Читать книгу Дело домика №12 - Сергей Вяземский - Страница 3

Телефонный звонок расколол предутреннюю тишину кабинета, словно удар молотка по замерзшему стеклу. Дребезжащий, настойчивый звук вырвал Волошина из вязкой задумчивости, в которой он провел последние несколько часов, глядя на разложенные на столе фотографии. Фотография мертвого Кротова. Фотография юного Кротова из немецкой газеты. Два разных человека, насильственно сшитые одной трагической судьбой. Он снял тяжелую бакелитовую трубку. Холодный пластик неприятно прилип к уху.

– Волошин слушает.

– Аркадий Виссарионович? Беспокоят из Ленинграда. Кафедра вспомогательных исторических дисциплин. Вы просили консультацию. Профессор Бельский.

Голос на том конце провода был сухим и шелестящим, как переворачиваемые страницы старинной книги. В нем не было ни капли любопытства, лишь академическая отстраненность.

– Да, профессор, – Волошин инстинктивно выпрямился, взял со стола карандаш и придвинул чистый лист бумаги. – Благодарю, что откликнулись так оперативно. Речь идет о филателистической коллекции. Убитый, Семен Кротов, был серьезным собирателем. Мы обнаружили один полностью опустошенный альбом, период с двадцать второго по сороковой год.

– Кротов… Кротов… – прошелестел голос. – Постойте, это не тот ли Кротов, что до войны считался одним из самых многообещающих юных коллекционеров Кенигсберга? Его работы по земским маркам…

Волошин почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от удивления, а от подтверждения. Кротов не был невидимкой. Он был легендой, пусть и в узких, пыльных кругах.

– Он самый, профессор. Это усложняет дело. Мы не знаем, что именно пропало.

На том конце провода повисла пауза, наполненная треском и шипением дальней связи. Волошин мог почти физически ощутить, как там, в ленинградском кабинете, за сотни километров отсюда, пожилой человек в очках с толстыми линзами роется в картотеках своей феноменальной памяти.

– Период с двадцать второго по сороковой… – задумчиво протянул Бельский. – Если это была коллекция уровня Кротова, то речь может идти о чем угодно. «Картонки» первых выпусков, «Консульские полтинники»… Но если говорить о венце подобного собрания… О чем-то, ради чего можно было бы пойти на крайние меры… Аркадий Виссарионович, вы слышали когда-нибудь о «Голубой Гимназистке»?

Волошин нахмурился, чертя на листе бумаги бессмысленные квадраты. Название было ему смутно знакомо. Что-то из области филателистических мифов, наравне с «Черным пенни» или «Святым Граалем».

– Только в общих чертах. Пробная марка, не вышедшая в тираж.

– Не совсем, – в голосе профессора послышались нотки оживления, страсть ученого, добравшегося до любимой темы. – Это больше, чем марка. Это призрак. В тысяча девятьсот двадцать пятом году Гознак готовил серию «Золотой стандарт». По неизвестным причинам всю партию уничтожили. Но, как гласит легенда, один лист – сто марок – уцелел. Его вынес один из печатников. И на одной из марок того листа, из-за сбоя в подаче краски, синий цвет оказался аномально глубоким, почти ультрамариновым. А изображение – профиль молодой девушки-гимназистки, символ новой эпохи просвещения – получилось невероятно четким и одухотворенным. Так и родилась «Голубая Гимназистка».

– Легенда, – повторил Волошин, ощущая, как дело из материального мира улик и отпечатков пальцев утекает в зыбкую область преданий и слухов.

– Легенда, имеющая под собой основания, – отчеканил Бельский. – В тридцатые годы несколько экземпляров с того самого листа всплыли на европейских аукционах. Но ни на одном из них не было той самой глубины цвета. Это были просто редкие марки. А «Гимназистка»… Она появлялась и исчезала, как Летучий голландец. Последний раз ее след обнаружился как раз в Кенигсберге, в тридцать девятом. Говорили, ее приобрел некий анонимный коллекционер. А после войны – тишина. Словно ее и не было. Многие считают, что она погибла в огне штурма. Но если предположить, что тот самый кенигсбергский коллекционер – это Семен Кротов… и если он сумел сохранить ее… тогда в его альбоме было не просто сокровище. Там был миф.

Волошин молчал. Карандаш в его руке замер. Он смотрел на фотографию чистого, прибранного кабинета Кротова, на пустые прорези в синем альбоме. Все вставало на свои места. Хирургическая точность убийцы. Отсутствие хаоса. Убийца пришел не грабить. Он пришел изымать. Как судебный пристав, исполняющий решение невидимого суда.

– Какова ее цена, профессор? – спросил он тихо.

– Цена? – в голосе Бельского прозвучала усмешка. – У таких вещей нет цены, Аркадий Виссарионович. У них есть только стоимость. На черном рынке, среди тех пяти-шести человек в мире, кто понимает, что это такое, и может себе это позволить… Я боюсь даже предположить. Стоимость хорошего особняка в центре Москвы. Может быть, двух. Но дело не в деньгах. Обладание «Гимназисткой» – это не вопрос престижа. Это вопрос приобщения к тайне. Это высшая лига, вход в которую стоит очень, очень дорого.

– Я вас понял, профессор. Спасибо. Вы мне очень помогли.

Он медленно положил трубку на рычаг. Дребезжащий звук оборвался. В наступившей тишине громко тикали его наручные часы. Волошин сидел неподвижно несколько минут, глядя на исчерканный лист бумаги. «Голубая Гимназистка». Изящное, почти поэтическое название для мотива жестокого, профессионального убийства. Дело перестало быть провинциальным. Оно вырвалось за пределы Янтарска, за пределы страны, обрело всесоюзный, а может, и международный масштаб. Он больше не искал пьяницу или мелкого вора. Он вступил в поединок с кем-то из «высшей лиги». С тем, кто не оставляет следов, кто мыслит категориями мифов и готов платить за них человеческими жизнями. С профессиональным охотником.

Кабинет начальника городского отдела милиции, полковника Пахомова, был полной противоположностью тому миру эстетического нуара, в котором привык существовать Волошин. Большой, гулкий, он был пропитан запахом дешевых папирос «Беломорканал» и скрипучей кожи. Стены, выкрашенные казенной охрой, украшал лишь огромный портрет Ленина и карта области. Сам Пахомов, грузный, с красным, обветренным лицом и руками, похожими на лопаты, сидел за массивным столом, заваленным папками, и с недоверием смотрел на своего столичного гостя.

– «Голубая Гимназистка»? – переспросил он, выдыхая облако едкого дыма. – Ты мне, Волошин, зубы не заговаривай. Какие гимназистки? У нас труп пенсионера с пробитой головой и пустой кошелек. Бытовуха с ограблением. Надо трясти местную шпану, алкашей, судимых. Все просто, как валенок.

Волошин сидел напротив, спокойный и подтянутый. Его серый костюм казался инородным в этой обители казенщины. Он не стал спорить. Он просто положил на край стола Пахомова увеличенную фотографию из немецкой газеты и копию своей записки с разговором с профессором Бельским.

– Посмотрите, товарищ полковник. Кротов Семен Игнатьевич, пятнадцати лет, в тридцать восьмом году выставляется в Кенигсберге как один из лучших филателистов Восточной Пруссии. По нашей официальной версии, в это время он должен был учиться в седьмом классе в саратовской школе. Два этих факта не могут существовать в одной биографии.

Пахомов недовольно засопел, взял фотографию. Он долго всматривался в зернистое изображение, затем пробежал глазами записку Волошина. Его брови медленно поползли на лоб.

– Стоимость особняка… – пробасил он недоверчиво. – За бумажку?

– За уникальную бумажку, – поправил Волошин. – Убийца не тронул в доме ничего. Ни серебряные ложки, ни облигации госзайма, которые мы нашли в шкафу. Он пришел только за этим. Забрал всю коллекцию советского периода, чтобы скрыть пропажу одного-единственного экземпляра. Действовал чисто, без следов, без свидетелей. Это не почерк местной шпаны. Это почерк профессионала высочайшего класса. Я прошу переквалифицировать дело со статьи сто второй, часть вторая, на шестьдесят шестую – бандитизм. И дать мне санкцию на проведение оперативных мероприятий в отношении лиц, занимающихся скупкой антиквариата.

Пахомов откинулся на спинку скрипучего кресла, которое жалобно застонало под его весом. Он смотрел на Волошина долгим, оценивающим взглядом. Он не любил этого москвича – слишком умный, слишком тихий, слишком чужой. Но он был старым милиционером и нюх на серьезные дела не растерял. И сейчас он чувствовал, что этот тихий пенсионер в домике №12 – это не просто «глухарь», а верхушка айсберга, темного и ледяного.

– Ладно, – он тяжело вздохнул, туша папиросу в массивной мраморной пепельнице. – Твоя взяла, Шерлок Холмс. Даю добро. Переквалифицируем. И что дальше? Где искать твоего охотника за привидениями? В антикварных лавках? У нас их тут одна на весь город. У старухи Вейде.

– С нее и начнем, – ровным голосом ответил Волошин, поднимаясь.

Антикварная лавка Эльзы Карловны Вейде располагалась в узком готическом переулке, куда даже в полдень едва проникал солнечный свет. Над тяжелой дубовой дверью висела кованая вывеска с потускневшим от времени изображением грифона. Маленький колокольчик над входом издал мелодичный, хрустальный звон, когда Волошин вошел внутрь. Он шагнул из серого, промозглого дня в иной мир – мир застывшего времени.

Воздух здесь был густым, пахнущим пчелиным воском, старым деревом и едва уловимым ароматом лаванды. Тикали, вразнобой, с десяток напольных и настенных часов, их мерное бормотание было похоже на таинственный шепот. Свет, пробивавшийся сквозь высокое, запыленное окно, выхватывал из полумрака то тусклый блеск серебряного подсвечника, то матовую поверхность фарфоровой статуэтки, то бархат обивки старинного кресла. Вещи здесь не продавались. Они жили своей тихой, обособленной жизнью, храня память о своих бывших владельцах.

За массивным прилавком из темного дуба, похожим на алтарь, стояла хозяйка. Эльза Карловна Вейде. Ей было около шестидесяти, но держалась она с прямой, аристократической осанкой. Ее седые волосы были уложены в безупречно гладкий пучок, а строгий темный костюм украшала лишь старинная камея на воротнике. Но главным в ней были глаза – холодные, светло-голубые, как балтийский лед, они смотрели на вошедшего без удивления, но с предельным вниманием. Она знала, кто он. В этом городе все знали все.

– Добрый день, – произнесла она. Ее русский был безупречен, но с едва заметным, твердым акцентом, который выдавал в ней коренную жительницу этих мест, этническую немку, оставшуюся здесь после войны.

– Следователь Волошин, – представился он, не вынимая удостоверения. Это было бы здесь неуместно, как крик в библиотеке. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Я слушаю, – она не предложила ему сесть, продолжая медленно протирать замшей серебряную табакерку. Ее руки с тонкими пальцами и ухоженными ногтями двигались плавно и уверенно.

– Вы были знакомы с Семеном Игнатьевичем Кротовым?

Ее руки на мгновение замерли, всего на долю секунды, но Волошин отметил это движение.

– Весь город знал господина Кротова, – ровно ответила она. – Тихий, интеллигентный человек. Большая потеря.

– Он бывал у вас? Продавал что-нибудь? Или, может, покупал?

– Иногда, – уклончиво ответила Эльза Карловна, возобновляя полировку. – Господин Кротов был ценителем старины. Иногда он приносил какие-то мелочи, не представляющие большой ценности. Старые открытки, книги. Он был очень скромен в своих запросах.

Волошин медленно прошелся по лавке, проводя пальцами по шершавой поверхности каменной столешницы. Его взгляд скользил по полкам. Фарфор, бронза, стекло… Он не был экспертом, но чувствовал, что каждая вещь здесь была на своем месте, составляя часть единого, гармоничного целого.

– А марки? – спросил он как бы невзначай, остановившись у застекленной витрины с орденами и монетами. – Он никогда не предлагал вам марки?

Она посмотрела на него в упор. Ее ледяные глаза не моргали. Это был поединок. Психологическая дуэль в тишине антикварной лавки, под тиканье десятка часов.

– Господин следователь, – в ее голосе появилась сталь. – Вы, должно быть, знаете, что я не занимаюсь филателией. Это совершенно иная область. У нее свои эксперты, свои рынки, свои… правила.

– И все же, – Волошин повернулся к ней, – в вашем мире, мире редких и ценных вещей, слухи распространяются быстро. Возможно, вы слышали, что в последнее время кто-то проявлял интерес к редким советским маркам? Кто-то приезжий?

Она положила табакерку на бархатную подложку прилавка. Ее лицо было непроницаемо, как старинный пергамент.

– В мой магазин заходят разные люди. Туристы, коллекционеры, простые обыватели. Я не спрашиваю у них документы и не интересуюсь целью их визита. Я просто продаю им прошлое.

Это был вежливый, но твердый отказ. Она закрыла дверь. Но Волошин не собирался ее выламывать. Ему нужно было лишь убедиться, что за этой дверью что-то есть. И он убедился.

– Скажите, фрау Вейде, – он перешел на немецкий, и ее глаза на мгновение расширились от удивления, – что вам известно о марке под названием «Blaue Gymnasiastin»?

Он произнес это тихо, почти шепотом, но в гулкой тишине лавки эти слова прозвучали, как выстрел. Он увидел, как по ее лицу пробежала тень. Не страх. Скорее, смесь удивления и… уважения к противнику. Она поняла, что перед ней не просто участковый, расследующий бытовое убийство. Она поняла, что он знает.

Эльза Карловна на мгновение прикрыла глаза. Когда она открыла их снова, в них была лишь холодная пустота.

– Das ist nur eine Legende, Herr Kommissar, – произнесла она устало. – Это всего лишь легенда, господин следователь. Красивая сказка для богатых чудаков.

– Сказка, из-за которой убивают, – закончил за нее Волошин, снова переходя на русский. – Благодарю за уделенное время.

Он повернулся и пошел к выходу. Звон колокольчика показался ему прощальным салютом. Он не получил от нее ни одного факта, ни одной зацепки. Но он получил нечто большее. Он получил подтверждение. Она знала. Она была частью этого мира, его «серой кардинальшей», и его вопрос о «Гимназистке» был камнем, брошенным в тихое болото. Теперь оставалось ждать, какие круги пойдут по воде.

Он вышел на улицу. Туман стал еще плотнее, превратив город в декорацию к ненаписанной пьесе. Он побрел в сторону набережной. Ему нужно было море. Нужно было почувствовать на лице соленый ветер, услышать рокот волн, чтобы упорядочить мысли.

Он стоял на пустынном пирсе, глядя, как серая, свинцовая вода сливается с серым небом на горизонте. Ветер трепал полы его плаща и бросал в лицо холодные брызги. Банальное ограбление превратилось в охоту за мифом. Тихий пенсионер оказался хранителем тайны, уходящей корнями в другую страну, в другую эпоху. И где-то там, в этом тумане, скрывался убийца. Не просто убийца, а Охотник. Человек без лица, без имени, без эмоций. Профессионал, для которого человеческая жизнь – лишь досадное препятствие на пути к цели. К маленькому, синему почтовому квадратику.

Волошин смотрел на бескрайнюю серую гладь и впервые за все время расследования почувствовал не только азарт, но и холодное, тревожное предчувствие. Охотник уже ушел, забрав свою добычу. Он мог быть где угодно – в Москве, в Ленинграде, за границей. Но интуиция подсказывала Волошину иное. Он был здесь, рядом. Он не мог уйти, не убедившись, что все нити, ведущие к нему, обрезаны. И главной такой нитью теперь был сам Волошин. Охота не закончилась. Она просто сменила направление. Теперь Охотник будет следить за тем, кто идет по его следу. Поединок только начинался. И проходил он будет здесь, на этих туманных улицах, где прошлое было длиннее и реальнее настоящего.