Читать книгу Дело домика №12 - Сергей Вяземский - Страница 5

Ночь опустилась на Янтарск не как бархатный занавес, а как мокрое, тяжелое сукно. Она пропитала город туманом, растворила в своей серой влаге острые шпили кирх и тяжеловесные контуры фортов, заглушила звуки, оставив лишь мерное, утробное дыхание моря и редкую, тоскливую перекличку портовых гудков. Холод был не столько в воздухе, сколько в самом камне старых домов. Он просачивался сквозь подошвы ботинок, поднимался по ногам, забирался под воротник плаща, и Волошин чувствовал его как постоянное, низкое гудение в костях. Это был холод ожидания.

Он стоял в самой глубокой тени арки, ведущей в один из внутренних дворов-колодцев, которыми был изрезан старый город. Отсюда, из этого провала в чернильной темноте, ему был идеально виден единственный освещенный прямоугольник на противоположной стороне переулка – запыленное окно антикварной лавки Эльзы Карловны Вейде. Свет за ним, пробиваясь сквозь плотные шторы, был тусклым, желтоватым, словно внутри горела не электрическая лампа, а старая керосинка. Он не давал тепла, лишь очерчивал контуры тайны.

Прошло три часа с тех пор, как он занял этот пост. Три часа неподвижности, превратившей его в часть архитектуры, в еще одну каменную горгулью, безмолвно наблюдающую за течением времени. Его мозг, однако, работал с предельной, отточенной ясностью. Он прокручивал в голове утренний поединок с хозяйкой лавки, анализируя каждое ее слово, каждый жест, каждую микроскопическую трещинку на ее ледяной маске. Его вопрос о «Голубой Гимназистке», брошенный на ее родном языке, был не просто уколом. Это была капля реактива, пущенная в прозрачный, на первый взгляд, раствор. И теперь он ждал, когда выпадет осадок. Он был уверен: фрау Вейде не оставит его ход без ответа. Она слишком умна, чтобы паниковать, но и слишком осторожна, чтобы бездействовать. Она должна была передать сигнал. Предупредить.

Ветер, гулявший по узкому ущелью переулка, приносил с собой запахи. Острый, йодистый дух моря смешивался с горьковатым ароматом влажного угля и едва уловимым, призрачным запахом корицы из давно закрытой булочной. С проржавевшего водостока над головой срывались тяжелые, редкие капли. Кап. Кап. Кап. Они отбивали ритм его ожидания, ввинчиваясь в мозг, как пытка. Волошин не курил. Огонек папиросы в этой темноте был бы равносилен выстрелу из ракетницы. Он просто стоял, дышал, слушал и ждал, превратившись в одно сплошное, натянутое до предела чувство.

И вот, когда стрелки его часов подбирались к полуночи, за занавешенным окном что-то изменилось. Тень, до этого неподвижная, метнулась раз, другой. Затем свет погас. На несколько долгих, звенящих минут лавка погрузилась в тот же мрак, что и весь переулок. Волошин не шелохнулся. Это была лишь прелюдия. Он знал, что сейчас произойдет главное.

Тяжелая дубовая дверь отворилась без единого скрипа – признак того, что за петлями здесь ухаживали так же тщательно, как и за мейсенским фарфором. Звон колокольчика был приглушен, словно его заранее обмотали тряпкой. На пороге появилась фигура. Это была не Эльза Карловна. Мужчина. Невысокий, в надвинутой на самые глаза кепке и темном, мешковатом пальто, делавшем его бесформенным, лишенным примет. Он не оглядывался. Он просто вышел, плотно прикрыл за собой дверь и, сунув руки в карманы, двинулся в противоположную от Волошина сторону, к порту. Его походка была быстрой, но неторопливой, походка человека, который много ходит по этим улицам и знает каждый их изгиб, каждую выбоину на брусчатке.

Волошин выждал десять ударов сердца. Десять глухих стуков в груди, отсчитывающих безопасную дистанцию. Затем он выскользнул из своей арки, тенью отделившись от тени, и последовал за ним.

Город превратился в лабиринт. Узкие, извилистые улочки старого Янтарска, днем казавшиеся уютными и живописными, ночью обретали иное лицо. Они становились коридорами в прошлое, где за каждым поворотом могла притаиться опасность. Свет от редких фонарей, окутанных ореолами тумана, не разгонял мрак, а лишь делал его гуще, создавая причудливую игру света и теней, в которой человеческая фигура могла то исчезнуть, то появиться вновь в самом неожиданном месте. Волошин двигался бесшумно, держась у стен домов, используя любую нишу, любой темный провал подъезда как укрытие. Он не видел спину идущего впереди, он чувствовал его ритм, предугадывал его повороты.

Они спускались все ниже, к морю. Воздух становился плотнее, солонее. К запаху угля примешивался тяжелый дух мазута, гниющей рыбы и водорослей. Архитектура менялась. Готические фронтоны и фахверковые стены уступали место приземистым пакгаузам из красного кирпича, покрытого белесыми разводами соли, и длинным, темным заборам, за которыми угадывались силуэты портовых кранов, похожих на скелеты доисторических чудовищ, застывших в ожидании рассвета.

Фигура в кепке свернула за угол очередного склада и пропала. Волошин ускорил шаг, его сердце забилось чуть быстрее. Он осторожно заглянул за угол. Перед ним была небольшая, мощеная площадь, зажатая между стенами пакгаузов. В ее центре, словно вросший в землю гриб, стоял одноэтажный трактир. Из его мутных, засиженных мухами окон лился тусклый, пьяный свет, а над дверью раскачивалась на ветру вывеска с полустертым изображением якоря и надписью «Причал». Оттуда доносился гул голосов, прерываемый взрывами грубого хохота и дребезжанием расстроенного аккордеона. Это было то самое дно, куда стекались все темные воды портового города. И человек в кепке, не раздумывая, нырнул в эту мутную заводь, толкнув скрипучую дверь.

Волошин постоял в тени еще минуту, давая ему время раствориться в толпе. Входить следом было бы ошибкой. В подобных местах любой новый человек, тем более в его безупречном плаще и шляпе, был заметен, как белая ворона в стае галок. Он обошел трактир сбоку, нашел высокое, грязное окно, через которое можно было заглянуть внутрь. Он стер рукавом плаща слой многолетней копоти и прильнул к холодному, шершавому стеклу.

То, что он увидел, было похоже на полотно фламандского мастера, переписанное пьяным матросом. Помещение было низким, прокуренным до синевы. Густой табачный дым висел под потолком слоями, и лучи от нескольких тусклых лампочек под жестяными абажурами едва пробивались сквозь него, выхватывая из полумрака отдельные лица и сцены. За грубо сколоченными столами сидели люди, чьи лица были похожи на старые морские карты – изрезанные морщинами, как линиями долгот и широт, обожженные ветром и солью, отмеченные шрамами и следами былых попоек. Моряки, докеры, рыбаки, мелкие контрабандисты – вся соль и вся грязь этого портового города. Они пили мутную водку из граненых стаканов, резались в карты, громко спорили, смеялись, били кулаками по столу. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным запахами дешевого табака, перегара, жареной рыбы и мокрой одежды. В углу седой старик с лицом высохшего грецкого ореха терзал старый аккордеон, извлекая из него жалобную, надрывную мелодию, которая тонула в общем гвалте.

Волошин быстро нашел глазами своего «почтальона». Тот сидел за стойкой бара, спиной к залу. Он заказал кружку пива и сидел, не оборачиваясь, глядя на свое отражение в мутном зеркале за спиной трактирщика. Он ждал. Волошин тоже ждал, его взгляд методично сканировал зал, впитывая детали, запоминая лица. Это было не просто сборище пьяниц. Это была биржа. Место, где заключались сделки, передавалась информация, нанимались люди для грязной работы. И «почтальон» был здесь не для того, чтобы выпить пива.

Прошло минут десять. Дверь снова скрипнула, впуская в помещение клуб холодного, влажного воздуха. В трактир вошел еще один человек. Он тоже был одет неприметно, в темный рабочий бушлат. Он неторопливо подошел к стойке, встал рядом с «почтальоном», заказал водки. Они не смотрели друг на друга. Не разговаривали. Затем второй достал из кармана пачку папирос, вытряхнул одну, положил пачку на стойку. «Почтальон» взял пачку, вынул себе папиросу, вернул пачку на место. Все. Контакт состоялся. Волошин был уверен, что в пачке было нечто большее, чем просто «Беломор». Второй человек залпом выпил свою водку, кивнул трактирщику и вышел. «Почтальон» допил свое пиво и через пару минут последовал за ним. Все было сделано чисто, быстро, профессионально. Это была отлаженная система.

Волошин выпрямился. Он получил то, что хотел. Эльза Вейде передала сообщение. Он не знал, что было в том сообщении – предупреждение, приказ или просьба, – но теперь он знал, что у нее есть канал связи с этим миром. Миром теней, живущим по своим законам. Он уже собирался отойти от окна, когда его взгляд зацепился за фигуру, сидевшую в самом дальнем и темном углу зала.

Этот человек был не похож на остальных. Он не пил жадно, не кричал, не смеялся. Он сидел один за маленьким столиком, прямой, как стержень, и медленно, маленькими глотками пил водку из стопки, которую держал в руке с какой-то неестественной, скульптурной неподвижностью. На нем был темный, хорошо сшитый, хоть и потертый костюм, белая рубашка без галстука. Но дело было не в одежде. Дело было в его лице и в его ауре.

Лицо было худым, с острыми, почти вырубленными из камня скулами и глубоко посаженными глазами, которые из-за нависавших бровей казались двумя темными провалами. Коротко стриженные волосы тронуты сединой на висках. Но главное – в нем была абсолютная, хищная неподвижность. Он не был частью этого хаоса. Он был над ним. Он наблюдал за залом так же, как Волошин наблюдал за ним из-за окна, – отстраненно, аналитически, с холодным профессиональным интересом. Он был чужим здесь, еще более чужим, чем сам Волошин. И в то же время он был здесь своим, как волк в овчарне.

И тут ледяная игла пронзила память Волошина. Это лицо. Он видел его раньше. Не вживую. На фотографии. Мутной, зернистой, с заломами по краям. Где? Он лихорадочно перебирал в уме тысячи лиц, которые прошли перед его глазами за годы службы. Ориентировки, личные дела, фотографии с мест преступлений, агентурные снимки. Память, его главный инструмент, его проклятие и его дар, заработала с бешеной скоростью, просеивая гигабайты информации. Это было не лицо преступника-рецидивиста. Не вора, не бандита. В нем было что-то другое. Дисциплина. Выправка. Опасность иного порядка.

Вспышка. Ориентировка. Давно. Лет десять назад. Москва. Дело о ликвидации банды, занимавшейся контрабандой произведений искусства. Громкое дело, которое он вел еще молодым «важняком». В банде были бывшие сотрудники каких-то спецслужб, расформированных после войны. И среди фотографий членов банды, убитых при задержании, был один, чья личность так и не была установлена. «Неизвестный, кличка ‘Часовщик’». За точность, с которой он исполнял свою работу. Лицо на той, старой фотографии было моложе, без седины, но это были те же самые глаза. Те же скулы. Тот же холодный, оценивающий взгляд хищника. Дело тогда закрыли, «Часовщика» посчитали погибшим вместе со всеми. Но тела его так и не опознали с полной уверенностью.

Волошин почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с ночной сыростью. Если это он, то что он делает здесь, в Янтарске, в этом портовом кабаке? И на кого он работает? На фрау Вейде? Или на того, кто стоит за ней? Охотник, о котором он думал, обрел лицо. И это было лицо призрака из его собственного прошлого.

Он должен был действовать. Немедленно. Нужно было подойти, спровоцировать, заставить заговорить, найти предлог для задержания, для проверки документов. Он отошел от окна, быстро обогнул здание и толкнул тяжелую, скрипучую дверь трактира.

Волна тепла, гвалта и запахов ударила ему в лицо, на мгновение ослепив и оглушив после тишины и холода улицы. Он замер на пороге, давая глазам привыкнуть. Шум в трактире на секунду стих. Десятки пар глаз, подозрительных, пьяных, усталых, уставились на него. Его дорогой плащ, шляпа, вся его фигура кричали о том, что он здесь чужой. Опасный чужой.

Волошин проигнорировал их. Его взгляд был прикован к дальнему углу. К столику, за которым сидел «Часовщик».

Столик был пуст.

На потертой, залитой пивом поверхности не было ни стопки, ни тарелки. Стул был аккуратно задвинут. Словно там никто и не сидел. Это было невозможно. Прошло не больше тридцати секунд с того момента, как он отошел от окна. В трактире был только один выход, и он стоял в нем. Никто не проходил мимо него.

Он медленно прошел к стойке, чувствуя на себе взгляды всего зала. Трактирщик, здоровенный детина с лицом, похожим на непропеченный каравай, и грязным полотенцем через плечо, смерил его недружелюбным взглядом.

– Что желаете, гражданин начальник? – спросил он с плохо скрытой издевкой.

Волошин положил на липкую стойку несколько мятых рублей.

– Человек, который только что сидел вон там, в углу. Куда он делся?

Трактирщик удивленно поднял свои светлые, поросячьи бровки.

– В каком углу? Там уж с час никто не сидит. Пусто.

– Не лгите мне, – голос Волошина стал тихим и твердым, как сталь. – Худой, седой на висках, в темном костюме. Пил водку.

Трактирщик пожал массивными плечами, демонстративно протирая стакан.

– Не было такого. Померещилось вам, начальник, с устатку. Может, водочки? Нервы успокоить.

Ложь была наглой, откровенной. Весь трактир играл в эту игру. Они все были заодно. Они прикрывали своих. Или боялись.

Волошин понял, что дальнейшие расспросы бессмысленны. Он бросил на трактирщика последний, тяжелый взгляд, обещающий новую встречу, повернулся и вышел из «Причала», снова окунувшись в холодную, промозглую ночь.

Он стоял на пустой площади, глядя на мутные окна трактира. Его не обманули. Человек был там. И он исчез. Не ушел, а именно испарился, как дым, как призрак. Возможно, был черный ход, о котором он не знал. Возможно, ему помогли. Это было неважно. Важно было другое: он столкнулся с противником, который умел растворяться в воздухе, который был защищен круговой порукой молчания и страха. Человек, которого официально не существовало десять лет.

Он побрел обратно, в сторону центра города. Ветер стих, и туман сгустился до такой степени, что, казалось, его можно было резать ножом. Фонари превратились в расплывчатые желтые пятна, едва пробивавшиеся сквозь эту белесую мглу. Волошин шел, не разбирая дороги, погруженный в свои мысли.

Охота за редкой маркой превращалась в нечто иное. Нити этого дела тянулись не просто в прошлое, в довоенный Кенигсберг. Они тянулись в его собственное прошлое, в темные, закрытые архивы спецслужб, в дела, которые считались давно похороненными. И из этих архивов, как джинн из бутылки, появился человек-призрак. Человек без имени, без биографии, с лицом убийцы.

Он остановился посреди пустынной улицы и поднял голову. Где-то там, высоко, за пеленой тумана, должны были быть звезды. Но их не было видно. Была только непроглядная, глухая темнота. И в этой темноте он был один на один с врагом, у которого было огромное преимущество. Он знал, кто такой Волошин. А для Волошина он был лишь призраком, следом на влажном песке, который тут же смывает набежавшая волна. И следователь впервые за долгое время почувствовал не азарт погони, а холодное, почти металлическое прикосновение настоящего, смертельного страха. Потому что охотиться на призрака невозможно. Можно лишь ждать, когда он придет охотиться на тебя.