Читать книгу Дело объекта №17 - Сергей Вяземский - Страница 6

Комната была крошечной, скорее кладовой, чем кабинетом, и в ней навсегда поселился запах ее хозяйки. Не духи, а что-то более тонкое, въевшееся в деревянные полки и стопки бумаг – слабый аромат лаванды от саше, спрятанного где-то в ящике стола, смешанный с запахом дешевых чернил и прохладной чистоты выстиранного ситца. Кабинет библиотекаря, устроенный в бывшей подсобке за читальным залом, был миром абсолютного, почти болезненного порядка. Стопки каталожных карточек лежали идеально ровными прямоугольниками, карандаши в стаканчике были заточены до одинаковой, игольной остроты, а на краю стола стояла маленькая вазочка с сухой веточкой вереска. Это было убежище, герметично запечатанное пространство, в которое грубо и неотвратимо вторглась смерть.

Гуров двигался по этому островку чужой жизни медленно, с осторожностью сапера. Он не искал – он впитывал. Он прикасался к вещам не для того, чтобы найти отпечатки пальцев, а чтобы почувствовать тепло или холод, оставленный их владелицей. Он смотрел не на содержание бумаг, а на то, как они были сложены. Каждая деталь здесь была словом в ее последнем, неоконченном предложении. Морозов, вошедший следом, казался в этой комнатке неуклюжим и огромным, как медведь, забредший в кукольный домик. Он с шумом выдохнул и тут же почувствовал себя неловко, словно нарушил чей-то сон.

– Что ищем, Лев Николаевич? – прошептал он, будто боялся, что девушка, лежавшая сейчас внизу, в холоде подвала, может его услышать. – Люди Сидоренко тут уже все перевернули. Сказали – пусто.

– Они искали улики, – так же тихо ответил Гуров, проводя пальцем по корешку книги на полке. «Поэзия серебряного века». На закладке из простого картона была нарисована неумелая, но трогательная акварельная незабудка. – А мы ищем человека. Они смотрели на то, что здесь есть. А нам нужно увидеть то, чего здесь быть не должно. Или то, что спрятано слишком хорошо.

Он сел за маленький письменный стол, отодвинув стул так бесшумно, словно тот не имел веса. Он не стал открывать ящики. Вместо этого он просто сидел, положив руки на потертую клеенку столешницы, и смотрел. Смотрел на стопку формуляров, на пресс-папье из зеленоватого стекла с пузырьком воздуха внутри, на календарь, застывший на вчерашнем числе. Он реконструировал ее последний рабочий день. Вот она сидит здесь, в тишине, заполняет карточки своим аккуратным, бисерным почерком. Слышит шаги в коридоре. Поднимает глаза. Что она видит в дверном проеме? Чье лицо?

Морозов не выдержал молчания. Он начал беспокойно ходить по крошечной комнате, задевая плечом книжные полки.

– Может, записка какая-то? Может, она что-то писала перед смертью?

– Она не собиралась умирать, капитан, – не оборачиваясь, сказал Гуров. – Люди, которые собираются умирать, оставляют после себя беспорядок. А здесь… здесь все на своих местах. Словно она просто вышла на минуту и сейчас вернется.

Его взгляд остановился на книжной полке прямо перед столом. Несколько технических справочников по библиотечному делу, пара сборников стихов, несколько потрепанных романов. И среди них одна книга, выбивавшаяся из общего ряда. Толстый том в строгом коленкоровом переплете с тисненым названием: «Лекарственные травы средней полосы». Слишком утилитарная, слишком безликая для этой полки. Гуров протянул руку и взял ее. Книга была неожиданно легкой для своего объема. Он открыл ее. Страницы внутри были вырезаны, образуя аккуратную прямоугольную нишу. Тайник. Простой, почти детский, но именно поэтому такой надежный. Люди Сидоренко искали сейфы и двойное дно в ящиках. Они бы никогда не подумали заглянуть в справочник по ботанике.

Внутри, на бархатной подложке, вырезанной из какой-то старой коробки, лежала обычная школьная тетрадь в серой картонной обложке. Гуров осторожно извлек ее. Это не был рабочий журнал. На обложке не было никаких надписей. Он открыл первую страницу.

Почерк был тот же, что и на каталожных карточках, но здесь он был другим – живым, неровным, полным эмоций. Буквы то сбивались в кучу, то растягивались, словно хозяйка спешила или, наоборот, глубоко задумывалась над каждым словом. Это был личный дневник.

– Вот ты где, Катя, – прошептал Гуров, обращаясь не к Морозову, а к невидимому присутствию в этой комнате.

Он начал читать, и тихий, испуганный голос мертвой девушки зазвучал в мертвой тишине ее кабинета. Сначала шли обычные девичьи записи: о прочитанной книге, о неудачной прическе, о грубости заведующей столовой. Мелкие, незначительные события, из которых состояла ее тихая, незаметная жизнь. Но потом, примерно месяц назад, тональность изменилась. Появилась тревога, сначала слабая, как далекий гул, а потом все более отчетливая, навязчивая.

«…Они снова здесь. Все трое. Я не знаю их фамилий, они живут не у нас, приезжают откуда-то из города. Всегда вместе. Один высокий, с белым шрамом на шее, который он прячет под воротником свитера. Второй пониже, коренастый, почти не говорит, только смотрит. Глаза у него пустые, как будто он смотрит сквозь тебя. А третий… он кажется главным. Спокойный, седой, лет пятидесяти. Он никогда не повышает голоса, но когда он говорит, те двое слушают так, будто это приказ генерала. Они не похожи на обычных отдыхающих. Те шумят, смеются, играют в шахматы в холле. А эти всегда молчат. Они двигаются по-другому, ходят почти неслышно. Как волки в лесу. От них веет холодом и чем-то еще… опасностью. Я чувствую это кожей».

Гуров перевернул страницу. Морозов подошел ближе и заглядывал ему через плечо, его дыхание стало тяжелым и прерывистым.

«…Я поняла, где они встречаются. В котельной. Сегодня ночью я не могла уснуть и пошла на кухню за водой. Услышала голоса из подвала. Дверь в котельную была приоткрыта, и оттуда падал красный свет от топки. Я подошла ближе. Слышно было плохо, только обрывки фраз. Они говорили не о женщинах и не о рыбалке. Они говорили о „грузе“, об „объекте“, о „коридоре“. Голос у главного был тихий, но он резал тишину, как нож. Я испугалась и убежала. Весь оставшийся вечер оттуда пахло не только углем, но и дешевым табаком, и еще чем-то резким, как спирт. Кочегар, дядя Паша, вечно пьяный и сонный, наверное, и не замечает своих гостей. Или делает вид, что не замечает».

– Котельная… – выдохнул Морозов. – Так вот оно что… Они были прямо здесь, у нас под носом.

Гуров жестом приказал ему молчать и продолжил читать. Записи становились все короче, все тревожнее. Почерк срывался, буквы прыгали. Страх просачивался сквозь строки, как темная вода.

«…Сегодня высокий со шрамом смотрел на меня в столовой. Не просто смотрел, а изучал. Мне показалось, он знает, что я их слышала. Я уронила вилку, и она зазвенела на весь зал. Он даже не моргнул. У меня внутри все похолодело. Я чувствую себя мышью, за которой наблюдает сова. Они везде. Их молчание громче любого крика. Мне нужно кому-то рассказать. Но кому? Кто мне поверит? Скажут, начиталась детективов. Засмеют».

Гуров остановился. Он закрыл глаза на мгновение, представляя эту тихую, запуганную девушку, запертую в своей ловушке из страха и одиночества. Она видела то, чего не видел никто другой. Она чувствовала хищников. И у нее не было никого, кто мог бы ее защитить.

Последняя запись была сделана позавчерашним числом. Всего несколько строк, написанных дрожащей рукой. Чернила в одном месте расплылись, словно на страницу упала слеза.

«…Инженер из семнадцатого номера. Филатов. Он тоже за ними наблюдает. Я видела, как он смотрел им вслед, когда они уходили в сторону леса. А сегодня он подошел ко мне в библиотеке. Спросил про старые газеты, про войну. А потом спросил, не видела ли я здесь странных людей. Я испугалась и сказала, что нет. Я соврала. Он посмотрел на меня так… внимательно. Мне кажется, он мне не поверил. Он тоже что-то знает. Может быть, мне стоило ему рассказать? Может, он бы мне помог? Господи, как же страшно. Мне кажется, что стены этого пансионата сделаны не из кирпича, а из спрессованного молчания. И оно скоро обрушится».

Гуров медленно закрыл тетрадь. Все. Больше записей не было. Следующая страница была девственно чистой. Стена молчания обрушилась. Прямо на нее.

Он молча протянул дневник Морозову. Капитан взял его так, словно это была раскаленная вещь. Пока он читал, его лицо менялось, становилось жестким, скулы заострились. Молодецкая бравада окончательно слетела с него, оставив место для холодной, осмысленной ярости.

– Суки, – процедил он сквозь зубы, когда дочитал. – Они убили ее просто потому, что она их заметила. Затравили, как зайца.

– Они убили ее, потому что она стала угрозой для операции, – поправил Гуров. Его голос был спокоен, но в этом спокойствии было больше угрозы, чем в крике. – Филатов искал союзника. Он понял, что девушка тоже что-то видит, и попытался выйти на контакт. Это заметил «исполнитель». «Мясник». Тот, кто отвечал за безопасность. Он решил, что Филатов пытается оставить через нее какое-то сообщение. И когда операция была завершена, он убрал ее. Как убирают ненужный инструмент.

Он встал и подошел к маленькому, засиженному мухами окну, выходившему во внутренний двор. Отсюда была видна кирпичная труба котельной, из которой лениво тянулся в серое небо тонкий, грязноватый дымок. Там. Их логово. Их штаб. Место, где тени на стене от огня в топке скрывали лица убийц.

– Высокий со шрамом. Коренастый молчун. И седой командир, – Гуров перечислял их, словно зачитывал приговор. – Теперь у нас есть их портреты. Призраки обрели плоть.

– Нужно брать котельную! – Морозов вскочил, его рука инстинктивно легла на кобуру. – Прямо сейчас, пока они не ушли! Вызовем людей Сидоренко, устроим облаву!

– Нет, – резко оборвал его Гуров. – Люди Сидоренко поднимут шум. Они спугнут их. Главный, «мозг», скорее всего, уже далеко. Он свою работу сделал. А эти двое – исполнители. Они ждут сигнала или заметают следы. Если мы устроим штурм, они либо уйдут через лес, либо залягут на дно так, что мы их никогда не найдем. Либо начнут стрелять. А нам они нужны живыми. Особенно тот, что со шрамом. Тот, что смотрел на девушку. Он – слабое звено. Он нервничал. Он оставил следы.

Он повернулся к Морозову. Взгляд его был тяжелым, как свинец.

– Мы пойдем туда вдвоем. Тихо. Как будто идем поговорить с кочегаром насчет отопления. Посмотрим, что там. Кто там. Осмотрим их гнездо. Нам нужно найти хоть что-то, что выведет нас на их имена. Любую мелочь. Брошенный окурок, обрывок газеты, пустую бутылку из-под водки определенной марки. Они считают себя профессионалами. Но даже профессионалы оставляют после себя мусор. Особенно когда думают, что их никто не ищет.

– Вдвоем? – в голосе Морозова прозвучало сомнение, смешанное с азартом. – Против двоих, а может, и троих? Это же…

– Это единственный способ, – закончил за него Гуров. Он положил дневник обратно в тайник, в вырезанные страницы книги о лекарственных травах. Теперь это была не просто тетрадь. Это было завещание. И его долг – исполнить его. – Они думают, что убили последнего свидетеля. Они расслабились. И именно в этот момент мы постучим в их дверь.