Читать книгу Петр Великий, голландский. Самозванец на троне - Сергей Юрьевич Соловьев - Страница 16

Посадский человек, Харитон Безухов, тащил тележку с товаром в лавку, как мимо него, по улице галопом пролетели гонцы государевы, с гербами на кафтанах. Только весенняя грязь полетела из под копыт хороших коней.

– Да что же это? Что опять приключилось? – крикнул Харитон соседу, Капитону Рожкову.

– Сам не пойму… Опять Пётр Алексеевич какую войну затеял…

– Да, Что делается? Только воров на Болотной площади казнили, Цыклера да Соковнина, а государь уж уезжает?

– Так царю-батюшке виднее…

– Само собой…

– А, может быть, на богомолье собрался?

– С гонцами, и тех в галоп послали? – осадил приятеля Капитон.

– Пропустить Великого Государя! – закричал один из гонцов, и затрубил в рог.

Люди высыпали на обочину дороги, смотреть на редкое зрелище. Большой выезд самого царя! Только охи да вздохи провожали седоков на богатых конях, роскошные повозки и придворных государя!

День четырнадцатого марта 1697 года запомнился посадским города Москвы очень надолго. Да и было от чего. Из Кремля выезжал огромный поезд из множества карет, возов и фургонов. Впереди следовали жильцы москвские в белых кафтанах с белыми крыльями, а за ними ехали на хороших конях стрельцы Стремянного полка.

– А что это? Праздник что ли какой? – не сдержался всё же Харитон Безухов.

Видом-то Безухов неказист был, бородёнка невидная, еле росла на остром подбородке. Росту среднего, такой в толпе мимо пройдёт, сразу и забудется, а встретится снова- так покажется, что видел такого в первый раз.

– Пётр Алексеевич едет в иноземные страны! – крикнул скороход, – вернётся не скоро, дела государевы!

– Ишь ты! – огорченно прошептал Харитон своей жене Марье, – пропадём теперь, без царя- то… Бояре всю казну расхитят, пока царь в отъезде…

А жена Марья, баба побойчее мужа, и успела богатый платок одеть, бархатный, ещё из девичьего приданого. И то, надо себя показать.

Торговец оглянулся на супругу, покачал головой, да и закатил свою тележку во двор, ожидая, пока улица освободится. Тогда можно будет и товар отвезти..

– Да ничего, всё наладится, – не утерпел Капитон, – всё хорошо будет!

И нацепил через голову ремень лотка, полного свежеиспеченных пирогов. Как знал ведь, приготовился к сегодняшнему утру. День такой, народу на улице много, самая торговля. И пирожник затянул своё:

– Эй, пироги ла заедки свежие, покупай люд православный! Вот и с мясом, а вот и без!

– Ну, давай пару, что ли, – и подьячий из приказа протянул мелкую монетку.

– И мне тоже, с мёдом да маком!

– Вот, берите, люд московский! – довольным голосом отвечал Капитон, лихо заламывая шапку на затылок, – для вас только и принёс! Эй, стрельцы, попробуйте моих пирогов!

– Давай тех, что подуховитее будут! – оказался разборчивым сдуживый.

И верно, пригожий день выдался для торга, в хорошем настроении посадские люди, готовы лишнюю деньгу потратить, да себя побаловать! Думал так Капитон, пряча деньги в хитрый кошель от лихих людей.

Денщик без царя

Александр Меньшиков всё выглядывал в стеклянное оконце богатой кареты, поглядывал на дома, стоявшие совсем рядом. Тоже, как и дома. в основном куда как небогатые, пусть в основном поставленые в два этажа. Видывал царёв денщик эти постройки, Хаанс Лууп показал, что это такое. Снаружи красиво, забелено. А так- каркас лдеревянного бруса стоит, а так, всё сложено из камыша, глиной обмазанного да побелённого. Вот так и выглядит злесь всё – снаружи красиво, а внутри всё из дерьма… Еда злесь была куда как дорогая. В Москве-то всё не задаром, а всё раз в пять дешевле чем здесь. Прислушался, показалось, что один из коней подкову потерял, хромает Меньшиков не стал молчать, и открыл дверцу да прокричал:

– Ванька, чёрт! Конь подкову потерял, а ты, спишь что ли? Смотри, а то батогов отведаешь!

– Да Александр Данилович! Благодетель! Да вижу я!

– Так в кузню правь, злыдень! Шевелись давай! то смотри, коренник пострадает, сам выпорю!

– Спаси Бог! Вот уж и кузня…

Карета остановилась, и , вздыхая и позёвывая, Алексашка ввыбрался на землю. Сам Меньшиков, зная голландский , пошёл изъясняться с купцом. Их проводник, Ханс Лууп, так и остался на козлах, с любопытством наблюдая за действиями недавнего знакомого. Парень ему показался бойким ла дельным, но надо было и удостовериться, что слова окажутся правдой.

– День добрый, мастер, – вежливо заговорил Меньшиков, – подкуешь коня, кузнец?

– Отчего же и нет?

Но тут заломил такую цену, что Александр Данилович аж вспотел. Нет, ну видывал конечно всякое, но такого? Торговались недолго, всего с полчаса, и наконец кузнец неторопливой походочкой направился к выпряженному коню. Большим напильником подправил копыто и спокойно и уверенно прибил новую подкову. Меньшиков стоял рядом, да осматривал деревушку голландскую. Так, вроде бы ничего, да и запах кислый стоит, наконец конюший понял, в чём дело… Так торфом топят, дрова здесь дорогие, и сучьев не найдёшь. Плоховато в общем… Но кони ему понравились, богатые… Высокие, сильные да ладные… Привык, когда ещё у батюшки, на усадьбе жил....

Данила Меньшиков, как и многие дети боярские, пришёл в Москву служить после Великого Смоленского похода государя Алексея Михайловича. Тогда удалось отвоевать город, и многие польские шляхтичи перешли на службу великому государю русскому, среди них был и Данило Меньшиков. И начал служить под началом Порфирия Соковнина, тоже из семьи иноземцев. Только Соковнины ушли на Русь из Ливонии ещё при Иване Грозном. А Алексей Порфирьевич Соковнин и пристроил его ко двору Петра Алексеевича… И тут так вышло! Да разве Соковнин мог что посыслить дурное против государя? Нет конечно, в этом Меньшиков был уверен крепко. Да и Цыклер. Ведь он в родственниках у Алексея Порфирьевича… Тёмная история вышла, ещё в Москве надо будет всё разузнать, как пообещал сам себе Меньшиков

– Всё готово, Александр Данилович! Можно ехать ! – крикнул кучер.

Денщик государя неторопливо вернулся в карету, одобно расположился внутри. Иван хлопнул вожжами, и пара больших коней неторопливо потянула карету. Подковы коней стучали по большим камням дороги, колеса иногда подпрыгивали на неровностях.

– Скоро уж на месте будем, – успокоил Ханс Лууп.

– На месте… – проворчал недовольный Меньшиков.

Припоминал, сын помошника начальнка царских конюшен, как с бомбардиром Петром Михайловым к Бранденбургскому курфюрсту ездили.

***

Корабль, малое судно , взятое в аренду их голландским провожатым, наконец, ошвартовалось в Кёнигсберге. Сидели впятером в капитанской каюте, в компании с тремя бутылками вина. Да ещё четыре, пустых, стояло на полу.

– Рейнское, что за гадость? Нет ли венгерского? – недовольно пробубнил Головин, переворачивая стакан.

Скатерть приняла в себя белое вино, не слишком изменив цвет. Вознцын вскочил с места, побагровев от ярости.

– Так я царю отпишу! – крикнул он, – за своё скоморошество ответишь перед государем! А то и головой!

Боярин тут заржал совершенно по- лошадиному. Но дюжий мужчина в бомбардирском кафтане схватил нетрезвого Фёдора Алексеевича да встряхнул за полу одежды.

– Ты что , боярин! Забыл, что ли, как нас Фёдор Юрьевич в дорогу напутствовал? – поднял голос офицер.

Тут Головин совершенно протрезвел. Хмель тут е вышел из головы, как боярин припомнил грозную отповедь Ромоданвского :

« Как сказал, так и делайте! А то не сносить вам всех своих голов! ».

– Так мы теперь в дворец курфюрста Бранденбургского? – всё не веря, переспросил Меньшиков.

– Сам позвал.. Вот, смотри, – и Михайлов показал грамоту, – « Приглашаю Петра Михайлова, бомбардирского поручика, во дворец. » На наичистейшем немецком языке сказано. А мы разве говорили или обещали кому, что здесь царь с нами?

– Господи… – и Возницын закрыл лицо ладонями.

– Да думают что это ты- Пётр Алексеевмч, – устало произнёс Головин.

– Так вот он я, Пётр Михайлов. И царём я не именовался. И не буду!

Встретила важных гостей из России карета с гербом Бранденбурга. Офицер конвоя отдал честь бомбардиру Михайлову шпагой. Два лакея открыли верки кареты, и шестёрка лошадей дружно потянула повозку.

– Сраму то будет, сраму, всё причитал несчастный дьяк Возницын, – так государь-то уж давно в Голландии!

Меньшиков отвернулся, и стал смотреть на улицу немецкого города. Слышать дьяка было невыносимо, а лишних слов сказать царёв денщик не мог.

Да и сраму-то не случилось. Наоборот. Пётр Михайлов своей статью, обходительностью и даже некой куртуазностью произвёл фуррор среди фрейлин курфюрста Бранденбургского. Они получили то, что ожидали- такого почти ручного русского медведя, страшного с наружи и доброго внутри.

Затем курфюрст Фридрих говорил с Петром Михайловым о политике, о торговле, и всё настаивал на военном союзе против Швеции.

Русский бомбардир смотрел и слушал этоо человека, неуловимо и ясно сочетавшем в себе жесткость , таящуюся в ледяных глазах, и утончённость его шёлкового наряда. Да, в этом и была вся Европа, её ни с чем не сравнимый стиль.

– Мне бы и артиллерийской наукой заняться, – попросил бомардирскй поручик.

– Что же, истинно царское увлечение… Парк к вашим усогам, брат мой… – оценил ответ Петра Михайлова курфюрст.

И точно, с неделю, до приезда Лефорта с караваном карет, русский бомбардир изучал пушечное искусство, и даже затем получил патент бомбардирского капитана.

***

Теперь шли на барже. Ну, как шли… Остался с ними лишь проводник-голландец, Хаанс Лууп и сам Александр Данилович Меньшиков. Посольство укатило в Амстердам, а царёв денщик, вместо красот города ехал на верфь, руки ломать да мозоли трудить.

– Да, брался в Амсердаам, а приехал в Саардам, – выдал грустный стишок Меньшиков.

– Вы прямо полны талантов, Александр, – засмеялся Хаанс., попыхивая трубкой, – смею вас уверить, это совсем не плохое иестечко…

Алексашке стало грустно совсем, и он опять посмотрел на берег канала. Как заметил, вся Голландия перекопана, словно огород у рачительного хозяина. И их кораблик тянули четыре тяжеловоза по берегу реки. Видывал он подобное, только в России бурлаки, то есть люди, таскали баржи. Оно так вернее… Лошадь скотинка нежная, сдохнуть может, а человечишка, ничего, выдержит…

Мимо канала не спеша пробегали домики, крытые черепицей. Рядом неспешно работали крестьяне в сабо или кломпах. Деревянных башмаках, в общем. В России крестьяне для бережения сапог лаптями пользовались, а эти колоды на ногах таскают. Алексашку аж передёрнуло. Прикинул, каково это деревяшки на ногах… Трут небось, и только головой покачал.

– Хаанс, как они на ногах такое носят? – спросил он, не вытерпев.

– Так уж принято. Европейский обычай.

Меньшиков только плюнул в воду от отвращения и отвернулся.

« И так во всём. Нас жизни учат, а сами в дерьме живут, да торфом греются. Вот, давеча ночевали, так из жадности в шкафах спят. Куда приехали …»

Совсем загрустил Александр Данилович. Дома- то оно куда лучше.Ну, правда, было и забавное. Мельниц куда, как много стояло на полях и берегах.

– Это машины. Они перетирают верно, поднимают воду, да и много чего хорошего делают, – объяснял Лууп.

И цветы ему понравились. Тюльпаны, которых он и в донских степях под Азовом насмотрелся.

– А это тюльпаны. Очень дорогие цветы, их покупают утончённые люди. Многие разбогатели, их выращивая, – с удовольствием рассказывал Хаанс.

– Так у нас их лазоревиками называют. Приезжай к нам на Дон, там такого добра в степях много растёт, и платить не придётся!

Этими словами неутончённый Меньшиков вогнал в ступор несчастного голландца, и тот надолго замолчал. С цветочками точно здесь конфуз вышел… И опять воняло просто немилосердно горелым торфом..

Новый Царь и великий князь Всея Руси.

– Вот здесь и будете жить, – и Хаанс показал на вполне себе приличный дом, по местным меркам.

Носильщики снесли с баржи четыре сундука, Меньшиков нс свй мешок на плече.

– Ну что…Я буду всё оплачивать и следить за расходами. Ни о чём волноваться не надо. Особа, которую вы ожидаете, находиться здесь уже с неделю. До свидания, Александр!

И Хаанс пожал на прощание руку новому товарищу. Голландец быстро забрался на баржу и помахал русскому на прощание, и упряжка коней потащила судёнышко по каналу.

– Ну а мне дело исполнять, как обещался, – тихо прошептал Алексашка.

Надвинул шляпу поглубже , чуть не до ушей, и храбро дёрнул ручку входной двери.

– Кто здесь? ( Whose is it? ) – услышал он на голландском.

Высоченный человек, верно, выше на голову Петра Алексеевича, стоял к нему спиной. Чёрные волосы до плеч, стройная фигура, и табачный дым поднимался от деревянной трубки. Он повернулся, и Меньшиков пытливо вгляделся в лицо незнакомца. Круглое, кошачье, черные глаза. Похож, конечно. Но нет приметной родинки, и кожа, будто оспой чуть побита.

– You are Aleksahka? Ты Алексашка?

– Так и есть. Александр Данилович Меньшиков, ваше царское величество.

– No. Piter. Herr Piter. Называй меня только так.

– Может быть, я могу вас называть Мин херц ? ( моё сердце)

Великан гортанно рассмеялся, чуть закинув голову назад, и крепко схватил Меньшикова за плечи. Этот Пётр был силён, и очень силён, и денщик это ощутил на себе.

– Ты поможешь мне, а я помогу тебе. Клянусь, ты не прогадаешь! – сразу заявил Пётр.

– Нам надо много учиться, мин херц.А тебе выучить русский язык, читать и писать, запомнить лица десятков людей. Пётр Алексеевич прекрасно знал латынь, был очень начитан.

– И я люблю читать. Ты же забыл, Aleksashka, что Пьотр Алексеевич- это я!

Первый урок затянулся до самого вечера. Меньшиков достал Степенную Книгу, и принялся читать её вслух по- голландски. Piter слушал весьма внимательно, не перебивал. Затем рассматривал рисунки. Видно было, что рассказ денщика заинтересовал голландца.

– А ты, Aleksashka. дворянин?

– Записан в дети боярские, по отцу. Он помощник начальника Царских конюшен.

Великан кивнул. Конечно, титул comes sacri stabuli известен со времён Древнего Рима.

– А что, к примеру пьют в России?

– Квас, медовуху, пиво, сбитень, узвар ягодный, кисели всякие. Ну, водку, конечно

Тут Piter улыбнулся снова, и налил себе в стакан можжевеловой.

– Одежда чудная какая-то, – наконец изрёк голландец.

– Так мин херц, обычай такой. Ничего не поделаешь. Царь- это и многие обязанности. Народ должен видеть силу государя и его особость.

– Ладно, приеду в Москву, всем запрещу бороды носить. По-дикарски это, – строго сказал Piter.

Меньшиков не поверил в такие слова. Ну, мало ли кто и сто говорит… Одно дело говорить, а другое- дело делать.

***

– Ну что, Кристиан, кажется всё уладилось? – тихо проговорил пожилой важный господин, сидевший в высоком резном кресле.

Ван Рюйт был важным господином, не последним среди владельцев Вест- Индской компании. Немалые капиталы стали основой могущества его семьи. И, он должен был заботится о процветании компании и о перспективах. Торговые операции в России сулили громадные барыши, и терять их было нельзя. И, то что он и его люди обеспечили для России нового царя, было не авантюрой, а необходимостью. Что могла маленькая Голландия без русского железа и поташа, персидских товаров? Глупца считали, что дело в мехах или икре… Да рыбный клей давал куда больше барыша, чем эти приятные, но вловсе не необходимые вещи! Что делать столяру без отличного клея? А мебель и ещё многое и многое… Но перед ним сидели два его доверенных человека, не раз и не два совершавших для него важные, но тайные делишки… Его верные Кристиан и Альбер… Ван Рюйт благосклонно им улыбнулся и снова повторил:

– Кристиан, так что у нас в Саардаме?

Мужчина сидел в кресле напротив, и свою очередь приложился к чашке с кофе. Этот человек крайне широких взглядов любил вовсе не джин или водку, а этот бодрящий напиток. Сегодня он выглядел, как обычный торговец из Амстердама. Тёмно-серый кафтан, скромный воротник, никаких там кружевов, уж тем более, брабантских. Кристиан умел становится незаметным.

– Питер обучается. Вполне способен. Мы выбрали правильного человека, господин Ван Рюйт. Кажется, всё сделано.

– Вот ваши деньги, господа, – и на стол плюхнулся толстый кошель, глухо звякнувший. металлом, – но теперь важно не испортить это дело… Подумайте… Ведь царя должны узнавать и здесь , в Голландии. Кто-то бывал в России, Москве.

– Очень разумно, господин Ван Рюйт. Мы найдём людей, и сможем распостранить слухи, что царь Пётр в Саардаме, и работает на верфи. Те кто его узнает, у нас на крючке, и не будут болтать лишнего.

– Можно и как-то оживить всё это… Так сказать, показать Петра Алексеевича более снисходительным, что ли… Пара забавных случаев была бы вполне к месту. Ну, это на ваше усмотрение…

– О, как вы добры… Клянусь, вам понравится! – рассмеялся и Альбер.

– Я надеюсь на вас, господа!

***

С утра, как обычно, Питер и Алексашка, с тачками, полными плотницким инструментом, направлялись к верфи Николаса Вейрмса. Деревянные колеса подпрыгивали на неровной дороге, утоптанной десятками ног. Сказать честно, оба новых работника весьма рассчитывали на то, что их здесь не узнают.

Они только подошли к стапелю, как вдруг к Питеру подошли три голландца. Меньшиков заметил, как напрягся, и весь сжался его новый подопечный. Руки великана сжались в кулаки, а круглые глаза словно замерли на волевом лице.

– Ваше царское величество, – вдруг произнёс незнакомец, – я работал на верфи в Воронеже, Ян Роост, всегда готов вам служить! – и человек поклонился.

Двое других только слушали, а затем долго шептаоись с Роостом. Затем и эти неумело преклонили голову и ушли по своим лелам, но пару раз повернулись, словно старались запомнить новое диво на верфи.

– Теперь нам покоя не будет, – прошептал Питер, – пойдём, Aleksashka. Нас мастер ждёт.

Их ожидал пожилой улыбчивый мужчина, в тёмной робе ивязаном колпаке. Их приставили к делу, обтёсывать брусья. Подобного, сказать честно, Меньшиков и не видел. Ну, Воронеж дело другое , куда там тем стапелям до порядка, царившего в Саардаме.

Остовы кораблей стояли на деревянных плахах. Они словно сами по себе обрастали досками обшивки и палубы. Тяжёлые гиузы поднимались посредством целой системы хитроумных блоков . Стук молотов по частоте напоминал стрёкот кузнечиков в поле летом. Рядом уже стоял спущенный на воду корпус корабля, привязанный, словно сетью паука, целым ворохом канатов. И там на палубе, суетились столяры и плотники.

Алексашка неспешно продолжил орудовать фуганком, и наконец, дождался долгожданной похвалы своего наставника, Гуса Шрайбера:

– Молодец, парень! Скоро станешь настоящим мастером!

Сказать честно, слова были весьма приятны для царского денщика, будто он получил сейчас награду от государя.

А тем временем герр Питер, как уже про себя стал называть Меньшиков, лихо взлетел на борт строящегося брига, уцепившись за трос полиспаста. Вышло у него так лихо, словно это птица на ветку села, а не человек, раз-два и готово. Алексашка только вздохнул завистливо, так он точно не умел. Царя все мастера приняли хорошо, похлопали по плечу, и тот со знанием дела окунулся в работу. Тут и там мелькала его красная куртка. И тут, произошло вообще неожиданное- герр Питер лихо вскочил на ванты , и почти бегом стал подниматься к рею фок- мачты. Этому человеку был совершенно неведом страх высоты, а ловкость совершенно невероятна. Мачта выстой саженей в десять, как прикииул на глаз денщик, почти не веря сам себе. А затем необыкновенно умело поправил парус, и тот, наконец, расправился полностью.

– Да что же это! А как убьётся! – крикнул испуганный денщик.

– О, этот русский парень настоящий моряк! Такие не погибают! – усмехнувшись заметил мастер, также смотревший на происходящее, – Умелый и не ведает страха. Прямо как настоящий голландец!

Алексашка только взглянул, подумав в эту секунду, как прав мастер корабельной верфи, и пускай и не знает самого главного, кто такой этот герр Питер.

День мастеров корабельных дел заканчивался в харчевне, в здании со сковородой на вывеске. Такая штука выглядела потрясающе, осоенно для тех, кто проголодался. Люди , после тяжкого дня хотели неплохо поесть и ещё лучше выпить. В широко открытую дверь заходили уверенные в себе и сильные люди, рассаживались за столы, громко и весело разговаривали. Заказывал на двоих герр Питер.

– Нам жареной сельли, хлеба и по кружке пива, красавица. А для начала- по стопке можжевеловой! – и при этом он очень обаятельно подмигнул разносчице, от чего та мигом покраснела.– Здесь просто отлично, Алексашка, – добавил великан,

Денщику показалось, что тот хотел сказать ;: «У нас », но вовремя сдержался. Зато теперь было ясно, что этот Питер – один из настоящих капитанов, пенителей морей. Девица принесла в глубоких глиняных мисках еду и пиво. Тут герр Питер что- то зашептал девице на розовое ушко, та рассмеялась, и поглядела на Меньшикова, отчего тот сам ударился в краску.

– Ничего, мон либер Aleksashka. Сегодня к нам дамы припожалуют. А настоящий моряк не должен избегать прекрасного пола!

Но иут подошёл незнакомец, и слишком внимательно посмотрел на Питера. Этот неизвестный, судя по кафтану и головному убору, был сам человек, не чуждый моря. И, герр Питер, судя по его лицу, узнал незнакомца, вскочил с места, и ударил того по лицу, затем ещё один раз. В таверне зашумели и загрохотали кружками о стол, одобряя всё это. Первым заорал мастер с верфи:

– Корнель! Радуйся, теперь тебя произвели в рыцари!

Все корабельные мастера захохотали, а этот Корнель, как ошпаренный, вылетел за дверь.

– Да кто это, мин херц?

– Да чёрт его знает, Aleksashka. Какой -то невежа… – пытался скрыть раздражение Питер.

Но было видно, что он доволен. И стал ещё больше рад, увидев, как его принимают голландцы. Заулыбался, и с видимым удовольствием доел рыбу, и мигом осушил свой напиток .

– Ещё пива, хозяйка! – крикнул он.

И грохнул кружкой о стол, заслужив ещё одну серию рукоплесканий.

***

Питер сидел у руля парусного бота. Прогулка по воде всегда улучшала его настроение, тем более, что день был ясный и тёплый, всё же август месяц. Рядом стояла корзина с бутылками мозельского, копчёной колбасой и хлебом. Aleksashka готовил снедь. Всё же, как кажется, получалось, и народ, голландцы, принимали его за слегка вздорного Tzar Vseya Rusi. Язык давался ему нет так тяжело, всё же он учился и в школе на морехода. Правда, подписывать письма был непривычно. Тот, кого он заменил ставил подпись Petrus, ну а он, Piter.

И его слуга, или денщик, как говорили русские, тоже был полон сюрпризов. Умён, начитан. И если он, бывший пират, отлично разбирался в навигации и морском деле, то Aleksashka великолепно разбирался в лошадях, и держался в седле полуше любого французского гвардейца.

Начитался сам уж многого, особенно про Дмитрия – Самозванца. Дал себе клятву, не делать его ошибок. Но, все эти русские одежды, да обычай носить боролу- это казалось ему дикарским обычаем. Но так, судя по его денщику- люди вполне себе хорошие, так и не хуже других.

Опять сменился ветерок, и бывший пират опять повернул рей судёнышка, и оно побежало ещё резвее.

– Мин херц, опять барка! И зрителей побольше прежнего!

Да, по местным городкам разнёсся слух, что здесь гостит большой чудак, этот русский царь и трудится на верфи. Посмотреть на такую небывальщину собирались сотни ротозеев. И, Мадлен, содержательница харчевни, стала отпускать пиво бесплатно, ведь количество посетителей увеличилось раз в пять.. Да и в кровати стала куда поласковее с ним. Aleksashka же, чёрт рыжий, баловень судьбы, ублажал её младшую сестру, Анабель. И деньги отпускали щедро, вот, и кораблик себе прикупил…

Но тут раздались истошные крики с барки, и судно попыталось сблизиться, да так, что едва не приложило его бот правым бортом.

– Aleksashka. давай пустую бутыль! – потребовал покрасневший от злости Питер.

Толстое зелёное стекло, как раз то, что должно было взбодрить рулевого. И он запустил бутылкой в этого невежду, не умевшего хорошо управляться со своей баркой.

На судне, как ни странно, закричали восторженно, видимо рассчитывали на нечто подобное. И этот случай лишь порадовал праздных зевак. Питер налёг на руль, заскрипели снасти, хлопнул парус, бот развернулся и направился к берегу.

ГЛАВА 4 Штатгальтер голландский Вильгельм Третий, король Английский

Стояли рождественские дни, в почётном углу сверкало мишурой и яблоками еловое дерево, которое лично наряжал герр Питер. Было то слегка непривычно для Меньшикова, как радостно и искренне этот голландец предавался празднику, лаже дал денег на устройство фейрверка в Саардаме.

Праздничное угощение было богатым запечённый гусь, вино с пряностями, а не просто приятный обед с мозельским вином и копчёными угрями. За столом сидели Питер, Алексашка и метрессы Мадлен и Анабель.

Мадлен сидела на коленях своего рослого кавалера, Питер поднял бокал с золотистым вином.

– За наших прекрасных дам!

– О, как мило, Piter! – восхитилась Анабель, – вы с Мадлен словно сошли с картины Рубенса!

Меньшиков ни черта не понял, что там за парсуна такая? Но, herr Piter замечание харчевницы понравилось, он оценил, и поцеловал руку женщины. Tzar умел быть обходительным, хотя и вспыльчивым бывал до безумия, и уж побольше,чем Пётр Алексеевич…

Тут раздался стук в дверь, и в дом вломился запылённый посланец .

– Письмо Петру Алексеевичу! – отрапортовал мужчина, и отдал письмо царю.

Читал, как видно, Piter ещё с трудом, но разобрался, в чём дело. Спрятал послание в карман кафтана, поклонился дамам.

– К вечеру уезжаем, простите, государственные дела!

– О, Piter. ты так молод… Но уже повелитель громадной страны! – и Мадлен прижала свои руки к корсаж платья, выражая полнейший восторг.

Алексашка принялся готовить сундуки, укладывать вещи, скоро за ними должна была прийти баржа, на которой им надо добраться до Амстердама. Анабель помогала своему сердечному другу. Девица очень аккуратно перебирала камзолы и рубашки, получалось у неё просто-любо дорого.

Всё выходило на редкость беспокойно. Вильгельм, Штатгальтер Голландии и король Британии пожелал увидеть русского царя.

***

Всё же и здесь началась зима. Ну какая зима, снег в сих местах не лежал, а вот промозглая сырость пробирала до костей. Меньшиков кутался в плащ, с тоской вспоминая о своём вольчьем тулупе и прелестях Анабель.

– Мин херц, а можно было и девок прихватить, – заметил он с некй надеждой.

– В Амстердаме и Лондоне этого добра много. Найдём там ещё. Мне вот, надо верно себя повести с Вильгельмом Оранским, не роняя царское достоинство. Что бы честь госуарства не уронить.

– Да знает он всё о тебе … Наглым надо быть, и вида не подавать. Парсуну закажи у художника.Что бы все поняли, что ты и есть настоящий Государь.

– Надумал я в Москве Школу для Навигаторов открыть. Сюда учеников возить, куда как дорого станет. Деньги и для другого понадобятся. А насчёт портрета умно. Так и сделаем.

Но ночью Питера неожиданно стала бить лихорадка. Голландец трясся под толстыми одеялами, а затем лежал в одном исподнем, изнывая от жара. Его лоб покрылся испариной. Алексашка приложил на лоб больному тряпку, пропитанную холодной водой, приготовил новое бельё. Уже стал рыться в аптекарском ящике, выискивая нужные сборы трав. Питер приподнялся и с трудом произнёс:

– Можжевеловой, Aleksashka…Только она одна от этой напасти помогает…

Меньшиков достал штоф с водкой, принюхался, проверяя, то ли достал, и задумавшись, нацедил в серебряную ложку.

– Нет, тут ложкой не обойдёшься… Два полных стакана!

Великан мигом осушил предложенное, даже не поморщившись. Закуска тоже не понадобилась.

– Джунгли Колумбии, продолжил он, – место плохое, не приезжай туда никогда… – прошептал и забылся тяжким сном.

Меньшиков внимательно смотрел на человека, обещавшего ему могущество, а сам же мучился неизлечимой болезнью и был так слаб и беззащитен сейчас. Но. служба есть служба, и переодел нового царя, и укрыл одеялом.

И точно. наутро царь был здоров и весел. Вышел на палубу корабля, не побаиваясь ветра и холода. Меньшиков попробовал изобразить подобное, но поспешно накинул тулуп.

– Мин херц, холодно… Простудитесь ведь…

– Ничего. для моряка- лучшее лекарство- морской воздух, – и опять зло рассмеялся, – ничего, и Вильгельму покажу… Плевал я на него.. – говорил он уже по-русски.

Во дворце принимали Питера по-царски, стоял караул из гвардии штатгальтера, сам голландский властелин вышел навстречу Царю.

– О, возлюбленный брат мой, – произнёс Вильгельм, и пристально посмотрел на Русского государя.

Штатгальтер Нидерландов и король Англии выглядел вполне основательным и сильным человеком. Тонкое волевое лицо, находящееся будто в плену обширного вороного парика, украшенное ухоженными усами. По виду, здоровье представителя династии Оранских было не очень, но и Питер знал, что Вильгельм отчаянно смел и умен, что доказал, свергнув короля Якова Стюарта с английского престола.

Питер чуть покровительственно усмехнулся, и по взгляду этого монарха понял. что тот знает, кто он такой. Пальцем поманил к себе дьяка Возницына, и на ломаном русском произнёс:

– Переводи…

Лефорт, этот швейцарский хитрец и проныра. спрятал улыбку под надушенным платком, а Головин гордо опёрся на свою трость. Видимо, боярин оценил умение и ловкость нового царя.

– Я здесь что бы приветствовать своего брата Вильгельма, короля и штатгальтера…

Возницын переводил намеренно заковыристую речь Петра. Было сказано, что царь желает нанять мастеров и математиков для навигацкой школы в Москве. Больше Вильгельм нахально на русского владыку не взирал.

Дальше был дан обед и бал в честь русского царя. Придворные дамы были удивлены, что гость с Севера не чужд галантным увеселениям.

Пётр подошёл к Лефорту, генерал снова расшаркался, демонстрируя всяческую преданность.

– Я снова рад видеть ваше царское величество… – произнёс он.

– При малых приемах и балах называть меня просто- герр Питер, – произнёс царь.

– Как будет угодно вшей милости…Нам необходимо посетить Вену, двор императора Леопольда. Но жто произошло позже.

Тревога на Москве

Боярин Ромодановский сидел за столом итальянской работы. Непростым, особенным, а сделанным для дел важных. Сотворил сие чудо венецианский мастер Николаус Креспи, как рассказывал Фёдору Юрьевичу дьяк Посольского Приказа, заказавшего такую приятную штуку. Сидел боярин за резной доской, нарадоваться не мог. С каждой стороны по три ящичка добрых, посередине- ещё один большой ящик, закрывавшийся на ключ. Изящная резьба покрывала наружность стола. Боярин потянул бронзовую рукоять одного ящичка- достал лист бумаги, а другую- гусиное перо и отложил в сторону.

Читал письмо, писаное Меньшиковым от имени царя. Да, уж почти год Великое Посольство в Европе, колесит по столицам. И царь теперь на месте, русский язык учит… Лишь выучил, так что б получше… С улицы чуть потягивало холодом и сыростью, и Ромодановский, славившийся тучностью, укрылся громадной плотной шубой, запахнулся поплотнее.

– Врут всё, что тучные, дескать не мёрзнут, – прошептал он, – зябко то как!

Налил себе в серебряную рюмку водки и с удовольствием выпил. Так, кажется потеплее стало, с удовольствием подумал боярин. В дверь постучали, отвекая от дел. Ромодановский спрятал приборы, и строго сказал:

– Кого там несёт, на ночь глядя!

Но всё одно, зашуршали, заскрипели. Заглянул подьячий Фоменко, весёлый парнишка, с посада. И служит хорошо, преданно, и быстр умом , разумен…

– Батюшка, вот письмо от боярина Троекурова, Ивана Борисовича.

– Сюда давай, быстро!

И полные пальцы, унизанные перстнями, потянулись за посланием. Придвинул к себе подсвечник с тремя горящими свечами. Быстренько сорвал печать и развернул бумажный лист. привычно опустил славословие, и начал читать только с дельного и важного:

« … Пришли на Москву выборные стрельцы из Великих Лук. Ругали меня поносно, требовали жалованье и хлеб. Мол, в Новгород обозы с жалованьем царским и не пришли, и худо им приходится. Так что надо искать серебро… »

– Сам – то видывал, стрельцов-то?

– Так был. Приходили в Приказ, ругали всех срамно… Хорошо, что подьячих не побили. Особо вот. Василий, по прозвищу Тьма. Уж больно дерзкий…

– Отпишу в Приказ Большой Казны, что бы выдали стрельцам жалованье. Прозоровский всё верно сделает. И на словах, что бы Иван Борисович стрельцам сказал, что по распутице зерно задержалось, скоро доставим корма.

– Спасибо, батюшка наш, – и посланец низенько поклонился, дан шапка свалилась от усердия.

Впрочем, подьячий тут же её поднял, и осторожно переступал, боясь запачкать плетёные коврики на полу.

– Ну иди, не мешкай. дела у меня, – и боярин выгнал челобитчика.

Посидел за столом, подумал и позвонил в колокольчик. Скорее подождал, что бы не было чужих ушей рядом. Пришёл доверенный холоп, его спальник, Сенька.

Толковый был мужик, исполнительный да верный, и боярин заботился о челяди. Одет спальник был вполне прилично, в добрый кафтан серого сукна, шаровары, юфтевые сапоги, шапка с беличьей оторочкой.

– Васька-то при деле, с Фомой? – спросил князь-кесарь у спальника.

– Так дело завсегда найти можно, батюшка… Какое -никакое, а всега оно есть!

– Ты не юли передо мной! – и боярин хлопнул ладонью по столу.

Но так, хлопнул не сильно, милостиво. Порядка для, что бы не забывался Семён, не брал на себя лишнего.

– Сюда обоих, и быстро…

Спальник кивнул, и быстрым шагом пошл исполнять. Боярин достал кошель небольшой, насыпал туда копеек двадцать. подумал, положил ещё пару алтынов.

И скоро явились пред грозные очи боярина двое людишек. Такие, посмотришь и забудешь в тот же день. Худые, вертлявые, с запавшими скулами, чуть прикрытыми куцыми бородёнками.

– Здравствуй, батюшка, на много лет! – завёл песню один из них.

– А худого мы не делали, не прогневайся, – и второй поклонился низёхонько.

– Васька, Фомка! – как можно более строго начал Фёдор Юрьевич., – проследить надобно, в Стрелецкой слободе Кешку Творогова, Димку Тропинина да Фрола Ражного. И на расходы вам, – и бросил кошель на стол ,

А сам бярин начал читать грамоту из Посольского Приказа. Другим делом надо было заниматься. Государь собирался открыть в Москве Навигацкую школу, и уже шлёт инструменты из Амстердама. Ну, а холопы стояли перед ними, переминались и всё смотрели искательно. Чего -то ещё ждали…Ромодановский дальше стал говорить:

– Так вот… Знаю, ловки и ухватисты оба, проследите да разузнайте, с кем стрельцы встречаться станyт, да какие беседы вести. Всё делать умно, но и поспешать нужно.. Ясно теперь или повторить опять?

– Так Фёдор Юрьевич… Куда как непростое дело- то… Голов нам не сносить! Утопят ведь нас ироды, если не в Неглинной или Яузе, так в Москве- Реке точно, – тихо проговорил Василий.

– Да главное,что не в канаве или Поганых прудах. Там от вонищи и задохнуться можно. Всё, дело решенное! Исполнять!

– Да что бы всё по уму, как ты батюшка решил, нам сбитеншиками надо сделаться. Или квасниками. А на это надо… – и хитрец поднял голову, изучая травяной узор в палатах.

– Ну, и чего там увидел? Не Илью ли пророка? Или, может быть, Николай -угодник привиделся? – уточнил боярин.

Холоп долго загибал пальцы, шептал, тёр глаза, в общем испытывал долго боярское терпение. И этим качеством боярин не облаал совершенно.

– Ну что, медведю Яшке вас кинуть? Что бы мысли в порядок пришли?

– Да вот… Выходит шесть рублей восемьдесят три копеечки, ну никак не меньше! – и холоп вытаращился на князя-кесаря.

Васька был плут тот ещё. но вот умел развлечь Ромодановского. Боярин молча провёл ладонью по усам, и подумав, достал заветную шкатулку. Отсчитал ровно четырнадцать ефимков, и придвинул их к холопу.

– Семь рублей. Ежели не вернёшь через месяц, или дело не сделаешь, на правёж поставлю, и станут вас бить обоих, пока всё до полушки не вернёте!

– Да бог свят, всё мы сделаем! – и Василий спрятал серебро, – верно, Фома? – обратился холоп к товарищу.

Тот не слишком охотно кивнул головой, и так и остался смотреть в пол. Грусть напала на Василия. Товарищ был совершенно огорошен происшедшим. Гонят на мороз из тёплого и сытного местечка, боярской усадьбы.

– Давайте, поторопитесь! – резковато, по -господски приказал Ромодановский.

И эти двое холопов, отряжённые к важному делу, выкатились в коридор. Боярин позвонил в колокольчик. Подошёл спальник. и Фёдор Юрьевич указал на слуг:

– Проводи их. что бы не мелькали в тереме…

– Всё исполню, князь- батюшка, – ответил Сенька, и глянул на открытую дверь в коридор, и осторожно поклонился, и как можно ниже.

Видел ведь хитрец, что не в духе батюшка- боярин, может и посечь приказать.

***

– А кому сбитня горячего, налетай, православные! – приговаривал весёлый торговец.

Обычный, конечно, посадский человек, в невидном кафтане из сермяги, тяжёлых юфтевых сапогах и и при войлочной шапке, сбитой на левый бок. Ничего выдающегося, кроме торчащей вперёд бороды у уличного торговца не имелось.

– Дай-ка кружку, а то холодно чего… – пробормотал стрелец, протягивая малую монетку, деньгу.

Выпил не торопясь, посматривая на разносчика питья. Отдал кружку, и торговец мигом ополоснул её водой из деревянной бутыли.

– Ловок ты, молодец, я смотрю, – пробормотал служилый человек, – у нас таких, рядом с церковью Параскевы-Пятницы не бывало…

– Так я раньше разносил в рядах. Прослышал, что стрельцы возвернулись, вот и здесь. А дом наш, с братом недалёко. Мы из Цыклеровых людей, на волю о отпущенные…

– А, – и голос стрельца потеплел. – покойного Ивана Елисеевича? Вона как… И как величать тебя, мил человек?

– Меня-то Василием, а брата – Фомой… Он у меня пирожник. Не хочешь. пирогов-то? С кислой капустой, постные…

– А, давай и пирогов!

Васька присвистнул диким свистом, и быстро появился и пирожник, откинул с товара чистую серую ткань.

– Вот, выбирай стрелец… С капустой да грибами.

Тот выбрал не спеша, расплатился. И оба разносчика уже спокойно шли по слободе. Только сделали с сотню шагов, а уж у церкви Иоанна Предтечи весь товар и разобрали.Неплохо дело шло, братовья с новым и вернулись.

На паперти сидела пара нищих, а с ними и бабка рядом сидела, бубнила себе под нос.

– Дай и нам пирожка, купец добрый молодец! – крикнул побирушка.

– Вот, возьми, во имя Иоанна Предтечи да матушки- Параскевы, – не пожадничал Фома.

Дело такое, не убудет.... Всегда так считал Фомка, и почти не ошибался.

Одежонка то худая у бабки была. вся шитая-перешитая. а обувка ладная, башмаки коричневой козловой кожи. то из Персии возят. Фома так и ходил кругами рядом, всё ожидал, кто подойдёт. И не прогадал. Присел стрелец рядом с ней, нашептала бабка то-то. Подумал пирожник, а может быть, грешным делом, что сводня это. Ан нет… Увидел, как грамотку отдала старушонка, а стрелец дал ей свою. Служивый послание в сапог спрятал.

Фома же шапку уронил, и тут же поднял, отряхивая. Прохожие и не заметили, а Василий всё понял. Был у них между собой уговор, упала шапка, значит, товарищ увидел что-то важное. И надо идти за тем, с кем один из стрельцов разговоры вёл.

И как стрелец поднялся со ступеней каменных, так сбитенщик не спеша за ним поплёлся. А пирожник выждав немного. не спеша пошёл за бабкой.

Смог обернуться и спрятать пироги, сменил сермягу на тулуп и завинул мешок за спину, и обзавёлся посохом. Хорошо, всё же старая шла не быстро, Фома торопился. Но, вышло чего не ожидал, оказались у терема царевны Марфы. Тут уж бойкий холоп прятаться стал, по тёмным углам, боялся, что заметит его царевнина дворня, не сносить тогда ему головы!

***

– Ну его. Тёмка, не тяни! Итак ведь тёмно! – пожилой стрелец говорил всё прибаутками, да косил левым глазом.

Выглядел этот служилый человек будто скоморох, одетый по недосмотру стрелецкий кафтан. Но и бывалые стрельцы и десятники, да и урядники, знали, что этот стрелец бился и под Чигирином, и под Перекопом, и в осае Азова себя показал.

– Сейчас, дядька Дмитрий! Погоди, малость… Свечу поближе надо, не разберу…

И мозолистые от трудов пальцы придвинули хозяину дома подсвечник медный, с ярко горевшим в нём сальной свечой .

Да и не двое здесь было служивых, и не трое. А восемь выборных, от всего обчества стрелецкого. Три десятника, и пара ещё урядников стрелецких, и рядовых. Наконец. Артемий смог прочесть письмецо:

– Так царевна Марфа нам письмо шлёт. Прознала про нашу беду и государственное нестроение, – и довольным лицом посмотрел на товарищей.

– Да ты не томи, Тёмка, читай давай!

– Ладно, вот:

« Привет вам стрельцы, от меня, Марфы да царевны Софьи. Слышали о бедах ваших, о том что изломались на службах государевых, и не вам дают роздыха. И семей да жён, почитай уж два года не видели, трудясь беспрестанно на Дону и Азове. А царь Пётр, уехав за границу, о вас позабыл. И неизвестно, жив или нет, другие говорят, что бояре его на немца заменили. Хотели извести и царевича, Алексея Петровича, да спрятали его верные люди.А за то царицу Евдокию бесчестно били по щекам. На вас одна надёжа, верных служилых людей московских, что вы постоите за дело государево и веру православную. А я бы с божьей помощью стала при царевиче Алексее, пока тот в возраст не выйдет, защитила и веу и обычаи православные…»

– Эвона, как дело-то повернулось, – озабоченно прошептал Дмитрий.

– И чего думаешь, дядька? – спросил Артемий.

– Грамоту в полки понесём… Общество иам всё и решит. А я думаю, сделаем, как в Нижнем Новгороде сотворили. Сзывать ополчение надо, и сбивать со дворов бояр. Предали они веру православную, да Русь Святую. И сделаем то, что Кузьма Минин не сделал, а Степан Разин не смог.

– Ишь ты Митяй, куда тянешь…

– Если делать, то и с умом надо…И государство сохраним, и изменникв побьм без пощады И, смотрю, пироги у вас здесь добрые. Таких давно не едал.

– Пирожник да квасник появились рядом со слободой. Василий, да Фома, – рассказывал один из стрельцов, Устьян Иванов.

– Новые? Кто их видел тут раньше? – и Митяй аж привстал с лавки.

– Да ничто…Говорят, что отпущенные из Цыклеровых слуг. После той казни. И здесь поселились.

– Господи, прямо дети, – и Митяй схватился за кудлатую голову, – кто из вас знает ключника Ивана Елисеевича?

– Михаил Иванович и Елисей Иванович на службе в Курском городовом полку… А был такой ближний холоп Ивана Елисеевича. Никита. Вот и его надо найти тогда. Ты же, Артемий, многих знал в усадьбе-то?

– Постараюсь, сделаю, – заметил Тёма и нахмурился, – думаешь, дядька, подсыла к нам бояре определили?

– Не знаю я, – тихо произнёс Митяй, – но всё по-серьёзному делать надо, по уму. Проверить надо. Найдёшь Никиту – приведёшь, что бы глянул на Ваську и Фомку.

– Ладно, расходится надо . И потише себя ведите, пока всё не разузнаем.

Из дома Устьяна Иванова стрельцы выходили, провожаемые хозяином до самой калитки. Тот стоял с фонарём, освещая дорогу товарищам. Дядька Митяй поправил свою шапку, похлопал по плечу приятеля и произнёс

– Скоро встретимся Устьян…

***

Фома же совсем обжился в этих местах, в стрелецкой слободе. Хорошие люди, незлые. А весточку всё же подали Ромодановскому, а тот передал, что прошает им семь рублей долга. Да и тут торговля хорошо шла, грех было на жизнь жаловаться.

– Пару с капустой, – сказал один из проходивших мимо стрельцов.

Разносчик с удовольствием отдал два пирога, да сердце отчего- то ёкнуло… Стоял рядом с служивым незнакомый посадский, и внимательно смотрел на холопа, словно припоминая лицо, весь облик. Затем отрицательно покачал головой.

Стрелец ни слова ни говоря больше и не размахиваясь, ударил Фому кулаком в живот, а когда тот согнулся в три погибели, мигом одел ему на голову рогожный куль, как курице, которую на торг тащат. И тут холоп почувствовал, что волокут его в подворотню какую-то. Попытался закричать, но во рту уже торчала рукавица, которую и выплюнуть было невозможно.

Васька увлечённо продавал сбитень, и только потом заметил, что Фома пропал. Огляделся, постоял, подождал… Муторно стало на душе, и нестерпимо захотелось тут же убежать, скрыться… Неспешно, не подавая вида, пошёл к своей избе. Рядом остановилась телега, на которой сидел возница, и посадский, который словно присматривался к разносчику питья. Потом этот незнакомец отвернулся, и хлопнул возницу по плечу. Теперь трое человек в стрелецких кафтанах подошли к торговцу сбитнем. Двое всё в мостовую смотрели, словно потеряли чего, а третий кривовато улыбался, и прятал руки за спиной.

– Здорово, Василий… Налей-ка нам три кружечки, в то горло пересохло…

– С превеликим удовольствием.

Сбитенщик отвлёкся, и заработал удар палкой по голове. Свалился на мостовую. Его мигом связали, сунули кляп в рот, бросили в телегу и прикрыли рогожей. Затем положили сверху три вязанки с хворостом, и вышло так, будто и не было здесь Васьки- разносчика. Телега неспешно покатила по улице, к Поганым Прудам.

***

Фёдор Юрьевич сидел за письменным столом, изучая отписки своих подсылов. Принёс письмишко другой холоп, Афонька, который должен был лишь забирать в церкви Параскевы- Пятницы у сторожа эти грамотки. И была написана она уж третьего дня.

« А встречались стрельцы с некой бабкой Улианной, из терема царевны Марфы. И бабка эта пересылала письма от Марфы и Софьи стрельцам. А давала ли серебро, то мне неведомо. Но пошли изменнические разговоры на слободе, дескать, нету царя Петра, убили его бояре, а немцем заменили. Хотят вовсе извести веру православную. И царевича Алексея задушить замыслили. А кто ещё стрельцам помогает, то нам неведомо»

И написано было кривовато, неплохой бумаге, но и от этого схватился за голову князь- кесарь. От огорчения достал штоф калганной, да налил себе полный стакан зелена вина, и не поморщившись, выпил до последней капли. Чёрт его знает, лекарство водка или нет, но как-то отлегло от души и сердца. Позвонил боярин в колокольчик, призывая спальника, Семёна. Тот прибежал быстро, не мешкал.

– Сенька, Афонька больше ничего не приносил? – спросил боярин, наливая в стакан еще водки.

– Нет, батюшка… Ходил два дня в церковь, но ничего и нет… И из приказа тебя сержант Семёновского полка ожидает, дело какое…

– И давно?

– Нет, часа два…

– Ты что, ополоумел? – начал злиться Ромодановский, – может дело важное! Засеку тебя, дурня! Быстро его сюда!

– Так я думал, заняты, всё о важном размышляешь, батюшка…

– Пшёл вон, и сержанта сюда, и быстро!

– Как пожелаешь, – и холоп низёхонько поклонился, и закрвл дверь за собой.

Ромодановский убрал водку, принял благообразный вид, расположился в кресле, положил перед собой лист бумаги. Государственный муж за делами, и сам остался собой доволен.

Постучали, и вошёл сержант, с шапкой под мышкой, по Уложению. Выглядел бойко, куражно. Щеки бритые, волосы не длинные. Кафтан и сапоги ладные, при шпаге, молодец молодцом, ростом под потолок горницы.

– Князь-кесарь! Вынужден доложить, что во время обхода у Поганых прудов нашли два мёртвых тела в рогожных кулях. Утоплены, не иначе. У одного имелась бирка, и как нам было сказано, такая имеется только у твоих людей.

И он положил свинцовую печать с проушиной на стол. Был на ней орёл двухголовый, герб государев, и номер, греческими буквами АВ с титлом. Боярин задумчиво посмотрел на вестника, покрутил бирку в руке, и призадумался. Сержант же щёлкнул каблуками и покинул горницу.

– Да, совсем худо, – прошептал Ромодановский, – нету теперь Васьки да Фомки.... Ну да чего скажешь, судили верно… Свечку за низ поставлю, – и снова налил себе водки, – Сенка! Сенька, быстро сюда!

– Так чего прикажешь, батюшка?

– Послать быстро за Троекуровым и Прозоровским!

– Сейчас, прямо сам исполню!

И точно, побежал, громыхая кабукам по каменному поду. Ромодановский не поленился встать, и увидел как холоп сбегает по крутой лестнице на первый этаж его богатых палат.

***

Василий Тьма спал на лавке, мягкая перина не мяла бока, а лоскутное одеяло согревало, а не холодило. Уж лучше, чем на соломе ютится по сараям и овинам в новогородских хлябях. К нему придвинулась жена, Марфа. Совсем стало стрельцу спокойно, и он снова заснул. Но раздался грохот ударов о калитку, истошно залаяла, а затем, жалобно заскулила и замолкла собака.

Василий вскочил, схватился за палку, затем одел тулуп, и сунул ноги в валенки.

– Вася, ты куда? – поднялась жена, и накинула толсы платок на плечи.

– Ломится кто-то…

– Подожди…

Удары посыпались уже во входную дверь. Били просто яросто, со злобой, словно несчастная дверь была их врагом.

– Отворяй, Василий, собирайся в дорогу! Есть указ, вам спешно на границу всем идти!

– Хорошо. Сейчас, оденусь. Чего людей с утра пугать? Марфа, ты узелок собери…

– Боже мой…Сейчас я…Подождите! – истошно крикнула женшина.

И дети проснулись, бабка Авдотья встала с печи, и кинулась помогать снаряжать сына в поход. Женщина откинула крышку сундука, достала пару нательных руа и штанов, тёплые рукавицы. Марфа тем временем положила в мешок пару караваев хлеба, мешочек с сухарями, крупы, соль, котелок и жестяную походную кружку и деревянную ложку.

– Тятенька, тятенька! – заголосили на разные голоса оба сына, Митька и Пашка, и дочь Василиса.

Стрелец присел, и по очереди обнял и расцеловал каждого. Дочка заплакала, утирая слёзы ладошкой.

– Ничего, скоро вернусь, не плачь, маленькая…А вы, Митька да Пашка, за мужиков дома остаётесь. Справитесь ведь?

– А то… Не маленький уж, – серьёзно произнёс двенадцатилетний Митька.

– Не волнуйся, управимся, – поддержал его Пашка, погодок брата.

– Ну, на вас только и надеюсь, – и по очереди обнял сыновей.

Мешок походный был готов, стрелец поставил фузею у порога, присел на скамью.

– И то, надо посидеть на дорожку, – громко согласилась бабка Авдотья.

Затем взяла икону, и благословила сына на дальнюю дорогу. Тот перекрестился, отпер дверь и вышел во двор. Здесь стояли трое семёновцев с сержантом, при фузеях и шпагах.

– Иди, поспешай стрелец, ваши у церкви собираются, – пробурчал стрелец.

– Не с вашими солдатами мы у азовского бастиона под пулями стояли? – спросил тот в ответ.

– Было такое,– усмехнулся бравый усач, – ну, поспешай…

– Васенька! – и на шею мужу кинулась жена, – береги сея в дороге, не простужайся!

– Всё хорошо будет, Марфа! Пора мне идти… За детьми приглядывай! Бог вам всем в помощь!

И Василий Тьма пошёл по улице. Рядом с церковью собирались другие стрельцы, товарищи и друзья, тоже с фузеями на плечах и с мешками со спиной. Ну а Семёновцы,, с примкнутыми багинетами у фузей стояли наготове, словно караул у каторжников. Верхом, на конях, были генерал Аатомон Головин и боярин Иван Троекуров. Оа были ралы- радёшентки, что всё обошлось без кровиши, в Великий Пост. Выборные посланцы четырёх полков покидали Белокаменную.

Мятеж стрельцов

Пытался Фёдор Юрьевич делать многое на новый манир. Знал боярин, что в войну с поляками многого насмотрелись служивые люди Польше. Войска государя стояли в Вильно не один год, и царёвы войска вошли в польские крепости. И тут русские дворяне увидели, как в Европе пиры задают, и с обычаем благородным ознакомились. И с дуэлями, театрами да танцами. И у него пара картин имелась, какие батюшка из Полоцка привёз… Смотреть на эти парсуны было срамно, право слово… Знал правда, что такие и у Головина, и в Голицыных, охальников известных, имелись. Патриарх стыдил, конечно, да ведь не прилюдно же были те увещевания. Ну и другое… Всё о себе стали мыслить высоко, дескать отчего Понятовским, Сапегам да Вишневецким всё можно, а им , Голицыным, Долгоруким да Шереметевым видишь ли, нельзя? Только Стенька Разин и взбодрил наглецов, да ненадолго… Правда осознали, что без крепкой царской руки и зашиты висеть им на кольях, но и тут, затеяли схватку, но тайную, в темноте. Как бы не заигрались, и он Фёдор Юрьевич, не даст глупцам берега потерять.

Так предавался своим мыслям, Ромодановский, стоя на крыльце, встречая знатных гостей. Стоял старым обычаем в богатой шубе и шапке, а слева, уже польским обычаем, присутствовала и его супруга дорогая, свет . Из своих рук угощала дорогих гостей венгерским.

Затем столоначальник рассаживал пришедших согласно знатности, зная, как не обидеть никого. В углу играли холопы, да ещё на итальянский манир. Не любил Ромодановский эти гудки да гусли. Скрипка казалось ему куда как утонченным инструментом, способным издавать поистинну божественные мелодии.

– Как всегда, прекрасно у тебя, Фёдор Юрьевич! – похвалил его Борис Алексеевич Голицын, пришедший вместе с супругой.

– Так дело важное, вельможных людей собрать. Тревожное время, непростое…

– Пётр Алексеевич возвращаться из Амстердама не собирается?

– Нет ещё. Сейчас в Вене гостит, у цесаря… Непросто там всё, и Леопольд предлагает свою родственницу в жёны для царевича Алексея Петровича. Принцессу Луизу.

– Породнится хочет? – и было видно, как обрадован Голицын, – значит, высоко ставит род царевича. И ему опора станет неодолимая…

Ромодановский понимающе кивнул. Да, цесарь Леопольд видно чего смекнул об их голландском Петре, и надеется оставить и свои виды на Царство Русское… Но, тогда никто не посмеет лишить жизни Алексея Петровича, и на его права наследника покусится. И это очень хорошо.

– Отпиши , Борис Алексеевич письмо канцлеру, что все русские вельможи стоять будут твёрдо за принцессу Луизу. Такая супруга …

– Всё сделаем, Фёдор Юрьевич… Хватит уж итриг этих, худо всё может закончиться! Ладно, на нас Лопухин Фёдор смотрит, я лучше за стол сяду!

Фёдор Юрьевич поглядел и на своих сыновей, беседующих с сыном Бориса Алексеевича. Хорошие детки получились у него с толковые. Он был требовательным, но очнь заботливым отцом. И не пустил сыновей в Великое Посольство. А учиться желал послать их обоих в Венецию, науки познавать. Хотя, конечно, лучше всего в Рим, в Великий Город. Сам мечтал там побывать, и любил рассматривать гравюры с видами Рима.

Кравчие разлили вино по бокалам, начиная пир. Правда, подавали угощение у Ромодановского на серебре, и русские кушанья. Не признавал князь- кесарь непривычных иноземных блюд.

Почти до вечера уж тянулся пир, гости были веселы, сыты да пьяны . Но никто не болтал о важном, лишь о псовой охоте велись разговоры. Фёдор Юрьевич всё надеялся, что хоть кто- то по пьяному делу проговорится о заговоре, кто стрельцам серебро давал, да грамотки там всякие посылал.

Ромодановский потянулся серебряной вилочкой за солёным груздочком, задумчиво захрустел вкусной закуской. Но тут в двери возникло лицо Сеньки- спальника в двери. Корчил подлец, рожи, привлекал внимание. Помнил, что обещался боярин его выпороть, если он, бесовская душа, на пиру появится под очи знатных гостей.

Фёдор Юрьевич встал с неохотой с своего места, и явил себя перед холопом.

– Чего Сенька, плетей захотел? Не видишь, дело важное! – загрохотал он своим голосом.

– Так дело наиважнейшее, батюшка, – тихо проговорил спальник, и влто ростом ниже стал, – сам так говорил, что в любое время лня и ночи…

– Ну, чего? – пробормотал боярин, – быстрее только…

– Твк быстро я… Стрельцы силой в четыре полка подошли к Новодевичьему монастырю....

– Так.. И кто ведёт эту силу?

– Не знаю, хоть убей, – и холоп истово перекрестился.

– Пошли кого упредить Автомона Головина да Патрика Гордона. Пусть поднимают четыре наших полка, потешных, Лефортов и Бутырский.

– Всё исполню, не беспокойся! Мигом гонец обернётся.

– Стой, не дури, Сенька… Бумагу мне и чернила!

Тут Ромодановский сочинил грамотку, запечатал своей печатьюи уже тогда снарядил и гонца.

Все собирались расходится, но Фёдор Юрьевич кивнул Борису Алексеевичу. Тот всё понял. Тем временем хозяин дома проводил гостей, а Голицына спальник Сенька провёл в светёлку, а по новому- в кабинет Ромодановского.

Гость с любопытством посмотрел на картины и гравюры на стенах, на шар земной, исполненный голландским мастером ван Меером, на книжный шкафчик, с книгами на латинском.

– Что, Борис Алексеевич, любуешься на моё богатство? – с ходу начал разговор Ромодановский.

– Неплохая, толковая библиотека. Всё на латыни.

– Так на русском, почитай, ничего и не издано. Мы с тобой делом не занимаемся.

– Так то так, – и Голицын погрустнел взглядом, – и от Европы в таком деле отстаём…

– И вот ещё… Стрельцы на Москву идут, да ополчение собирают. Дела плохи. Сил наших мало, а если им помощь подойдёт, то кутерьма страшная завяжется. Они, кажется, прознали, что Пётр у нас теперь немецкий, и хотят на трон Алексея Петровича посадить

– Заигрались, Фёдор Юрьевич, в иитриги эти. Кто из ближних стольников Ивана Алексеевича отравил? К чему это было делать? А эти, в отместку и Петру дали яду.

– Да поздно уж виноватых искать, Борис Алексеевич. Ты мудр, аки змий, подскажи, то и сделаем!

– Обмануть их надобно, напишем письмо, от имени городовых тульских казаков, атамана их Черткова, дескать , идём на помощь, подождите три дня.

Ромодановский оживился, просветлел лицом. Придумать такую каверзу только князь Голицын мог, очень умён да и зело начитан…

– Дело хитрое, да сделать можно… Холоп есть на примете, толковый, он и переласт письмишко…

Видно было, что обрадован Борис. Но, вдруг неожиданно для Ромодановского, снял перстень с камнем.

– Как потом не выйдет, Фёдор Юрьевич, нам послух без надобности. Яд действует через пять дней.

– И ты сам не боишься, что и тебя…

И подумав, достал из шкафчика бутылку любимого итальянского вина, открыл и налил в пустй графин, оставив отстояться благородному напитку,

– Да меня батюшка по итальянской методе к ядам приучал. Теперь на меня ничего не подействует. Я, как царь Митрилат Евпатор стал, – выражался Голицын очень мудрёно.

– Что же ты, князюшка, только иноземную мудрость уважаешь, а русской брезгуешь?

– Я уважаю русскую веру, немецкое благоразумие и турецкую верность, – неспешно произнёс Голицын.

– Ага… Ну, с верностью у нас не очень, зато смотри, все образцы печатей у меня имеются… Вот и печаточка тульских городовых казаков… Присаживайся рядом, Борис Алексеевич, вместе сочинять станем…

Вскоре складное письмишько было готово, и двое вельмож сидели в креслах, наслаждаясь вкусом благородного вина.

– И как там канал, от Волги до Дона? – не утерпел, и подколол Ромодановский излишне умного, как ему показалось, собеседника.

– Строим,в делах всё… Ну, где твой подсыл?

– Сейчас… – и Ромодановский позвонил в колокольчик.

Сенька пришёл, поклонился, как должно. Сделал хитрец, опять искательно- умное лицо.

– Гаврилу сюда приведи… – прошептал Федор Юрьевич, и закашлялся

Слуга вышел, а князь нашёл на полке простую деревянную плошку. Голицын только усмехнулся, смотря на волнения хозяина дома.

– Плошку сожги потом…– произнёс гость.

– Сильно будет мучиться?

– А тебе что? Холоп и есть холоп?

– Так христианская душа…

– Во сне умрёт. От удушья. Задохнётся.

Удивлялся Фёдор Юрьевич иногда Борису Алексеевичу, его такой нечеловечноти.Словно вокруг не люди были, а куклы глиняные. Взял да разбил. Раздумал- раз и склеил. У него вот так не выходило, всё потом мучился, себя корил без конца. А этот, кажется, и не обеспокоился вовсе.

– Со стрельцами чего сделаем?

– Зачинщиков- казним, простых стрельцов в Сибирь, в Тобольск гарнизонами поставим. Там войска стоит мало. А вместо них даточных наберем, в солдатские полки, – здраво рассудил Голицын.

Пока говорили тишком бояре, раздался тихий стук в дверь, и в кабинет толкнули дворового. Тот поклонился, да и остался стоять, словно столб у дороги.

– Гаврила?

– Да, князь-батюшка…

– Так вот, Гаврила, сослужи мне службу… Отвези эту грамоту стрельцам, они у Новодевичьего монастыря лагерем стоят. Расстарайся… Вот, тебе два ефимка за труды. Сенька-то тебя хвалит, дескать работник хороший, ты вот, докажи…

– Так а что сказать? Что от тебя, батюшка?

– Будешь говорить, что из Тулы, человек атамана кормовых казаков Черткова, передашь грамоту их главному. Всё понял? Если сделаешь всё верно, то получшь пять рублей! Коня возьмёшь на моей конюшне. Торопись Гаврила, дело спешное! – проговорил наконец, Ромодановский, застрявшие в горле слова.

– И ты на дорожку вина выпей. Князь жалует, – Голицын придвинул деревянную плошку с вином.

Холоп не стал отнекиваться, а мигом выпил всё до дна, и прилично вытер ладонью усы и бороду. Поклонился, и покинул кабинет. Ромодановский тяжело вздохнул, и проговорил наболевшее:

– Всё одно непонятно. Кто же во главе мятежа? Кто из бояр?

***

– Кто таков? – и стрелец схватил под уздцы лошадь.

А его четверо товарищей живо взялись за копья и бердыши, подходя к всаднику. Тот почти что обмер, да вовремя опомнился.

– Так из Тулы я послан, вот письмо, – ответил гонец.

– И точно, – прочёл стрелец, вырвав грамоту из руки, – слезай давай, не мешкай!

Тот почти что сполз с лошади, да поплёлся вслед провожатому. Другой стрелец подгонял гонца тычками под рёбра древка копья.

– Да хвати, больно же , – пожаловался мужчина.

– Ты кто будешь? , спросил стрелец.

– Так из людей атамана Черткова, Гаврила я. Он как раз в Туле служит, а я при нём.

– И чего твой атаман?

– Да я и не знаю… Вот, послал. Награду обещал, пять рублей.

– Ишь ты, пять рублей? Пойдём, сейчас и на круге ответишь. А врать станешь, так и калёного железа отведаешь.

– Да я чего? Православные… – взмолился гонец.

Вскоре Гаврилу привели у повозкам, поставленным в круг для защиты. Стрелец отдал грамоту уряднику, тот посмотрел на печать, и просто посветлел лицом.

– Большое дело… – и поспешно прочитал послание, – Стрельцы! – крикнул урядник, – атаман Чертков просит обождать три дня, что бы он, со своим полком к нам пришёл.

– Тогда лучше самим в Тулу идти. Там припасов и кормов вволю, обождём казаков, и на Москву!

– И грамоту на Дон послать, что бы помогли!

– Грамоты пошлём, то дело верное. – говорил урядник. – Но, полковник просит здесь обождать. А то ведь в дороге с казаками разминуться можем. И, сами знаете, нам ещё помощь обещана.

– И где же те дети боярские? Нет их войска, – заметил стрелец.

– Верно говоришь, Тьма, – поддержал товарища его соратник.

Так проговорили, но решили здесь помощи ожидать, у Новодевичьего монастыря.

***

Только на второй день, ночью, обрушились на стрельцов рейтары и драгуны, повязали всех. Наутро прибыл и сам генералиссимус Шеин, в золочёной карете, смотреть на бунташных стрельцов. Неспешно прошёл между рядами, хмуро оглядел каждого. Толко вздыхал да охал, вспоминая прежние времна и походы. Смотрел, считал сколько людей.

– Да где же остальные? – крикнул он в толпу.

– Так на границе и остались. Мы пришли жалованье требовать. По три года ничего не плачено! – крикнул один из стрельцов.

– Что!?? Бунтовать! – крикнул взбешённый ответом Шеин, – кто заводчик? Кто задумал на Москву идти?

– Так мы за кормами шли. Оголодали шибко, обедняли…

– Не врать! Не сметь! Я вас всех запорю!

Подьячие Разбойного приказа принялись здесь чинить розыск, стали пороть стрельцов, да не узнали ничего. Непонятно всё выходило, и генераллисимус был в ярости. Вывели самых бойких, да повесили для острастки. Остальных под стражей отправили по монастырям, на строгую епитьмью, грехи избывать. Тем всё и закончилось.

Питер в Вене. Тайные свидания

Лежать в карете и спать- дело было весьма непривычным для Питера. Слышал он о подобном, но, не видел. На корабле, на его любимом бриге, и то не так качало, но привыкнуть было можно. Пару раз чуть не упал во сне, и стал пользоваться ремнями. Так в дормезе и трясся царь России до Вены.

Въезд был скорее будничным, словно в город репу с огородов привезли. Ни тебе шествия, ни цветов, ни восторженных бюргеров. Кавалькала проезала на окраину города, где в распоряжение русских передали небольшой дворец.

– Принимают нас плохо Франц, – проговорил Питер, – так, словно не государя большой страны, а одного из князей, или ещё хуже.

– Нет что вы, ваше величество, – пробормотал Лефорт, изящным жестом доставая табакерку.

Изящный швейцарец был хорош собой, обладал манерами принца крови, и прекрасно выглядел. Питер только тяжко вздохнул, стараясь сдерживаться.

– Записку передали, – начал читать Питер, – цесарь придёт ночью, через, тайную калитку. Хочет поговорить глаз на глаз.

– Европейская политика, Питер, не надо волноваться. Всё очень тонко, на полунамёках, – успокаивал Лефорт, -цесарь хитрит, не желает ничего обещать.

– Не было даже официальной встречи. Мой портрет теперь хранится в Лондоне, у курфюрста прусского, словно бы для опознания. Но посмотрим, что такое, – и Питер покраснел от злости.

***

Прошло несколько дней. В дворце для гостей шла подготовка к балу. В нескольких каретах приехали музыканты. Фургоны привезли столы , посуду, вина. Лакеи двора принялись приводить всё в божеский вид.

К обеду принялись съезжаться гости, которых Питер и не приглашал. Но он стоял у парадных дверей, встречая вельмож, разодетых в шёлк и бархат, и их жён, блистающих роскошными нарядами и открытыми плечами. В зале, позади него, оркестр заиграл минуэт. Музыка подняла настроение царя-гостя, а ещё больше – обилие прекрасных дам. Одна из них, одетая в серебристую парчу, улыбнулась ему настолько мило, и поклонилась так завлекательно, что бывший пират просто оттаял душой. Он держал даму за тонкие пальцы, и совершенно не желал отпускать роскошную пленницу.

– Очень рад вам, – наконец проговорил Питер глуховатым голосом.

– Благодарю вас, ваша милость, – ответила дама, опуская глаза, – Шарлотта Висбур, – назвалась она.

Дама оказалась весьма умна, и встала чуть позади великана. Но, всё же казалось, что она как-бы хозяйка дома, а Питеру это нравилось ещё больше.

Ну а гостям русский царь казался почти гигантом, таким северным циклопом, встречающим их у своей пешеры, к счастью, не очень страшной. И рядом с ним стояла и прекрасная нимфа, оживлявшая этот едва не демонический ансамбль.

Наконец, обязательный ритуал был завершён, и Питер едаа прикоснувшись к руке Шарлотты, повёл её в зал. Меньшиков, как верный оруженосец, следовал позади.

Мажордом хлопнул тростью об пол, музыканты принялись выводить мелодию для танца. Впереди танцующих шли Питер и Шарлотта.

– Как же к вам обращаться, ваша милость, – чуть улыбнувшись, спросила дама.

– Герр Питер, – усмехнувшись в свои усы, отвечал великан.

Кстати сказать, к удивлению мадам Висбур, этот московит был умел в плезире, то есть двигался весьма грациозно, и не наступал на её изящные парчовые туфельки своими башмаками.

Затем всех позвали к столу. Слово сломав надежды австрийских вельмож на русскую экзотику, угощение на блюдах было исполнено по французским рецептам. Лакеи умело и быстро наделяли яствами присутствующих. И за спиной Питера стоял, наверное, самый высокий из них.

Первый тост, был конечно, за цесаря Леопольда, а второй- за его русских гостей, причём, титул царя не был назван. Лицо Питера потемнело от злости, но он сдерживался. Хитрый Лефорт подавал знаки, стараясь сдержать его ярость. Да и изящная Шарлотта успокаивала своим присутствием буйный нрав пирата.

– Мин херц, – услышал он за спиной шёпот Меньшикова, – тебя просят…Важные гости…

– Сейчас, Aleksashka. Шарлотта, я вынужден отойти… Вернусь пренепременно…

Они быстро прошли по коридору, мимо караула цесарских гвардейцев. И, в небольшом кабинете, за простым столом сидел господин, с лицом, скрытым полумаской. Судя по парчовому камзолу, украшенному орденской лентой, человек был очень знатен.

– Сюда, мин херц. Не волнуйся, я за дверкой встану, у меня и пара пистолетов…

Питер усмехнулся, закрыл дверь и сел напротив таиственного гостя. Помолчал немного, ожидая, что незнакомец заговорит первым. Так оно и вышло.

– Я рад своему гостю, царю Московскому…

– Царю Всея Руси, – поправил Питер.

– Вынужден скрывать лицо, в Вене много недоброжелателей вашего присутствия. Город полон слухов из России, в Москве говорят, что на троне самозванец…

– Послы подтвердили мою личность…

– Да, без сомнения, брат мой, – Леопольд словно поправился, – но в России мятеж, и некое нестроение…

– Кучка недовольных, дело обычное в любом государстве…

– Конечно, конечно, брат мой Пётр. И мы в союзе против Турции, и я надеюсь, что соглашение прочно?

– Без сомнения, брат мой Леопольд.

– Но я слышал, что вы встречались с Вильгельмом Оранским, и он конечно, говорил с вами о необходимости войны с Швецией. Он хочет лишить Францию союзника…

– Ингрия и Карелия, старые русские земли придётся отвоёвывать.

– Всё же, войны с Турцией необходимость, пусть и тяжкая и для Австрии и для России. Я хотел бы укрепить наше соглашение, создав брачный союз вашего сына Алексея с моей родственницей Луизой, принцессой Вюртембергской.

– Без сомнения, я буду рад этому. Когда оба войдут в нужный возраст, брат мой! – и Питер деланно и натужно рассмеялся.

Пират глупым не был. Ему здесь дали понять, что знают, что он не настоящий Пётр, но готовы это терпеть до совершеннолетия Алексея. И, готовы постоять за права на престол малолетнего царевича. Причём, знатность уважают строго, так, что считают ровней себе, желая выдать принцессу за Алексея Петровича.

– Однако же я слышал, что собираешься с турками замириться. Раз мы в честном союзе состоим, то прошу порадеть за город Керчь для России.

– Брат мой Пётр, турки не отдают крепостей, их нужно отнимать с боя. Так что вам предстоят ещё многие битвы с турками. И слышали мы, в Вене, что в Москве опять случился бунт против вашего величества. Стрельцы не признают вашей персоны, это очень плохо…

Лицо царя стало жёстким, а улыбка просто страшной. Цесарь Леопольд видел многое, но сейчас он был и вправду напуган. И рад, что его лицо скрыто маской. Он оставил гостя, и исчез за тайной дверью .

Питер не сразу пришёл в себя. Дальше вечер закрутился как- о сам собой, а он словно стал наблюдателем, и видел всё, будто во сне. Не очнулся и в жарких объятиях Шарлотты, с которой предавался в одной из комнат дворца до самого утра.

Пробуждение было тяжким, Питер долго тёр своё лицо холодной водой, поливал себя из кувшина, поданного Алексашкой.

– Всё, нагостились, в Москву едем, – приказал он, отирая себя простынёй.

– Так в Венецию же собирались? – напомнил ему денщик, – корабли, каналы посмотреть?

– Сказано, в Москву… И с великим поспешанием… Разобраться во всём надо!