Читать книгу Дело объекта №17 - Сергей Вяземский - Страница 1

Служебная «Волга» плыла сквозь белое безмолвие, и это был единственный звук, нарушавший первозданную тишину мира. Монотонный, убаюкивающий гул двигателя смешивался с тихим шелестом шин по уплотненному снегу, да с ленивым поскрипыванием «дворников», счищавших с лобового стекла не снежинки, а скорее, ледяную пыль, которую гнал по земле низкий, колючий ветер. За окном тянулся бесконечный сосновый бор, и деревья, закутанные в тяжелые снежные шубы, стояли так плотно, что казались единой стеной, темной и непроницаемой. Лишь изредка в разрывах мелькал свинцовый отблеск замерзшего залива, похожий на старую, нечищеную сталь.

Майор Лев Гуров не смотрел на пейзаж. Он смотрел сквозь него, на отражение своего усталого лица в холодном стекле. Он видел глубоко посаженные глаза, складку горечи у рта, седину на висках, которая проступила не от возраста, а от той войны, что закончилась почти тридцать лет назад, но так и не отпустила его до конца, оставшись в памяти мелкими, острыми осколками льда. Он вынул из пачки «Беломорканал», размял папиросу узловатыми, сильными пальцами, щелкнул зажигалкой. Огонек на миг вырвал его лицо из полумрака салона, осветил шрам на скуле, и снова погас. Густой, едкий дым наполнил машину, смешавшись с запахом сырого сукна его пальто и холодного дерматина сидений. Водитель, молчаливый сержант, никак не отреагировал, лишь чуть приоткрыл боковое окно. В салон ворвалась струйка морозного воздуха, пахнущего хвоей и пустотой.

Они ехали уже больше часа от окраины Ленинграда, и чем дальше от города, тем гуще становилась тишина, плотная, почти осязаемая, как застывший мед. Она обволакивала машину, просачивалась внутрь, оседала на ресницах. Гурову эта тишина была знакома. Это была тишина фронтовой разведки, тишина заснеженного поля перед атакой. Тишина, в которой любой звук – хруст ветки, щелчок затвора – звучит оглушительно и окончательно.

Пансионат «Северная Ривьера» возник из-за очередного поворота внезапно, словно вырос из-под земли. Массивное, приземистое здание сталинского ампира, с колоннами и тяжеловесным портиком, казалось неуместным в этой северной глуши. Оно походило на огромный каменный корабль, севший на мель посреди заснеженного леса. Снег сгладил его строгие линии, завалил ступени, лег пушистыми шапками на плечи гипсовых пионеров у входа. Лишь в нескольких окнах горел теплый, янтарный свет, одинокий и уязвимый в этой бескрайней белизне.

«Волга» медленно подкатила к парадному крыльцу, и едва двигатель заглох, тишина обрушилась на них с новой силой. У входа уже ждали. Две фигуры, темные на фоне заснеженного фасада. Когда Гуров открыл тяжелую дверь и шагнул наружу, холод тут же вцепился в него, пробирая сквозь толщу пальто. Воздух был чистым и острым, он обжигал легкие. Под ногами оглушительно скрипнул снег.

– Майор Гуров? – спросил тот, что был повыше и поплотнее, поднимая воротник своей милицейской шинели. Пар от его дыхания густым облаком повис в воздухе. – Капитан Морозов, местный угрозыск. Ждем вас.

Гуров молча кивнул, протянув руку. Рукопожатие Морозова было крепким, но каким-то суетливым. Глаза капитана, молодые и чересчур ретивые, бегали по лицу Гурова, пытаясь прочитать в нем что-то – одобрение, или, может быть, снисхождение. Второй, участковый в тулупе, лишь козырнул и остался стоять поодаль, переминаясь с ноги на ногу.

– Дело дрянь, товарищ майор, – заговорил Морозов, понизив голос до заговорщицкого шепота, пока они поднимались по заснеженным ступеням. – Чертовщина какая-то. Мы такого тут отродясь не видали. У нас тут самое страшное преступление – это когда отдыхающие грибы не поделят. А тут…

Он замолчал, когда массивная дубовая дверь за ними закрылась, отрезав их от внешнего мира. Они оказались в огромном, гулком холле. Здесь царил полумрак и покой. Пахло воском для паркета, старым деревом и чем-то неуловимо-аптечным. С высокого потолка свисала огромная люстра с потускневшей бронзой и хрустальными подвесками, похожими на сосульки. Вдоль стен стояли глубокие бархатные кресла, пустые и будто ждущие кого-то. Длинные, острые, как ножи, тени тянулись по наборному паркету от единственной горевшей настольной лампы с зеленым абажуром у стойки администратора. За стойкой виднелось бледное, испуганное лицо женщины. Единственным звуком в этой застывшей тишине было мерное, гипнотическое тиканье больших настенных часов в резном деревянном корпусе. Их маятник раскачивался медленно и неотвратимо, отсчитывая время в этом затерянном мире.

– Где он? – коротко спросил Гуров, снимая промерзшие перчатки. Его голос прозвучал неожиданно громко.

– На втором этаже. Номер семнадцать, – Морозов снова перешел на шепот. – Мы ничего не трогали, как вы и велели по телефону. Только эксперт наш, криминалист, предварительный осмотр сделал. Сказал, такого в жизни не видел. Чистая сатанинщина.

Гуров проигнорировал последнее слово. Он медленно оглядел холл. Его взгляд задержался на ковровой дорожке, ведущей к широкой лестнице, на выцветшем портрете какого-то передовика на стене, на следах от мокрых валенок на паркете. Он вдыхал этот воздух, слушал эту тишину. Он не торопился. Он врастал в это место, становился его частью.

– Пойдемте, – наконец сказал он.

Они поднимались по лестнице, и под их тяжелыми шагами жалобно скрипели ступени. Звук этот разносился по всему зданию, одинокий и тревожный. Коридор второго этажа был длинным и темным, освещенным лишь тусклыми лампочками под потолком. У одной из дверей, с латунной табличкой «17», стоял молчаливый милиционер. Он вытянулся при их появлении.

– Жертва – Филатoв Анатолий Борисович, сорок два года. Ведущий инженер-конструктор из ленинградского НИИ «Кристалл», – докладывал на ходу Морозов. – Приехал сюда три дня назад. Путевка. Отдыхал один. Тихий, незаметный. Вчера вечером его видели в библиотеке, потом он ушел к себе. А утром горничная нашла… вот это.

Капитан кивнул на дверь. Гуров остановился перед ней, положил ладонь на холодное, гладкое дерево. На мгновение прикрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то за ней. Затем посмотрел на Морозова.

– Что нашли при нем?

– Главное – книги, товарищ майор. Целая стопка. «Молот ведьм», «Ключ Соломона», какая-то немецкая дрянь про руны… Самиздат, конечно. У нас тут в Зеленогорске кружок один есть… любители мистики. Профессор-историк на пенсии, поэтесса престарелая… Мы их уже трясем. Думаю, оттуда ноги растут. Начитались и с катушек съехали.

Гуров ничего не ответил. Он плавно нажал на ручку и вошел внутрь.

Комната была небольшой, стандартный номер в пансионате. Кровать, шкаф, стол у окна. Но сейчас она не была обычной. Она была сценой.

Первое, что бросалось в глаза – это не тело. Это был порядок. Зловещий, неестественный, выверенный до миллиметра порядок. Тело Филатова лежало на спине посреди комнаты, руки раскинуты в стороны. Он был одет в простую пижаму. На груди, прямо над сердцем, чернело аккуратное ножевое отверстие. Крови было на удивление мало. Но не это приковывало взгляд.

Вокруг тела, на полу, углем были начерчены руны. Гуров не знал их значения, но он видел другое. Они не были нацарапаны в приступе безумия или ритуального экстаза. Каждая линия была проведена с каллиграфической точностью, словно под линейку. Углы были острыми, пропорции – идеальными. Это была работа чертежника, а не фанатика.

Над телом, на трех тонких деревянных ножках, стоял перевернутый фотографический трипод. Он был установлен так, что его центральная ось проходила точно через грудь убитого. Симметрия была абсолютной, почти математической.

Гуров медленно, не нарушая рисунка на полу, обошел тело. В комнате пахло странно – смесью остывающего человеческого тела, угольной пыли и чего-то еще, металлического и холодного. Он присел на корточки у головы убитого. Лицо Филатова было спокойным, почти безмятежным. Глаза закрыты. Никаких следов борьбы, ужаса. Словно он просто уснул и не проснулся.

– Видите? – возбужденно прошептал Морозов из-за спины Гурова. – Все как в их книжках. Перевернутый символ, руны… Жертвоприношение. Они его как агнца заклали.

Гуров не слушал. Его внимание было приковано к правой руке убитого. Пальцы, уже начавшие коченеть, сжимали небольшой металлический предмет. Гуров осторожно, кончиками пальцев в перчатке, разжал ладонь Филатова.

Это был знак. Небольшой диск из тусклого, серого металла, размером с пятикопеечную монету, но гораздо тяжелее. На его поверхности был выгравирован сложный узор, похожий одновременно на снежинку и на шестеренку. Гуров поднес его ближе к глазам. Он заметил то, что, очевидно, упустил местный криминалист. На одной из граней узора была крошечная, едва заметная царапина, свежая, блеснувшая под светом лампы. Она нарушала идеальную симметрию знака.

Он встал и подошел к столу у окна. На столе лежала раскрытая книга в самодельном переплете. Рядом – стопка других, таких же. Гуров не стал их трогать. Он посмотрел на окно. За ним, в сгущающихся сумерках, медленно падал снег. Крупные, тяжелые хлопья беззвучно опускались на землю, укрывая ее новым, чистым слоем. Снег скрывал следы, глушил звуки, превращал мир в герметичный сосуд.

– Он не сопротивлялся, – сказал Гуров тихо, почти про себя. Его голос был ровным, лишенным всяких эмоций. – На теле нет следов борьбы. В комнате идеальный порядок, если не считать… этого спектакля.

– Так может, он сам был в этой секте? – предположил Морозов. – Может, это добровольная жертва? Или его опоили чем-то.

Гуров медленно повернулся к нему. Он посмотрел капитану прямо в глаза. Взгляд Гурова был тяжелым, пронзительным, словно он взвешивал каждое слово, каждую мысль собеседника.

– Сумасшедшие не пользуются логарифмической линейкой, капитан. А тот, кто это делал, был одержим не мистическим экстазом, а точностью. Посмотрите на эти руны. Они вычерчены. Это не рисунок, это чертеж.

Он подошел к одной из рун, начерченной у самого порога, и указал на нее.

– Вот эта. Видите? Линия чуть длиннее, чем нужно. На пару миллиметров. Небрежность? Нет. Фанатик, одержимый ритуалом, стремился бы к идеалу. Он бы стер и перерисовал. А это… это похоже на опечатку. Словно кто-то быстро и точно копировал шифр, и допустил незначительную ошибку.

Морозов нахмурился, вглядываясь в угольную линию. Он ничего не видел, кроме черной закорючки на паркете. Версия о секте была такой простой, такой понятной. Она объясняла все. А то, о чем говорил этот московский майор, все усложняло, делало непонятным и пугающим.

Гуров отошел от руны и снова посмотрел на тело в центре комнаты. На эту мертвую, холодную симфонию. Все было слишком правильно. Слишком демонстративно. Книги на столе, руны на полу, знак в руке. Это была не сцена преступления. Это было сообщение. Тщательно составленное, закодированное послание, оставленное одним профессионалом для другого. И убийство инженера было лишь подписью под этим письмом.

Он снова взял в руки тяжелый металлический знак. Холод металла проникал даже сквозь тонкую кожу перчатки. Он вертел его в пальцах, ощущая его вес, изучая грани. Царапина. Она была ключом. Незначительная деталь, которую не заметили бы те, кто ищет сумасшедших фанатиков.

– Опечатайте все. Комнату, коридор. Никого не впускать, – приказал Гуров, и в его голосе прорезалась сталь. – Мне нужен список всех, кто был в пансионате последние три дня. Отдыхающие, персонал. Всех. И подробный отчет о работе вашего НИИ «Кристалл». Чем конкретно занимался покойный инженер Филатов. Не общая информация для газет, а настоящая.

– Но при чем тут его работа? – растерянно спросил Морозов. – Это же явно…

– Это явно не то, чем кажется, – оборвал его Гуров. Он подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Снег падал и падал, густой и беззвучный. Он смотрел не на руны, а на пустоту между ними. Именно там, в выверенных интервалах, и прятался настоящий почерк убийцы. Руны были шумом, помехами, призванными сбить со следа. А музыка играла в тишине. И Гуров уже начинал различать ее холодную, безжалостную мелодию. Дуэль началась.