Городские палаты. Этим архитектурным сооружением я начал воодушевляться совсем недавно. До этого времени мне, как и почти всему местному населению, было глубоко плевать на это здание как по его назначению, так и в архитектурном плане. Возможно в плане назначения местные скорее проявляли недовольство к этому зданию и презирали тех, кто работал там. Местную власть почти никто не уважал. Особенно рабочий класс, коих было большинство. «Это не их вина, – говорил мне отец. – Любой труд должен оплачиваться. А труд, который распространен в нашей стране – это каторга. И как любая каторга – не оплачивается». Здесь отец не имел в виду то, что труд вовсе не оплачивается, а то, что оплачивается он совершенно не по-людски. «В каких условиях работают люди?! Это скотство и свинство! Лишь настоящие мерзавцы и подлецы способны так издеваться над людьми. Заставляют их работать по восемнадцать часов в сутки за гроши в условиях, приближённых к адским. Мне с трудом вериться, что власти молчат и закрывают на это глаза. Неужели деньги способны так развратить людей?» – как-то говорил отец Сэму.

В моем малом возрасте Глазго казался мне унылым городишкой, который ничем не мог меня впечатлить. Однако было одно место, где мне всегда было комфортно и уютно, как дома – публичная библиотека Митчелла, куда мы часто ходили с отцом. Там мы проводили много времени: отец исследовал карты и записи мореплавателей прошлых столетий, а я рассматривал картинки в разных книгах. Особенно я любил книги по ботанике и сотню раз просматривал гравюры таких учёных как Ричард Тейлор, Роберт Форчун и Конрад Лоддиджз.

Помимо всего прочего отец учил меня картографии, хотя я тогда мало что понимал, и очень жалею об этом, ведь в последующих моих приключениях мне бы пригодились эти незаменимые навыки. Мне стоило слушать внимательнее своего старика. Впоследствии мне всё же повезло вспомнить некоторые отрывки из его учений, которые можно сказать спасли меня от гибели. Всё благодаря моей памяти, но вопреки моему вниманию.

Пусть я и не помнил картографические правила и принципы, но зато помнил почти наизусть карту Тихого и Атлантического океанов, только потому, что обе эти карты висели на стене в моей комнате, и только потому, что в нашем доме закончились стены, и отцу некуда было повесить их, кроме как в моей комнате.

Наши отношения с отцом не всегда были гладкими. По крайней мере с моей стороны. Хотя я жил с ним всего 6 лет и помнил о нём лишь последние два года. Бывало, что я не слушал его и обижался на то, что не мог понять его слов. А он в свою очередь смеялся, говоря мне: «Сынок, не переживай, ты еще слишком молод, чтобы понять это». Я же спрашивал его в ответ: «Но тогда зачем ты мне рассказываешь?», «Потому что наш ум так устроен. Пусть ты еще молод, но мозг твой уже силён и нуждается в информации. Он как очаг, в который нужно подкидывать дрова, чтобы не замёрзнуть», – говорил он мне.

Однажды мы сидели на лавочке в парке у нашего любимого пруда, где кормили уток. Сначала мне стало плохо, как в тот день, когда я потерял сознание во дворе нашего дома. Но в этот раз мне стало хуже и вместо того, чтобы лишиться чувств, я почувствовал сильнейшую боль в голове, словно кто-то скреб мне череп изнутри тупым предметом. Но я не мог ничего сказать, не мог закричать от боли, меня просто сильно трясло в течение нескольких секунд, казавшимися мне вечностью, а затем я падал навзничь. Эти припадки происходили со мной редко, если два-три раза в год можно назвать редкостью.

В тот день отец очень сильно испугался за меня и, не теряя ни секунды, привез к доктору, который лечил меня во младенчестве. Если мне не изменяет память, то его звали мистер Уайт. На этот раз он тщательнейшим образом осмотрел меня. Затем он начал расспрашивать. Тогда мне было почти шесть лет, и я мог формулировать свои мысли четко и ясно, однако я часто просто слушал людей, включая отца, но почти никогда не поддерживал диалога. Мне было лень говорить и особого желания поделиться своими мыслями и переживаниями у меня не возникало. Поэтому на вопросы доктора Уайта я отвечал абстрактно, а на какие-то вопросы вовсе не отвечал.

В дальнейшие визиты, разумеется, я привык к его вопросам и охотно отвечал на них, если мне хотелось, или молчал, если у меня не было настроения. Раз в неделю, по расписанию, мы с отцом приходили к доктору, и он разговаривал со мной. Тогда я еще не знал, что он обеспокоен моим молчанием и нежеланием общаться с людьми больше, чем моими припадками. Он объяснял моё поведение тем, что я в слишком раннем возрасте потерял мать и что с моей меланхолией нужно бороться. Возможно он связал её с приступами и заключил, что мне нужно общение с кем-то помимо отца. Не потому, что в моём недуге виноват он, а потому, что у меня совершенно нет друзей, кроме него. Я замкнут и помешан на тишине и одиночестве.

Спустя несколько месяцев я нашел себе друзей. Была зима, и я решил выйти поиграть в снегу. Но на этот раз я вышел не во двор, а на главную улицу. Там играли несколько ребят. У меня возникло желание познакомиться с ними и поиграть вместе. Тогда мои мысли о дружбе были скудны, но это не помешало мне выдвинуть дружбу на высокую ступень, как добродетель единственно необходимую мне в данный период жизни.

Меня переполняли эмоции, когда я подошёл к ним, я совсем потерял дар речи и просто стоял и молчал. Когда ребята заметили меня, один из них подошёл ко мне и сказал:

– Здравствуй, я Том, а это Джон и Генри.

– Я Аарон, – ответил я смущенно.

– Ты что болен? – неожиданно спросил Том.

– Кто я? Да. Я болен, – мальчишки засмеялись, но Том их угомонил.

– Что с тобой не так?

– Я не знаю. Доктор говорит, что это из-за того, что у меня нет друзей, – мальчишки переглянулись, а Том взял меня за руку и сказал:

– Теперь у тебя есть друзья.

– Правда? Кто?

– Я, Джон и Генри, – усмехнулся парень. Все они были старше меня на несколько лет, но это не помешало мне подружиться с ними. По их виду можно было сказать, что эти дети нуждались. Нуждались в еде, одежде и в родительской любви. Но ничего из этого, видимо, они не могил себе позволить.

– Приятно познакомиться, друзья, – сказал я.

– Откуда ты, Аарон? – спросил Генри.

– Я отсюда.

– Что из Глазго?

– Да, я здесь родился.

– А мы все из Пейсли. С запада. Знаешь, где это?

– Знаю, – ответил я и показал пальцем в сторону запада.

– Ого! Малой! Откуда знаешь, что запад в той стороне? – удивился Том.

– Меня научил отец.

– А кто твой отец? – спросил Джон.

– Он картограф Королевского географического общества в Лондоне, – сказал эту фразу быстро, словно заучил её.

– Стало быть ты из богатеньких? – брезгливо и надменно спросил Генри и, обойдя меня вокруг, дёрнул за рукав тулупа, словно проверяя его на прочность и представляя его цену. Я же стоял и молчал, потому что не хотел отвечать на этот вопрос. Мне почему-то стало стыдно. Стыдно за то, что я хоть и не богач, но живу в десять раз лучше, чем эти мальчишки.

– Ну, чего молчишь? – спросил Джон.

– Тише! – успокоил своих друзей Том. – Он же теперь наш друг! Вы что, забыли? – он посмотрел на своих товарищей и как бы подмигнул им.

– Верно! Теперь ты наш друг, а у друзей принято делиться и помогать друг другу, – заявил Генри.

– А как помогать? – спросил я.

– Ты должен принести нам еду и питьё, лучше что-то крепкое, вроде виски или рома, – сказал Джон.

– Но мой отец не пьёт ни виски, ни рома.

– Не может этого быть. Все пьют. А он не пьет?

– Да.

– Мой отец родом из Ирландии… Был, – начал с грустной ноты Том. – Он изрядно любил выпить. Наверное, по этой причине он прикончил мать, а затем и сам повесился. Так что хорошо, что твой отец не пьёт. Иначе ты был бы на нашем месте.

– Так что насчет еды? – торопливо спросил Джон. Лицо его было худое, да и сам он был тощий, как щепка. Грязный подбородок выдавал в нём неряху, а хитрый взгляд – плута.

– Да, я сейчас принесу, – кратко произнёс я и отправился домой. В это время отец приболел и спал в комнате возле камина.

Бесшумно пройдя через большую гостиную, я очутился на кухне, где с легкостью отыскал несколько сухарей и печенье из кукурузной муки. Затем я обнаружил в шкафу ящик с овощами и достал из него несколько луковиц и свеклу. Пошарив ещё по ящикам, я нашёл засохший кусок хлеба. Тогда я подумал, что скажут мои новые друзья, если я принесу им засохший хлеб? Но тут же эти мысли перебили другие: им ведь всё-равно что есть, главное, что эти продукты не испорчены. Ничего, что хлеб сухой, важно, что он съедобен.

Набрав полные карманы и руки этими припасами, я вынес их на улицу и принёс ребятам.

– Вот, друзья, это всё, что я смог найти на кухне.

Первым ко мне подошёл Том и сразу же выхватил сухари и печенье, которое он хитро спрятал в карман от своих дружков.

– Да уж, не густо, – пробубнил Генри.

– Что это? Фу! Свекла! – раздражительно сказал Джон и выбросил свеклу в снег.

– Посмотри, Джон, он принес нам зачерствевший хлеб! Как это некультурно! Ты что же, нас не уважаешь? – грубо спросил Генри. Я не знал, что ответить на его вопрос, потому как мне ещё пока не за что было уважать моих новых друзей, да и вообще я стал сомневаться в том, что дружба наша настоящая. Мне было шесть, но я всё же понимал, что скорее всего меня нагло используют и нужно как-то выкручиваться из этой ситуации.

– Это совсем никуда не годится, – ответил Джон.

– Будет вам, ребята, хватит с него, – приказал им Том.

– Тебе то хорошо, у тебя сухари, а у нас что? Лук? – Джон выхватил из моих рук луковицу, взглянул на нее разъярённо и выкинул туда же, куда и свёклу.

– Мне кажется, что Аарон не хочет дружить с нами? – ехидно сказал Генри.

– Да! Верно. Он не желает общаться с какими-то беспризорниками, верно, малой? – спросил меня Джон.

– Нет. Мне нужны друзья, – «Но уж точно не такие как вы» – подумал я тогда.

– Тогда тебе следует доказать нам свою дружбу, – предложил Генри.

– Как я должен доказать её?

– Ты должен пойти к своему отцу и взять у него несколько монет, чтобы мы смогли купить себе еды.

– Но я не могу воровать у своего отца.

– Так разве это воровство? – спросил Джон. – Ты ведь просто берешь у него пожертвование во благо нищим и бездомным людям.

Он поднял руки вверх и потряс ими, как бы вымаливая помощь с неба.

В тот момент я думал о том, что говорил мне отец, когда мы были на площади. Я вспомнил о честности, но в то же время мою душу терзала мысль о том, что отец также говорил о том, что нужно помогать нуждающимся. Эти две противоположные друг другу мысли не давали мне покоя, и я смотрел в одну точку, не шевелился, пока Генри не щелкнул пальцами прямо возле моего носа.

– Эй, проснись! Ты слышал меня? Ты должен доказать нам, что ты наш друг.

– Ладно. Сейчас приду, – сказал я. Ребята оживились, в том числе и Том, который сидел на ящиках у дома и наблюдал за развитием событий. Как только он услышал, что я согласился на условия Генри и Джона, то поспешил примкнуть к своей команде. Остальные же чуть ли не прыгали от радости.

Я снова зашёл домой. Отец по-прежнему спал на диване. Но я заметил, что в камине лежало несколько свежих поленьев. Видимо недавно он вставал с кровати, чтобы подкинуть их в топку.

Когда я прошёл в кабинет отца, то начал открывать ящики его стола, пока не нашёл шкатулку с драгоценностями. В ней лежали мамины серьги, несколько золотых украшений и шестнадцать серебряных монет. Я взял несколько монет и положил шкатулку на место.

Затем я вышел во двор, где уже меня неистово ждали трое товарищей. Когда они увидели меня, то оживленно начали переговариваться друг с другом, словно замышляя какую-то шалость.

Когда я вышел к ним, то первым делом ко мне подошёл Том.

– Ну, принёс?

– Да, – сказал я, вытирая пот с лица.

– Не томи, доставай.

Я достал из кармана монеты, но не успел их передать, как Том выхватил их у меня из рук и, отвернувшись от меня, начал делёж между Джоном и Генри.

– А ты неплохо постарался, Аарон! – сказал Том.

– Да, верно, неплохо! Но можно было и лучше! – сказал Генри.

– Знаешь, посовещавшись, мы решили, что это слишком простое задание для тебя, Аарон, – начал Джон. – Мы думаем, что это дело для тебя было пустяком. Нам кажется, что ты способен на большее. Ты должен доказать нам свою верность, должен доказать, что твоя дружба с нами стоит того.

– Да, точно! Вдруг ты нас сдашь полиции, – заявил Генри.

– На доверии построена дружба! Слышал такую фразу?

– Нет.

– А зря! Это фраза одного известного человека, о котором ты наверняка даже и не знаешь. Так что давай, делай то, что тебе говорят.

– Что я должен делать? – спросил я и испугался. Потому что я боялся, что они попросят ещё денег, что собственно и произошло тут же, как я об этом подумал.

– Ты должен достать нам что-то золотое. Ты разве не знаешь историю про Иуду? Серебро приводит к предательству. Ты посеял в нас подозрения. Так что теперь ты можешь доказать, что предан нам и не отступишь. Что пойдешь до конца и не предашь нас, как Иуда, – сказал Генри.

– Но…

– Никаких возражений и точка! Твоё «но» уже доказывает твое нежелание общаться с нами, ты не достоин нашей дружбы, – сказал Джон. Всё это время говорил он и Генри, а Том тихо стоял в стороне и молчал, жуя печенье. Он был мозгом этой аферы. Тогда я не понимал этой схемы, хотя она казалась такой простой и понятной. Но моя наивность и доброта сыграли злую шутку со мной, и выйти из ситуации становилось всё сложнее.

– Хорошо, – сказал я. Затем я развернулся и пошёл к себе домой в третий раз, держа в своей голове четкую мысль о том, что не возьму ничего из той шкатулки и что больше не намерен без спроса брать у отца что либо, особенно деньги. Пусть эти доходяги довольствуются тем, что я уже дал им. В моем кармане, однако, завалялась одна монета, и я твёрдо решил вернуть её на законное место.

Когда я зашёл, отца не было на диване. Тогда я насторожился и, войдя в кабинет, обнаружил его у стола, на котором стояла шкатулка с драгоценностями. Он посмотрел на меня, а я на него. Он уже знал, что происходит, и молча ждал, чтобы я объяснился.

– Ну же. Ты расскажешь? – спросил он.

– Папа, – начал я, и из глаз полились слёзы. Мне было невыносимо стыдно и невероятно тяжело разочаровывать отца.

– Не плачь, сын. Ты – мужчина, пусть еще мал, но мужчина, и должен говорить правду. Расскажи, что случилось. Я внимательно выслушаю тебя и приму справедливое решение.

Заикаясь, плача и пуская сопли, я всё же взял всю свою детскую волю в кулак и начал своё объяснение:

– Я вышел на улицу, чтобы подружиться с ребятами, игравшими у лавки мясника. Их было трое. Когда я подошёл к ним, то они захотели подружиться со мной, и я обрадовался. Но потом они сказали, что я должен накормить их, ведь так поступают настоящие друзья. Тогда я пришел домой и взял на кухни немного продуктов, чтобы накормить их. Они явно были бездомны, и я хотел быть похожим на тебя, хотел накормить их также, как это делаешь ты для бедных стариков и детей. Когда я принёс им еду, то она им не понравилась, и они сказали, что я должен доказать свою дружбу. Они попросили меня вынести денег, чтобы они смогли купить себе еды, раз я принес им то, что им не понравилось. Когда я выполнил и эту просьбу, то они попросили ещё… Сказали, что они сомневаются в моей дружбе, и чтобы доказать обратное, я должен был принести им золото.

– И что ты сделал? – спокойно спросил отец.

– Я сказал, что принесу, но сам об этом не помышлял.

– Значит ты пришёл в моей кабинет, чтобы что сделать?

– Чтобы вернуть монету, которую я им не отдал. Я хотел вернуть её, папа, – зарыдал я от горя. – Я не думал брать золото, папа.

Я достал серебряную монету из кармана и вытянул её на ладони, обливаясь слезами.

Отец подбежал ко мне и крепко обнял.

– Сынок, ты поступил правильно, и мне не в чем обвинить тебя. Ты сын своего отца, и у тебя чистое сердце. Береги его для своих детей. Пусть оно будет таким же добрым и честным всю твою жизнь. Не предавай его! А эту монету оставь себе как напоминание о том.

Так закончился этот ужасный день. Ближайшее время я не выходил на улицу и гулял только во дворе дома под присмотром Сэма. Мои приступы не прекращались, и потому отец велел Сэму присматривать за мной в его отсутствие с еще большей ответственностью.

Один раз Сэм попросил меня сходить в булочную, где он заказал торт для своей племянницы, у которой был день рождения.

– Ты уже большой мальчик, Аарон. И мне нужна твоя помощь. Как видишь, моей ноге худо и, кажется, что тебе придётся заменить меня сегодня.

У Сэма часто болела правая нога, которую он повредил, когда в молодости работал на верфи.

– Хорошо, – без возражений ответил я. Мне было за радость пройтись по улице. К тому же была весна, и снег уже сошёл. На улице была отличная погодка и грех было не пройтись до булочной, которая находилась всего в нескольких домах от нашего дома.

Я получил от Сэма записку, в которой говорилось, что мне позволено доставить торт мистеру Дорнвилю (Сэму), поскольку тот не может прийти по состоянию здоровья. А также мне была выдана оговоренная сумма, которую я должен был отдать булочнику.

Когда я вышел на улицу, то ярко светило солнце и грело моё лицо. Я до сих пор помню тот запах, который исходил от снега, таявшего на солнце. Он был для меня олицетворением жизни. Я шёл и радовался погоде, впервые за долгое время у меня было хорошее настроение. Вот она булочная Дюшера. Толстый француз, который был ее хозяином, знал меня, поскольку несколько раз я приходил сюда со своим отцом.

– Аарон! Мой дорогой друг, – в его голосе слышался ярко выраженный французский акцент, – Рад тебя видеть. Какими судьбами в моем заведении? – шутливо нахмурившись, спросил он.

– Я от мистера Дорнвиля. У его племянницы день рождения и по этому случаю… – я не успел договорить фразу, как толстяк перебил меня:

– Уи,уи! Жа Облиё! – пролепетал он на своём родном языке. – Одна секунда, мой дружок.

И через минуту мистер Дюшер вынес небольшую коробку с тортом. Я протянул ему деньги и записку от Сэма. Он взял плату, а записку просил оставить себе, сделав жест рукой, мол «бросьте это, молодой человек».

Выйдя из булочной, я направился домой, чтобы поскорее оповестить моего няньку, что задание, данное мне, выполнено. Но не успел я пройти второй дом, как из подворотни мне навстречу вышел Том. Я остановился и застыл. Мои ноги вдруг сами собой повернули в обратную сторону. Сделав, однако, пару больших шагов, я врезался в Генри и Джона, как оказалось, стаявших позади меня. Торт выпал из моих рук и упал на землю. Моему разочарованию не было предела. Я одновременно злился и находился в отчаянии. Я не знал, что мне теперь делать. «Ведь день рождения племянницы Сэма сегодня. Как же она будет справлять его без торта?» – подумал я тогда. А затем мне в голову пришла еще одна будоражащая мысль, что теперь я обязан заплатить Сэму за торт, который уронил. Но всё это куда ни шло, если бы я просто его уронил, но ведь передо мной стояли те, кому я также был должен золото, о котором я им соврал и не принес.

– Эй, ты! Пёс! Мне кажется, ты нам кое-что должен? – оскалился Генри.

– Что ты теперь будешь делать, а, парень? – спросил меня Том. Он стал другим, на его лице появился шрам, и сам он стал более зловредным, чем был.

– Гони сюда наши денежки! – заявил Джон. Они схватили меня и потащили в переулок, где сильно ударили мне в живот и повалили на землю.

– Вот ты, значит, какой друг. Думал тебе сойдёт с рук твоё ужасное отношение к нам? Мы думали, ты наш друг! А ты, недоносок, решил просто бросить нас. Собачий сын! Отребье! Мы тебе сейчас покажем, что такое улица! – грозно проговорил Джон и пнул ногой мне в грудь.

– Постой-постой, – остановил его Том, – может у него что-нибудь есть? А? Малой? Деньги у тебя в карманах имеются?

– У меня ничего нет, – просто ответил я. Страха не было, но я был сильно взволнован, что сказывалось на моих руках, которые судорожно тряслись.

– Не боись! Чего как заяц трясёшься? Мы тебе ещё пока ничего не сделали, – сказал Том, увидев мои трясущиеся руки. Я ничего не ответил на его фразу.

– Сейчас ты встанешь, отряхнёшься и пойдешь домой. Возьмешь деньжат, сколько есть у твоего папаши и принесёшь нам. Уяснил? – спросил меня Генри и щелкнул пальцами мне по носу.

– Никуда я не пойду. И вас я не боюсь, – смело сказал я, но это не подействовало, а только усугубило сложившуюся ситуацию. Тут же Джоном был совершен молниеносный удар кулаком мне по лицу.

– А теперь что ты скажешь? Дохляк! – спросил Джон. Тут мне стало немного страшно, но я не сдавался.

– Скажу, что вы зря стараетесь. Я уже дал вам всё, что мог дать, а вы требуете ещё. Но ни мне, ни моему отцу больше нечего вам предложить.

– Раз так, ты сам виноват в том, что случится. Посмотрим как ты теперь запоёшь, смельчак, – сказал Том, и они все начали колотить меня сначала руками, а потом ногами. В это же время у меня произошел приступ, в котором одновременно мне привиделись какие-то демонстрации, толпы людей, идущих по улице и что-то выкрикивающих, корабль в тумане, уплывающий вдаль, и снова отец, тянущий ко мне свою руку. Затем я потерял сознание и очнулся только, когда пекарь Дюшер обрабатывал мне раны и ушибы. Я сразу же попытался встать, но сильная боль пронзила всё моё тело, и я застонал.

– Тише-тише, дружок, лежи. Я вызвал доктора, он уже в пути.

– Где я? Что случилось? – спрашивал я, пытаясь вспомнить последние события.

– Тебя сильно побили эти злые мальчишки с улицы. Мой пёс Бриг обнаружил тебя в подворотне сразу за моим домом и привел меня к тебе. Твой отец тоже едет сюда.

– Мой отец? О нет! Сэм! Торт! Я должен… – я попытался встать, но боль не так-то просто было стерпеть.

– Нет-нет, ты сейчас должен лежать и ждать доктора. А про торт забудь, я приготовлю новый завтра.

– Но племянница мистера Дорнвиля справляет день рождения сегодня…

– О нет, её день рождения завтра. Разве он тебе не сказал. Мы решили приготовить торт заранее.

– Господи. Завтра. Ладно.

– Славно.

В тот день доктору пришлось похлопотать над моим избитым телом, но он справился, и уже через пару недель я мог выходить во двор, чтобы поиграть с псом мистера Дюшера, который любезно согласился одолжить мне его на время отъезда пекаря в Париж.

Отец был доволен тем, что я наконец нашёл себе друга, однако он помнил то, как поступили со мной те бродяги, которых уже разыскивала полиция. Отец написал заявление, и скорее всего, этих троих теперь еще долго не увидим на нашей улице.

Скоро мне исполнялось восемь лет, и одним летним днём отец подошел ко мне и сказал, что он кое-что обнаружил. След, который приведет его к маме. Когда он это говорил, то голос его дрожал, а на глазах наворачивались слёзы. Затем он сказал, что ему нужно будет проверить эти зацепки и придется уехать на некоторое время.

– Сэм приглядит за тобой, Аарон. Всё будет хорошо. Когда мы вернёмся, то наша жизнь совершенно изменится к лучшему. Вот увидишь, мой любимый мальчик.

Уже через неделю отец собрал вещи и вечером поднялся ко мне в комнату, сел на кровать. Он снял очки, в которых обычно читал и рассматривал карты, и сказал:

– Аарон, сегодня я уплываю. Корабль отходит через три часа. Я хочу попрощаться с тобой и сказать, как сильно тебя люблю, – и снова его глаза увлажнились. В это время на улице стоял какой-то шум. Это было что-то вроде забастовки рабочих. «В такой час! Нашли время» – подумал я тогда.

– Мне будет не хватать тебя, отец. Я буду по тебе скучать. Когда ты найдёшь маму, то скажи ей, что я тоже очень скучал по ней и что люблю её всем сердцем, – от моих слов отец еще некоторое время молчал и вытирал слезы рукой.

– Да. Да. Я обязательно найду её, малец. Только ты вот что… – он снял со своей шеи серебряную подвеску прямоугольной формы, в центре которой зиял какой-то сине-зелёный минерал. – Возьми это и надень себе на шею. Это амулет твоей матери. Она отдала мне его, когда уплывала, чтобы я не забывал о ней. Теперь и ты возьми его, чтобы не забывать о нас. Береги амулет, и пусть он сеет в тебе надежду на лучшее. Верь, что всё будет хорошо, ведь судьба благосклонна к тем, кто использует свои знания и силы во благо, к тем, кто чист сердцем и душой. Помни и об этом. А теперь я ухожу, – он поцеловал меня в лоб и крепко обнял.

– Прощай отец, я буду ждать тебя. Будь осторожен, – попрощался я.

Затем он спустился вниз, и я услышал, как захлопнулась дверь.

Я побежал к лестнице, чтобы убедиться, что отец действительно ушёл. Я не хотел, чтобы он покидал меня. Внизу Сэм сел в кресло и, укрывшись одеялом, заснул. Тогда я подбежал к окну своей комнаты и увидел отца, который садился в экипаж. Также я видел толпу рабочих, идущих по улице в ту же сторону, куда уехал папа.

Это был последний день, когда я видел отца: 4 Июня 1884 года.