Читать книгу Прости меня, мама. Роман - Сергей Шишков - Страница 11

Вечером этого дня, Иван, понимая, что на следующий день он должен уехать в Ленинград, захотел пригласить всех на чаепитие и попросил Зинаиду Кирилловну организовать стол и уговорить явиться к столу батюшку Елизария и Алевтину.

С Арнольдом он договорился сам. По пути тот набрал целую охапку цветов, надеясь одной частью украсить комнату, а другую вручить за столом Алевтине.

Когда все сели за стол, Иван, поблагодарил их за радушный приём, сказав:

– Дорогие мои хозяева этого доброго дома, самые глубокие чувства испытываю я к вам. Вы привнесли в мою душу столько добра и красоты, и я счастлив, что узнал вас. Батюшка Елизарий, для меня вы – святой человек. Живя в дивных местах с такими прекрасными женщинами, мудрой и доброй вашей женой Зинаидой Кирилловной и цветущей красивой дочерью Алевтиной, вы не можете не быть счастливым человеком. Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали. Спасибо и Арнольду, который, несмотря на свою молодость, с глубоким желанием познаёт историю этих святых мест. Мне очень хочется, чтобы Дивы больше не разрушались и зажили новой жизнью, а пещеры и монастыри возродились вновь.

Батюшка слушал его внимательно, а когда Иван замолчал, то сказал:

– Да, я счастлив тем, что мои дорогие жена и дочь живут здесь со мной. Бог дал нам счастье жить в святых местах. Человек счастлив тогда, когда он на поставленные жизнью вопросы находит добрые ответы. Мы нашли свой ответ, хотя Бог дал нам возможность многое испытать в своей жизни. Мы прошли эти испытания и простили всех наших притеснителей, очистились от всех наших грехов.

Иван заметил, что когда батюшка стал говорить о неких притеснителях, то Зинаида Кирилловна заволновалась и, перебив своего мужа, взволнованно заговорила:

– Иван, как хорошо, что вы появились у нас. У меня к вам большая просьба. В Ленинграде живёт мой брат, не знаю, жив ли он или нет, но почти сорок лет тому назад мы расстались, и я больше его не видела. Вот уж двадцать лет я томлюсь, не в силах что-либо узнать о нём. Если вам будет не трудно, окажите нам честь, попробуйте найти его.

Неожиданно она громко навзрыд заплакала. К ней сразу подсела Алевтина. Она обняла её и стала гладить её по голове и успокаивать словами:

– Мамочка, не плачь. Не надо… Я у тебя есть… Папа, каждый день молится за нас…

Зинаида Кирилловна прижалась к дочери и стала как-то невпопад говорить:

– Да, доченька… Алечка… Не буду плакать… Не забыть мне всего, что было со мной…

– Зинаида Кирилловна, почему вы плачете? Я обязательно постараюсь найти его, если он живёт там, – сказал Иван.

Женщина задумалась и внимательно посмотрела на него, потом на дочь, на мужа, глубоко вздохнула, вытерла рукой свои мокрые глаза и сказала:

– Не знаю, почему, но именно вам, Иван, мне хочется открыться и снять с моей души тяжесть. Ведь я никогда никому не рассказывала о своей судьбе.

Она медленно посмотрела на Ивана, Арнольда, дочь и тихо произнесла:

– Вы люди молодые, и вам нужно учиться жить. Теперь, когда моя жизнь почти прошла, уже не страшно поведать о ней, тем более, что мы, я думаю, больше никогда не встретимся. Ведь счастье в жизни не бывает долгим. Было ли оно у меня? Не помню. Трудная жизнь выпала мне.

И Зинаида Кирилловна стала рассказывать о своей трагической судьбе и судьбе своих родственников, долго и трогательно открывая им свои чувства.

Попробуем пересказать суть её рассказа.

Родилась она в большой трудолюбивой крестьянской семье в деревеньке с названием Выгон. В семь лет её отдали в трёхлетнюю земскую школу, по окончании которой хотели послать учиться ещё дальше, но она не поехала. Глупая была, ничего не понимала.

– Не поеду никуда, буду работать и вам помогать! – сказала она тогда родителям, не желая покидать родительское гнездо и расставаться с привычным крестьянским укладом.

И Зинаида помогала им, не боясь никакой работы. Все вместе по весне готовили почву для посева. В начале лета шли на сенокос, где косили, сушили и стоговали сено. А там уж рожь поспевала, наступала жатва: стар и млад, беря в руки серпы, от восхода до захода солнца трудились в поле. Вскоре и ячмень созревал, подходили пшеница и овёс. Осенью на молотьбу хлеба в овин шли с пяти часов утра. А потом картошку копали, «новины» выжигала для новых полей, на которых потом сеяли лён. И так до декабря, вплоть до Николина дня. И зимой без дела не сидела: вместе с женщинами мяла, трепала, да чесала лён, а потом с него пряла пряжу, ткала холстину, красила сарафаны с рубахами.

Сплошные глаголы: работала, пахала, возила, трепала, пряла да красила.

Прошло время. Жили они большой общиной, помогая друг другу. Её отец Кирилл Артёмыч был мастером на все руки. Он был и настоящим хозяином в своей усадьбе: к своему дому пристроил лавку с жильём наверху, рядом с домом возвёл кузницу, сам сделал станок и вытачивал на нём втулки для колёс, в которые набирал спицы. Там же ковали и лошадей. Отец часто на своей паре лошадей ездил в город. Там знакомые купцы давали ему в долг необходимые товары: керосин, соль, сахар, чай, отрезки кожи на подмётки, да сошники к сохе и лемеха к плугу. Ещё, что особенно запомнилось в детстве, он привозил подарки детям и женщинам: всякие пряники: сусленики, сиропки, глазировки, конфеты, всех понемногу.

Семья разрасталась, вернулись отслужившие в армии старшие братья. Они поженились, обзавелись детьми.

Родственники работали с утра до вечера, пахали, сеяли, строили, вели хозяйство.

Так, с упорством муравьёв крестьяне по зёрнышку созидали своё богатство.

Так и шла бы жизнь. В семье прибавлялись детки, строились дома, и все работали, косили, жали, молотили. Как говорится, ели хлеб в поте лица своего.

Но пришёл девятьсот четырнадцатый год, началась война с Германией. Братьев взяли на фронт, дома остались отец да мама, сёстры без мужей да снохи с детьми, продолжавшие вести своё хозяйство.

Престарелый отец тоже должен был исполнять военную обязанность – возить почту в оба конца два раза в неделю. Но, чтобы поддерживать разросшееся хозяйство, он вместо себя ямщиком пристроил свою маленькую дочь.

– Осень, дождь, темень, грязь, а ты едешь в тарантасике, несмотря ни на что. Иногда, сердце обрывалось в пятках, так страшно было ездить одной. Конечно, лошадь была привычная, знала дорогу, но всё же зверья в лесу всякого было много. А когда почту сдашь, то у хлебосола отдохнёшь и поешь. Станет теплее на душе. А потом едешь домой обратно, дорога к дому всегда короче. Лошадка Карька хоть и старовата была, зубы плохие, да и силы не те, но была большой помощницей, – рассказывала Зинаида.

Время летело быстро. Вскоре через год вернулся с войны брат Пашка, второй брат Гришка попал в плен в Берлине и вернулся на полгода позже. Не вернулись домой только третий брат Иван да муж сестры Анны.

Жизнь снова стала налаживаться, увеличивалось семейство у братьев. У Пашки стало трое, а у Гришки четверо ребятишек. Они построили для себя новые дома и разделились с родителями.

У родителей родился ещё один братик, названный по имени отца. Все радовались и очень любили маленького Кирилку.

Так бы и продолжалась жизнь в крестьянских заботах да радостях, если бы не революция семнадцатого года и Гражданская война, наступившая вслед за ней.

Родственники, хотя и жили далеко от военных и революционных событий, но видели, как по деревне ходили нищие люди, желавшие выменять кусок хлеба на какую-нибудь вещь. С каждым днём их становилось всё больше и больше. Деревенские жители перестали открывать двери, чтобы не привлекать к себе внимание и не остаться без хлеба.

Вскоре и Зинаида вышла замуж за Петра, жившего в этой же деревне. Сразу же родился сынок Василий, потом через два года после него ещё один сын Володенька, потом родилась двойня – Иван да Галина.

Так и жили до тридцать второго года, когда муж, отправившись по делам в город, больше домой не вернулся. Семья погоревала, узнав, что его застрелили комиссары, предположив в нём переодетого белого офицера. Это стало предчувствием того, что кончалась эпоха трудолюбия и справедливости.

Осенью этого же года без всяких собраний и вызовов к ним явились четверо активистов односельчан: Фёдор Усов, председатель, Петрушка, активист, Ванька Маврин да Стёпка. Так их назвала Зинаида Кирилловна.

Кто-то из них, обращаясь к отцу Зинаиды, сказал:

– Дядя Кирилл, вы объявлены врагами народа, и мы пришли забирать ваше хозяйство.

Они обозвали на «кулаками» и предупредили, что, если не отдадим им добро добровольно, то они тогда всех нас арестуют. И вот тогда только мы все поняли, что наступил час беды. Активисты бегали по двору, заглядывая под навесы, дёргали замки на амбаре и кладовой, требуя ответа, где и что спрятано. Дед, боясь расправы со стороны активистов над женщинами и детьми, честно признавался во всём. Петрушка махал перед носом отца ключом, запрещая близко подходить к дверям. Они открыли кладовую, где стояли кадушки с огурцами и капустой, четверти с костяникой и корчаги с брусникой и клюквой, туеса с творогом и ладки с маслом. Эти новоиспечённые местные бандиты громко топали, сердито кричали, грязными руками хапали бруснику из тазика, чавкали, облизывая мокрые пальцы. В доме было шумно, как на ярмарке, – взволнованно рассказывала Зинаида Кирилловна.

Она заплакала, но после некоторого молчания вновь принялась рассказывать, как активисты забирали сундуки, в которых находились девичьи и женские наряды, и всё, что было в доме, кладовой и под навесами во дворе.

– Они изъяли даже предметы, необходимые для ведения домашнего хозяйства: хомуты, верёвки, короба, овчины, кожи, плуги, мешки, сбруи. Погрузив на телеги, они увезли на лошадях всё, оставив в пустом доме большую семью с чугуном картошки и без хлеба. Не забрали только одежду четверых деток и одеяла для них, – вздрагивающим от волнения голосом говорила женщина.

Так хозяева крепкой усадьбы стали беспомощными и униженными перед вероломством активных сельсоветчиков, сделав в один миг настоящих тружеников нищими.

Пока в доме творилось насилие активистов, Зинаида отправила к брату Григорию своего младшего брата Кирилку, чтобы тот рассказал им о своём горе. Мама и сестра так и не дождались его обратно, потому что вскоре прибывшие трое красноармейцев приказали всем собраться и под ружьём повели их к ближайшей железнодорожной станции. С собой разрешили взять только самое необходимое: еду, одежду и одеяла для детей.

– Куда нас везли, точно никто сказать не мог. В дороге заболел двухлетний сын Иван. Он лежал на подстилке, был весь в жару, и его глаза были почти безжизненными. Всё время просил пить. Двое суток поезд издевательски медленно тянулся или стоял на путях, а конвоиры редко когда давали набрать воды. Моя мама качала сына, дав ему сухарик, но он только держал его в своей маленькой ручке, не в силах поднести ко рту. Остальные малолетние детки, как воробышки, прижавшись к бабушке, сидели у неё под крылом, – плача уже навзрыд, рассказывала Зинаида Кирилловна.

Её стал успокаивать муж, пытаясь остановить эти воспоминания, а дочь Алевтина, крепко обняв свою маму, говорила ей о своей любви, вытирая слёзы, капавшие на её руки из мокрых глаз матери.

Наконец, муж предложил своей жене покинуть беседу. И они действительно ушли, но только на время.

Примерно через полчаса Зинаида Кирилловна явилась одна. Она была спокойна, сказав:

– Иван, может быть наша беседа будет единственной и последней в моей жизни. Сорок лет я молчала. Теперь хочу о своей жизни рассказать всё. Если вам это интересно, я продолжу свой рассказ.

Попробуем пересказать то, о чём она нам поведала ему дальше.

Поезд, в котором Зинаида Кирилловна ехала со своей семьёй, останавливался редко. Вместе с ней были её отец с матерью и четверо детей.

Наконец, поступила команда «Выходи из вагонов!». Сотни людей спрыгивали с высокого настила и бежали к последнему вагону, чтобы забрать свои вещи.

Но к их удивлению, последнего вагона не оказалось, где-то в пути его отцепили. Так и остались люди без вещей и одежды! А был ноябрь месяц! Впереди зима! Горе-то какое!

Затем их, более тридцати семей, посадили на телеги и отвезли в лес возле какой – то деревни, выгрузив на болоте прямо под открытым небом.

Поначалу они жили в наспех сооружённых из тонких ёлочек шалашах под пристальным оком конвоиров, строя новый посёлок. Они расчищали леса, подрубая корни у деревьев и корчуя их.

Позже им выделили бригаду из местных мужчин для строительства бараков.

В построенных из сырого леса домах в каждой комнате помещалось по две семьи. Когда топили печь, по стенам бежали капли воды. Поначалу кормились тем, что находили в лесу: ягодами, грибами, ветками малины для чая.

Потом продукты им стали привозить, раздавая по установленным нормам потребления. Жили впроголодь. Мужчины уходили в леса, для женщин организовали бригаду, занимавшуюся переноской кирпича, а затем прорубкой дороги. Когда отдыхали, ели печёную рябину, плакали, да пели песни.

Была ужасная тоска по деревне, которую невозможно было выразить словами. Да и поздняя осенняя погода с низкими облаками, сбивавшимися в обширную лохматую тучу, плакавшую горькими дождевыми слезами, добавляла тоскливое настроение.

– А у моего Ванюшки болезнь не проходила, он покрылся коростой и таял на глазах. Ребёнок смог протянуть ещё две недели и умер на глазах у всех членов семьи. Моего горя в тот момент измерить было нельзя. Отец из остатков досок сделал маленький гробик, положил моего Ванюшку завёрнутого в пелёнку на его дно и дал нам с ним попрощаться. Потом заколотил гробик доской, обвязал его верёвкой и, взяв через плечо, понёс к заранее выкопанной им яме. Похоронили его за деревней, открыв счёт новому кладбищу на русской земле. Я и моя мама, прислонившись к берёзе, беззвучно и безутешно плакали, – не в силах сдерживаться вновь заплакала Зинаида Кирилловна.

Каждый день переселенцы должны были отмечаться в регистрационном листе, но показать себя недовольными такой жизнью было нельзя. Таких переселенцев ждала ещё более суровая кара, для чего комендатура повсюду расставляла своих людей – «шептунов», осведомлявших о настроении спецпереселенцев.

Кирилл Артёмыч, отец Зинаиды, работал на лесозаготовках, приходил домой всегда усталый и угрюмый. Но он держался и молча выносил все трудности. Бабушка всячески старалась помогать дочери и заботилась о своих внуках и внучках. Так прошло несколько лет.

Однажды в спецпоселении заболело сразу более десятка детей и взрослых. Сказали, что эта была вспышка сыпучего тифа. Зинаида своих детей никуда не отпускала от себя, боясь заразиться, но заразились дети соседской семьи. Болезнь коснулась и дочери Галины. Она металась в жару по настилу, заразив младшего сына. Спасти обоих не удалось, они умерли в беспамятстве через неделю со дня начала болезни. Состояние Зинаиды было близко к помешательству. Хоронил их дед, не подпустив к умершим детям никого из женщин. Гроб соорудил один на двоих, закрыл его деревянной крышкой и отнёс на кладбище, вырыв могилу рядом с младшеньким внуком.

Спасти удалось только старшего сына Василия, которому тогда исполнилось десять лет.

Зинаида в её тридцать шесть лет превратилась в поседевшую и сгорбленную старушку.

Однажды, когда женщины мылись в бане, то мама Алевтина Александровна, посмотрев на свою дочь, сказала:

– Зинаида, какая ты худая? Хватит плакать и скорбеть по детям. Надо жить.

И этот настойчивый совет родной матери помог ей. Постепенно она перестала так часто ходить на кладбище, стала приходить в себя и даже поправилась.

Это заметил комендант спецпоселения, который узнав о её способности читать, писать и считать, в то время ему на службу был нужен именно такой человек, пригласил к себе в контору на работу.

Так перед самой войной ей повезло. В силу того, что комендант был неграмотным, Зинаида ему пришлась кстати.

– Вот тогда мне довелось читать много разного рода документов, и я поняла, что с нами сделала власть. Я пыталась понять, кому же это помешало, чтобы спокойно жили себе люди, работали, хлеб растили, за скотиной ходили, большую часть вещей обиходных сами себе делали, да ещё и обществу служили? Разве это было плохо? – задала она вопрос скорее самой себе и продолжила.

– В годы войны умерли мои родители, похороненные рядом с моими детьми, единственный оставшийся в живых сын Васенька тайно записался добровольцем на фронт и пропал. Погиб он или жив, я не знаю. Я думала тогда, зачем живу, когда нет моих детей и родителей со мной? Бог спас меня, познакомив там же с моим нынешним мужем, батюшкой Елизарием. Нас отпустили после войны на все четыре стороны. Батюшка привёз меня на святую землю уже почти двадцать лет тому назад. Вот и доченька Аленька выросла на радость нам. Вот только прошлое не отпускает меня от себя. Моё горе не должно уйти бесследно. Во мне живёт надежда увидеть моего сына или брата. Ведь объявился же тогда мой старший брат, разыскавший меня там, в поселении, но мне было страшно признаться в этом коменданту. Папу и маму я уже тогда там схоронила рядом с моими детьми.

Она заплакала и долго не могла успокоиться. Алевтина вытирая ей слёзы, сама беззвучно плакала. Оказалось, что она сама слышала это впервые, и для неё это было глубоким потрясением.

Чтобы как-то отвлечь женщин от их переживаний, Иван переключил своё внимание на батюшку, спросив:

– Зинаида Кирилловна, а как оказался там батюшка Елизарий?

На что она ответил:

– Да, тогда пострадали многие монахи. Здесь в Дивах он служил Богу, отсюда многих монахов погнали в лагеря.

Иван посмотрел на Зинаиду Кирилловну, и, заметив, что та перестала плакать, сказал:

– Мне очень хочется помочь вам разыскать в Ленинграде вашего брата. Если он ещё живой, то я обязательно это сделаю. Сохранилось ли у вас его письмо к вам?

– Да, сохранилось. Это единственная ниточка к моей прошлой жизни. Я сейчас схожу за ним, – сказав это, она ушла.

Минут через десять она вернулась, принеся конверт, из которого вынула лист бумаги.

– Ваня, эти дорогие мне листочки, я отдаю тебе. Они слабая ниточка, соединяющая меня с прошлой моей жизнью, с мамой и папой и, особенно, с моими умершими деточками, с теми лишениями, которые всем нам пришлось пережить. Ваня, надеюсь, что вы вернёте мне этот конверт и письмо, если не найдёте моего брата Кирилла Кирилловича Карелина. Правда, в письме он подписался другой фамилией… почему-то Самолётовым. Может это и не мой брат вовсе… А вдруг это наш Кирилка… Бога молю, Ваня, узнай там в Ленинграде… Буду ждать от тебя весточки с нетерпением…