Читать книгу Красная рука. Сборник рассказов - Сергей Рок - Страница 7
Битва Болонок
ОглавлениеАлександр Миронович Шувай сидел среди формуляров. Компьютером он пользовался не очень уверенно, а бумага ― вещь древняя, основополагающая, ей всегда можно было доверять. Да и потом, бумага ― всего лишь холст, а основное рабочее поле ― мозг, мышление, а также ― пространство принципов и понятий, и тут Александр Миронович был крепок, обстоятелен. В начале ― мысль, а потом ― все остальное, включая идею.
Открылась дверь, и сосед по этажу, Дудкин, спросил:
– Миронович, будете сосиски?
– Что за сосиски? ― осведомился Шувай.
– Привезли.
– Гм. Из мяса?
– Берите.
– Чайные?
Этот вопрос поставил Дудкина в тупик, он почесал голову и отправился восвояси. День был летний, жаркий. С обратной стороны офис раскалился привычно, сковородочно. Внутри дули надежные охлаждающие приборы. Вентиляторы крутились с солидностью. В такую погоду миры разделяются, одни внутри, а другие ― снаружи, и по такому же принципу можно сгруппировать и население. А ведь кто-то живет без кондиционера, а может быть, и работает без кондиционера ― например, водитель грузового автомобиля на предприятии муниципального хозяйства. Машина, быть может, какой-нибудь «Зил» с квадратной кабиной, или «газон» (если таковые еще сохранились), и уж, что совсем удивительно, настоящий трактор-петушок.
Хуже всего пешеходам. Они кормят жару собственным потом, стоя под козырьками остановок, и вместе с жидкостью испаряется и часть души, и так человек худеет во всех отношениях.
Такой вот худой была Захарова. Едва собрался Александр Миронович пить чай, как она пришла с делом. Он так и подумал: «ну вот, пришла, тощая». Вслух же произнес:
– Ну что у нас, деточка?
Захарова улыбнулась:
– Вот, новое дело. Вот папка. Могу и так рассказать.
– Давайте, ― Александр Миронович улыбнулся и даже провел своим пальцем по руке Захаровой.
– Две девушки, ― Захарова сделала паузу, ― две девушки хотят друг друга убить.
– О, ― проговорил Шувай с оценкой в голосе.
– Тут все дело. Дело в том, что они ― поэтессы.
– О….
– Поэтессы и…. блондинки…. Одна ненавидит другую. И другая, в свою очередь, ненавидит ту. Они готовы сойтись не на жизнь, а на смерть.
– Как поэтично, ― сказал Шувай, ― далее?
– Если хотите, я буду заниматься бумагами?
– Так. Вы говорили о бюджете, деточка?
– Да. Вот. Здесь всё. Когда назначить встречу?
– По рабочему графику.
Он улыбнулся. Деточке было уже лет сорок, но чрезвычайная сухость пока еще не сыграла с ней дурную шутку ― она выглядела вполне привлекательно. В свое время Захарова работала на телевидении, и там она вела погоду, и зрители называли ее шваброй. Но те времена прошли, и Захарова немного поправилась.
– Хорошо, ― сказал Александр Миронович, как бы намекая на свое желание допить чай.
Захарова улыбнулась, также как будто с намёком, хотя это и было дежурная улыбка. Ее ждала работа. Она вышла, а Александр Миронович взялся за пряники. Любил он простые, с глазурью, любил и большие, в том числе, тульские. А уж как огромен мир пряников безымянных! Тут лишь бы магазин найти. И именно такой магазин был рядом с офисом, в переулке, и местная продавщица при бейджике с надписью «Валентина, продавец» на Александра Мироновича заглядывалась. А дело ж простое было ― Шувай всегда разговаривал ласково. В этом и была его сила.
Были тут пряники «традиционные, обсыпные». Откусил он один такой, и тогда в скайпе появился его приятель, человек с гастрономической фамилией Огурцов и без всяких приветов написал:
«Так кто же выиграет чемпионат?»
Шувай сделал глоток чаю и пощелкал клавишами:
«Немцы».
«Увы», ― был ответ, ― «я тоже склоняюсь к этой мысли. Я пробовал предсказывать методом «да» ― «нет», и выпало, что немцы.
Александр Миронович напечатал ответ:
«Есть древняя истина ― в футбол играют 22 человека, а побеждают немцы».
«Точно», ― написал Огурцов, ― «так что так».
«Так что так», ― ответил Шувай.
«Так что нашим изначально ничего не светило».
«Нет, ничего».
«Козлы»
«Козлы»
«Так вот»
«Так»
Обед же закончился, и в коридоре Александр Миронович встретил Дудкина ― был это председатель офиса, в котором трудилось человека четыре, директор с понурыми усами. Сам же он был человек с чувствами, спрятанными вовнутрь и там будто бы завернутыми, упакованными. Иногда в нем что-то просыпалось, и тогда Дудкин был не прочь поговорить. Все остальное время он находился на своей сугубой волне.
– Хорошие сосиски? ― спросил Шувай.
– А? ― Дудкин вздрогнул. Видимо, забыл он уже, о чем тут речь.
– Ладно.
Шувай хлопнул того по плечу и двинулся дальше.
А следующим днем прибыла первая сторона. Девушка была белая, а взгляд ― какой―то векторный, словно была прямая, и по этой прямой шел луч, но в человека не попадал. По такому принципу работает тропосферная станция ― сигнал есть, но принять его тут же, по месту, невозможно. Отражаясь от толстой атмосферной кожуры, он направляется в какие―то неведомые дали. И правда, что―то совсем уж неведомое было в глазах девушки.
Александр Миронович долго смотрел ей в глаза и, наконец, спросил:
– Ну что же, миленькая. Вы точно решились?
– Да. Я ее ненавижу, ― ответила девушка.
Звали ее Тоней. Была она окружена биополем мечт больших, магнитосферой внешности, а также ― какой-то обязательной глупостью, которая отчетливо читалась в ее глазах.
– Но в чем же суть ненависти? Поймите, моя первейшая обязанность ― попытаться примирить стороны. Дело это обязательное, можно сказать, святое. Ну и если ничего не получается, тогда ― милости просим. Подписываем бумагу, назначаем дату, выбираем оружие. Так, знаете, было всегда, мы же только окультурили эту сферу. Вы же знаете, как происходит в природе. Вот у оленей, например. Как начнут драться, треск стоит на весь лес. Впрочем, это ведь самцы. А самки все строгие и правильные, детей растят.
– Но мы же не олени, ― проговорила Тоня, немного заикаясь от волнения.
– Вот вы такая белая и хорошая, ― сказал Александр Миронович, ― а вот что внутри ― и не определить. Конечно, человеческая особь нельзя сравнивать с оленем, потому что, прежде всего, у оленя нет амбиций. За исключением, конечно, сферы половой. Тут все как и положено. За это и дерутся. Хотя и дерутся по регламенту, и нет смертей ― но вы девушка наверняка с интеллектом, прекрасно себе это представляете. Где разум ― там и укорочение жизни. А все почему? А это уже, конечно, вам решать.
– Она ― болонка! ― сказала Тоня злобно.
– С чем же связано такое ваше, так сказать, наименование? ― спросил Шувай.
– Это же и так понятно. Достаточно посмотреть на ее лицо.
– Ну, у меня есть досье. Вы же понимаете, голубушка, моя общая обязанность ― вопрос решить, дело наладить. Именно наладить, а не уладить. Но, тем не менее, чувство человечности призывает меня и к тому, чтобы, может быть, хотя бы попытаться. И потом, вы хороши собой.
– Я хороша, а она ― нет. Я очень даже хороша, если хотите знать. Чувствуете это?
– Чувствую. Запах свежий, какой-то даже молочный. Но ведь это у вас на почве творчества, верно я понимаю?
– Верно. Если б мы обе были домохозайки, простите, домохозяйки, то что бы было вам было делить.
– Домо хо зайки, ― сказал Шувай, ― а для меня все девушки ― зайки. Но в это деле я ― один лишь винтик. Спрашиваю я, может быть даже, дежурно ― ну это наподобие как при разводе спрашивают, хотя и не нужен никому этот вопрос. Мол, не хотите ли передумать. А представьте, если б спрашивали наоборот ― а не желаете ли друг друга застрелить?
– А я не хочу стреляться, ― сказала Тоня.
– О… А как же?
– Да я бы ее голыми руками, но у нее широкие плебейские плечи. Я люблю фехтование.
– Шпагу?
– Что угодно.
– Вы, наверное, играете в ролевые игры. Верно я угадал? Некая такая тень на лице, тень особая ― это когда есть воображение. Но мне всегда было интересно. Вот Пушкин, он пошел на дуэль же не по творческой теме, а из-за бабы. Нормальная совершенно тема. Хотя у мужиков это очень развито, потому что такое устройство разума. Разум самца, конечно, наполнен своими собственными функциями. А вот у женщин на волне экзальтации могут возникать психо-волновые всплески.
– Хотя б и так, ― сказала Тоня, ― колюще-режущие предметы.
– Так и запишем, ― проговорил Александр Миронович, ― и что же? Думали ли вы о том, что будет потом?
– Разве я вам не нравлюсь? ― спросила Тоня.
– Конечно, нравитесь. Каждая женщина единична. А вы ― такой совершенно белый, снежный, экземпляр. Ведь правда, в голове у каждого человека существует система оценки. Мужик ведь сразу же вроде как приценивается. А если он перестает это делать, значит, он безнадежно устарел. Но природу не обманешь. Другое дело ― разум. Вы ведь писатель и поэт, дорогая моя.
– Хотите меня оценить?
– Почему бы и нет.
Тогда блондинка разделась догола и сделала оборот вокруг своей оси. Александр Миронович такой ход оценил:
– Грудка не дурная, стоячая. Кожа гладкая. Правильный изгиб спины. И что же, вы никому не достались?
– Почему? ― спросила Тоня, делая такую позу, словно бы она прикрывалась руками.
– Ну, если бы вы была чья-та, то, может быть, вас бы отговорили. Но я уж и закончил с этим.
– Можно одеваться? ― спросила она.
– Ну, я вас же и не призывал к раздеванию. Сами разделись, сами и одевайтесь.
Спустя час принял он и вторую сторону конфликта, и та девушка была еще более белая, и в глазах ее словно бы проносились молнии разных цветов, и, казалось, различи эту молнию, сумей всмотреться, и тут же попадешь в какой-то дурной мир, и там тебя закроет в какую-то тюрьму мысли, и все на том. Бумаги лежали на столе. Прохладный воздух поступал из жерла сплит-системы, и, казалось, вся жизнь замерла в четырех стенах.
– Ну и здравствуйте, ― Александр Миронович улыбнулся.
Вид у девушки был героический, и все выражение лица было пропитано одно лишь идеей:
Я!
Это я!
Нет никого, кроме меня!
Все ― в очередь! Сначала ― я!
– Значит, все дело в вашей, так сказать…. В вашей творческой жизни, Анна, ― проговорил Шувай.
– Кстати, она сказала, что меня зовут Нюрой.
–О, ― Шувай ухмыльнулся.
– Вы находите это смешным? Нет, все дело в чести.
– Много чести?
– Хотите меня отговорить? Мне говорили об этом. Нет, давайте сразу же закроем этот вопрос. Она назвала меня болонкой. Представляете?
– А если без иронии, Анна, вы высокого мнения о себе?
– Да.
– Не удивлюсь, если вы скажете, что вы ― лучшая.
– Именно так.
– Понимаете, это да, это, можно сказать, если осматривать шкалу мотиваций и отмечать спады и подъемы, то такая трактовка получит максимальное число баллов. Вы, кстати, в курсе, что мы ставим ставки?
– На победителя?
– И на проигрыш. Но деньги ― всего лишь обложка темы. Это как тело ― обложка души. А что же ― я представляю вас ― такую прекрасную и белую, а вы лежите там, в красной луже.
– Чего вы хотите?
– Моя обязанность, первейшая обязанность, вас отговорить. А уж потом ― все остальное. Очень часто проблемой всего является внутренняя неудовлетворенность.
– Да. Я не удовлетворена. Но хватит. Если честно, и вы меня раздражаете.
– Но хорошо, ― заключил Шувай, ― так значит так. Подписывайте бумаги.
Спустя час было время пить чай. Пришла Захарова. Что-то недовольное было в виде Александра Мироновича, и секретарша передвигалась тихо, и даже бумага в ее руках не шуршала, и клавиши стучали как-то особенно тихо.
– Так вот, ― сказал Александр Миронович сам себе.
И не было продолжения.
Захарова зашла в подсобное помещение и там включила чайник. Звонили менеджеры. Один из них приехал, но действовал тихо ― словно бы в офисе был некий невидимый, скрытый, хозяин, и он руководил всей атмосферой, он давал указание электроприборам выполнять свои обязанности ― пускать холодный воздух, охлаждать или подогревать воду, прогонять сигналы по всевозможным сетям, наконец ― посылать микроволны на всяческие сосиски.
На улице было жарко, как обычно ― лето получало должную подпитку от космического светила. Улицы накалялись. Асфальт превращался во что-то жидкое. Автомобили в пробках проходили испытания на прочность.
Где-то в подсобке работало радио. Голос был тонкий, далекий, будто с луны. В коридоре громко заговорили. Среди прочих голосов слышался Дудкин.
– Да. Да, всегда вас ждем, ― это были его слова.
Наконец, открылась дверь, вошел водитель, Славентий, и Дудкина стало видно с места, где стоял кулер Он, Дудкин, видимо проводил каких-то гостей.
– Здравствуйте, Пал Палыч, ― Шувай сделал знак рукой.
Дудкин застыл в нерешительности.
– Чайку?
Дудкин вошел в офис, продолжая что-то обдумывать. Повернулся, увидел Захарову, осмотрел ее с ног до головы, оценивая ― хотя и видел он ее множество раз. В голове его происходила какая-та работа.
– Я вот тоже думал, ― сказал он, ― если горячую воду отсюда берешь, вроде как на чай. Или на кофе. Что за вода?
– Очищенная, ― ответил Александр Миронович.
– Аква. Девушка такая приезжала вся как с шилом в одном месте. Берите нашу воду. Вот с этого месяца все берем. А я думаю, она минеральная или нет.
– Обычная, ― сказала издалека Захарова.
– Значит, нет солей?
– Солей нет, чистая. Если верить, ― проговорил Шувай.
– Но если завариваешь чай, то смотря какой чай, ― сказал Дудкин, ― вот этот, в пакетиках, да. Его и в холодной воде можно заварить. Сразу окрашивается.
– Точно, ― Захарова засмеялась.
Хотя слова предназначались не ей, но что тут было сказать ― налицо была своя, компанейская, атмосфера.
– Ну, для обычного чая нужен хороший крутой кипяток, ― сказал Шувай, ― если чай листовой, то он нормально из кулера не заварится. Я тоже раньше так рассуждал, а мне молодежь говорит ―мол, ничего вы не понимаете, Александр Миронович. Кипяток и не нужен, если вода такая. Ну, вроде нано технологий. Хотя, какие это технологии? Нас постоянно пытаются обмануть как-то. Обычная водка с водой, китайская электрическая спираль. А кто проверял, что это за вода? Но сформировался пласт, так сказать, офисных работников. Хотя он и раньше был, но все было гораздо проще. Чай можно было сделать и с помощью кипятильника. Вот новая кофеварка ― вода там вообще не кипит. Только клокочет. Но и этого мало. Зачем это нужно, если можно пойти к автомату и взять там кофе. При чем, что это кофе? Из чего его делают? И самое главное, скажи кому ― давайте попьем нормального кофе, зернового ― нет. Автомат интереснее. Он автоматичнее.
– Он вкуснее, ― сказала Захарова.
– А у меня есть бутылка водки, ― сказал Дудкин как бы между прочим.
– О, вы приглашаете? Тогда я пойду.
* * *
День же был жаркий, но с севера шли ветра, и они разгоняли летний пар. Солнце висело в небе и плавилось. Летало много бабочек. В прозрачной воде реки была видна рыба, которая то и дело поворачивалась на бок, чтобы созерцать барражирующих стрекоз, которые напоминали боевые вертолеты. Мелкая рыба разбегалась при приближении щуки, которая в таких речках являлась абсолютом зла.
Шумели деревья подлеска. Большие белые бабочки увеличивали свое присутствие количеством.
Когда Александр Миронович Шувай подъехал на своем G 55 на место, все уже были в сборе. Он сразу же из машины не вышел, так как ему позвонил внук:
– Привет, дед, ― сказал он многозначительно.
– Ну, привет, ― ответил Шувай.
– Дед, помоги задачу решить.
– Прямо сейчас? А что, никто не может решить?
– Не-а.
– Да я…. Ну ладно, говори….
Тут они задачу и порешали. А уж вышел Шувай, и тут были всяческие помощники, секунданты, и, конечно, главные участники события. Не смотря на жаркую погоду, подлесок служил природным кондиционером ― ветер, проходя через него, терял влажность, зато приобретал запах трав и цветов, плюс к этому, к голосу его примешивались слова птиц и мысли пауков и пчел. Все тут было хорошо, в природе.
Мартур Власович отвечал за оружие. Его разложили на специальном столе, на скатерть. Тут же стояла Захарова ― одета она была строго, как полицмейстер. При ней была сигарета. Тут же на столе лежала портативная радиостанция.
Поэтессы были разведены по сторонам, и там шли совещания. Кандидатуры секундантов тщательно проверялись. Утечка информации была исключена. Шувай подошел к Захаровой и взял сигарету из пачки, это были корейские сигареты Хо. Курили молча, словно бы слова могли что-то разрушить или нарушить, будто бы вообще тут было некое равновесие, и сигаретный дым это подчеркивал. Тут Захарова, совершенно молча, достала откуда-то из-за стола бутылку перцовки и налила стопочку. Шувай кивнул и выпил молча. Радиостанция зашипела, и были слова:
– Выезд, ответь базе.
– База на связи, ― ответила Захарова.
– Соточка.
– Соточка.
Это и был весь разговор. Александр Миронович выбросил сигарету и двинулся вперед, к группе людей, что стояли возле натянутой ленточки. Тут было его слово.
– Добрый день, уважаемые господа. Уважаемые дамы. Моя обязанность ― сделать последнее предложение о примирении. Итак? Госпожа Анна. Госпожа Антонина. Давайте подпишем документ о примирении и разойдемся.
– С кем? ― воскликнула Тоня. ― С ней?
– Эй, потише, овца! ― ответила Анна.
– Вы же поэтессы, уважаемые дамы, ― сказал Шувай, ― что такое поэзия? Это же ― как вам сказать ― проводник света. Ну…. Вы же помните…. Ну вот, например, что говорил Толстой: Поэзия есть огонь, загорающийся в душе человека. Огонь этот жжет, греет и освещает… Настоящий поэт сам невольно и страданьем горит, и жжет других, и в этом все дело.
– Да хрен на это! ― прокричала Тоня.
– Да тебе, кобыла, только хрен и нужен! ― крикнула ей Анна.
– Да? А тебе не нужен?
– Да ты сейчас узнаешь.
– Это ты узнаешь, овца.
– Кошка драная.
– Ворона! Нос ― во!
– Курица мокрая!
– Корова.
– Да на корову скорее ты похожа. Зад у тебя как у коровы!
– Тёлка, во.
– Болонка.
– Это ты болонка.
– Болонка ― это ты. А я ― блондинка.
– Болонка! Болонка!
– Драная болонка!
– Болонка шелудивая!
– Болонка.
– Ты ― болонка!
Вообще, кричали же поэтессы еще довольно долго, и никто им не мешал. Но и драться не давали, держали на расстоянии, давая раскочегарить себя. Можно ж было предположить так ― выкричатся девы, выйдет пар, останутся музы ― но все это теория. Так может быть у двух паровозов. Представим себе такую картину ― существуют два паровоза, и оба друг друга ненавидят. И говорят им ― ну раз уж так все плохо, давайте, сойдитесь в лобовую. Кто ― кого. И вот ― шипят оба локомотива, извергая зло. Накопили они пар, а тут ― неожиданная техническая подстава, дают им возможность постоять супротив друг друга и покричать. И вот, шипят они, подают гудки.
– Ты, сволочь, не тот уголь ешь! ― кричит один паровоз.
– А у тебя котел медный! Ненавижу медь!
– А ты, посмотри на свой сухопарник!
– А у тебя кочегар ― лох!
– А у тебя машинист ― лох!
Так они ярятся, пока пар не выйдет. А уж как пара нет, так и не столкнуть их лбами. У людей есть схожие черты. Но здесь никто соперницам пойти на мировую уже не предлагал, так как и было очевидно, что ничего такого не может случиться. Ненависть женская сильнее мужской ― она с виду слабее, но имеет дополнительные черты ― такие как затаенность, ожидание, умение ненавидеть долгое время, не расслабляясь. А тут еще и две блондинки, существа особые. Так что, шансы для безболезненного решения проблемы, видимо, исчерпались еще давно.
Александр Миронович сложил перед собой ладони ладошкой и потер их. Захарова принесла папку с бумагами, Мартур Власович подоспел с особенным «Паркером» для росписи. Дуэлянтки стояли по сторонам, сорваться друг на друга раньше времени им не давали. Они напоминали двух бойцовых собак, которых держали на поводках.
– Хочу заметить, что я вообще лучше всех, ― произнесла Анна, ― и все остальные ― не чета мне.
– Скоро ты узнаешь, кто ты, ― ответила Тоня, ― я много езжу, если хочешь знать, на конвенты, а там ― очень много мушкетеров, а уж на шпагах со мной никто не сравнится.
– Да болонка ты, а не мушкетер, ― заметила Анна, ― на таких, как ты, и силы тратить жаль. Тебя одним плевком обезвредить можно. Если хочешь знать, я тоже езжу на конвенты, и тоже знаю мушкетеров. И еще, я хорошо скачу на коне. А ты можешь на коне?
– Я знаю, на чем ты хорошо скачешь!
– Ах ты сука!
– Болонка хренова!
Тут им дали подписать бумаги, и, так как тип оружие был уже оговорен, появился специальный человек, имя которого было Роман Юрьевич. Он разнес оружие по обе стороны, включая запасное, дав проверить его и секундантам. Время Ч. Близилось. Александр Миронович предложил сделать пятиминутный перекур перед схваткой, и он, перерыв этот, продлился целых пятнадцать минут.
Ветерок похорошел. Может быть, способствовали этому птицы, которые из глубины подлеска подошли к окраине, как будто кто-то звал их. Вряд ли они способны были оценить происходящее, но, безусловно, их занимал необыкновенный эмоциональный всплеск в эфире. Речка нагревалась. Серебристая плотва и узкий пескарь подбирались ближе к поверхности. Местами из воды высовывались рыбьи рты ― возможно, они тщились что-то сказать людям, но пока еще никому не довелось понять эту речь. Может, именно тут и была истина? Да кто б это открыл, да стал необыкновенным инноватором? А еще ― стрекоз стало больше. Поначалу ж это были лупоглазые синие гиганты, а теперь в воздухе было полным полно стрекоз ярко-красных, научное название которых ― стрекоза-метальщица.
Перекур же был позади. Группа организаторов разошлась по сторонам. Дуэлянткам выдали шпаги. Роль рефери выполнял Мартур Власович, лысый мужчина при небольшой бороде. Сам он был облачен в легкий бронежилет, что, конечно, было вполне допустимой нормой, учитывая, что сражаться собирались дамы. Тут же и свисток был у него в руках.
– Слушаем внимательно, ― проговорил он, ― по условиям боя разрешается все. Удары можно наносить в любую область, любой стороной оружия, а также руками, ногами, головой, зубами. Запрещается нападать на зрителей и секундантов. Нападение на судью может быть рассмотрено как нападение. Все понятно?
