Читать книгу SEN. Книга. Почти научная фантасмагория с прологом и эпилогом - Сергей Тимофеевич Телевный - Страница 7

Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, —

Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас.

Овидий. Наука любви

Как-то в поисках значка «Парашютист-отличник» (обещал показать девчонкам в редакции) извлёк с антресолей жестяную коробку из-под печенья, где хранилась всякая всячина. Открыл коробку, вытряхнул содержимое: среди спортивных медалей, значков (в том числе, "1-й разряд" по самбо), удостоверений, иностранных монет, кастета и ножа-выкидухи (отобранных у нападавших на меня дебилов), каких-то буклетов и прочей ерунды вывалился полиэтиленовый пакетик, в котором лежали узкие розовые дамские трусики. Heck![143]

Вспомнилось… В августе 2012 года я прилетел в Москву по заданию редакции для освещения процесса по делу "Pussy Riot"[144]. Остановился в гостинице «Измайлово», оставил вещи и поехал к отцу в институт.

Секретарша Кристина (от кого-то я слышал, что у неё были немецкие корни, кажется, из поволжских немцев) сообщила мне, что его вызвали к руководству; я могу подождать здесь – она указала в кресло рядом с её столом. Раечки не было (как выяснилось, она была в отпуске). Я плюхнулся в кресло, мне дали в руки журнал «JHI»[145] за 2010 год. Равнодушно полистав его минуты две, я завязал светский разговор с Кристиной: мы обсудили судьбу несчастных участниц «панк-молебна», "марш миллионов"[146] и прочие события московской жизни. Я поинтересовался, чем занята леди сегодня вечером, и, выяснив, что как раз сегодня – леди свободна, пригласил на ужин в ресторан «Гуси-лебеди» в Измайлово (выйдя в туалет, я по телефону забронировал столик на двоих). Она сразу согласилась; мы встретились у выхода из метро «Партизанская» в полвосьмого вечера. Кристина была в красивом розовом мини-платье, украшенном мелкими цветочками (заехала домой переодеться – отметил я), и белых туфлях на шпильках, на плече висела изящная белая сумочка. Ужин прошёл замечательно, мы пили белое вино "La Suisse", закусывая моцареллой и поджаренными тостами, ели индейку-гриль с мандаринами и йогуртовым соусом, танцевали под живую музыку. Потом я, расплатившись по счёту, предложил подняться на восьмой этаж ко мне в номер, посидеть, поболтать. Кристина сегодня соглашалась со всеми моими предложениями. Вызвали лифт, поднялись, поболтали (выяснилось, что её назвали Кристиной в честь прабабушки Кристианы) и, когда она собралась уходить, я предложил остаться ещё ненадолго… или подольше. Сегодня явно был мой день – она согласилась; позвонила тётке (она жила в Коньково у тёти, сестры отца; родом она из Алексина в Тульской области), сообщила, что она у подруги Татьяны и останется ночевать. Я включил на смартфоне тихую музыку – Beth Hart[147], "Bad woman blues":

"Got the lips, got the legs,

I was born to drive a man insane,

I don't worry and I don't shame,

Put it on me, I'm the queen of pain…"[148]

– Потанцуем? – Кристина положила руки мне на плечи. Я обнял её… и наши губы слились в таком долгом поцелуе, что перехватило дыхание…

– Что будем… делать? – наконец прошептала она прерывающимся от волнения голосом.

– Накроемся одеялом и будем при свете фонарика шёпотом читать "Манифест коммунистической партии", – неуклюже попытался я разрядить обстановку.

Кристина вымученно улыбнулась. Я отвёл её в душ, показал висящее на крючке полотенце и закрыл за ней дверь. Пока она плескалась, вышел из номера, подошёл к дежурной по этажу, толстой накрашенной тетке, и, всучив ей косарь, попросил разрешить моей гостье остаться у меня в номере (мол, живёт за городом, уже поздно и т. д.). Мымра понимающе ухмыльнулась (страстно захотелось, сунув ей ещё штуку, плюнуть в размалёванную рожу) и, смахнув купюру в ящик стола, разрешающе кивнула. Вернувшись в apartment, я разобрал постель, положил под подушку презик Durex и сел в кресло, ожидая девушку. Вскоре она вышла, замотанная полотенцем, чертовски соблазнительная, источая едва уловимый запах цветочного мыла; ещё от неё исходил непередаваемый аромат женщины.

– Christina, du bist ein Wunder! – я не мог сдержать восхищения (и почему-то перешёл на немецкий).

– Oh, sprichst du Deutsch? Danke für das Kompliment[149], – ответила она, смущённо улыбаясь.

– У меня только одно банное полотенце, – я указал на неё, – ты позволишь им воспользоваться?

Она смутилась ещё больше и, размотав полотенце, подала мне. У меня перехватило дыхание – передо мной стояла совершенно обнажённая чертовски привлекательная девушка, глаза её сияли бриллиантами чистой воды; голова закружилась, я опёрся о стену, чтобы не упасть… Захватив полотенце, кое-как доплёлся до душевой, встал под струю воды и закрыл глаза… Чёрт! Что происходит? Так можно с катушек слететь; успокойся, всё идёт как надо, чего распустил сопли? Пустил холодную воду, начал замерзать, пришёл в чувство… Уже вытираясь, увидел висящие на полотенцесушителе её выстиранные трусики; платье и лифчик висели на крючке. Придя в норму, вышел из душа, подошёл к кровати – Кристина лежала, натянув одеяло до подбородка. Сбросив на пол полотенце, я нырнул под одеяло, её разгорячённое тело обожгло меня, словно пламя плазменной горелки (What'is hell?[150] Откуда эта метафора?). Further – bliss[151]…

Потом накатило – из багрового тумана выплыло мужское лицо и надтреснутый голос хрипло произнёс по-латыни: "Иешуа ха-Галиль, после тщательного рассмотрения твоего дела я пришёл к выводу, что ты виновен в предъявляемых тебе деяниях… Ты обвиняешься в непочтении к богоравному Кесарю, нашему Отцу и владыке, а именно, в призыве не оказывать по праву полагающиеся ему почести…" Непередаваемый ужас охватил всё моё существо, вогнав в холодный липкий пот… Затем картинка смазалась, задёргалась, растворилась и я провалился в тяжёлый сон без сновидений…

Ночью я встал, прошлёпал в туалет, на обратном пути захватил из душа её платье с лифчиком (трусики остались на трубе сушилки) и залез под одеяло. Почувствовав шевеление, Кристина пробудилась, увидела меня рядом, секунду её взгляд выражал удивление, потом, видимо, всё вспомнив, она улыбнулась; я поцеловал её в ушко, она закрыла глаза… Ночью она вставала в туалет и, видимо, принимала душ; я видел в полумраке её обнажённую фигурку, шедшую обратно. Утром, едва проснувшись, мы повторили вечернее действо; затем, когда лежали обнявшись (её левая нога лежала на моём бедре), я, повинуясь какому-то внезапно возникшему неясному предчувствию, спросил:

– Кристи, извини, а как твоя фамилия?

Она удивлённо взглянула на меня и сказала:

– Нойманн, а что?

Dang it![152] Меня обдало внезапным холодом, я ощутил, как струйки ледяного пота вдруг потекли по спине и рукам. Кристина, видимо увидев, как изменилось моя физиономия, взволнованно спросила:

– Что с тобой? На тебе лица нет!

Я собрался с силами и выдавил:

– Ты не родственница Августа Нойманна, брата художника XIX века Адольфа Нойманна?

– Да… А что? – удивлённо произнесла она. – Мой прапрадед Фридрих – его сын. Я прапраправнучка Августа.

– Кристина, – начал я запинаться, – ты… ты только не волнуйся… Дело в том, что… мы с тобой – родственники… Я – Новиков по отцу, мой прадед Иван… его фамилия была Нойманн…

– Что?! – она не могла поверить. – Этого не может быть! Kann nicht sein![153]

– Может. Мы с тобой… как же это будет?… четырёх… нет, пятиюродные брат и сестра.

– Oh, Heiliger Winfried![154] – в её голосе были нотки ужаса. – Что мы с тобой натворили! Это что?.. это называется… инцест? – Она, вспыхнув, запоздало убрала свою ногу и отстранилась от меня. Я отрицательно покачал головой и кивнул на прикроватную тумбочку, где осталась упаковка от Durex'а.

– Liebe Christie, es ist okay, mach dir keine Sorgen[155], – от волнения я тоже перешёл на немецкий. – Это такое дальнее родство, что мы, практически, не родственники…

(В мозгу сверкнуло: если бы я послушал маму и остановился в их «двушке», этого приключения не было бы. Ещё почему-то пробежала такая thought[156]: вероятно, кто-то из неизвестных мне родственников попросил отца устроить Кристину к нему в отдел, не сочтя нужным поставить её в известность об этом родстве; мне он никогда об этом не рассказывал).

Немного успокоившись, она достала из сумочки, лежавшей рядом с кроватью, чистые трусики и под одеялом натянула их. Потом, тоже под одеялом, застегнула лифчик и, встав, надела через голову платье.

– Я должна идти, – влезая в туфли и не глядя мне в лицо, выдавила она. – Сергей… надеюсь, ты не расскажешь… Евгению Яковлевичу об этом… событии?

Я судорожно помотал головой.

– Подожди, – я лихорадочно натягивал трусы и штаны, – я провожу.

– Нет, не надо…

Я вызвал такси, мы спустились на первый этаж. На прощание я чмокнул её в пылающую щёчку. Она уехала… На сушилке остались её розовые трусики – мой трофей и сувенир (они лежат у меня в коробке с безделушками)…

Бедная, бедная Кристина, что я натворил своим «расследованием»; для тебя это оказалось таким ударом, что нескоро забудется…

Отец, когда я с ним увиделся, сказал мне:

– Сын, по-моему тебе пора жениться. Как ты считаешь?

Я лишь неопределённо пожал плечами…

Слепив кое-как репортаж о процессе над невезучими глупыми девицами, я вернулся в Южноморск…

У отца в институте теперь другая секретарша – Кристина уволилась в 2016-м. Позже от кого-то из знакомых я узнал, что она вышла замуж, удачно или нет – мне неизвестно…