Читать книгу Собрание сочинений. Том пятый. Рассказы - Сергий Чернец - Страница 3

Пассажирский самолёт летел навстречу солнцу, над лесами и посёлками навстречу закатному красному горизонту. Это был не стремительный элегантный «ТУ-104», а бывалый, порядком облезлый (то было время заката гражданской авиации) АН-2, кукурузник по-народному. Кукурузники летали по районам и в каждом райцентре были приёмные аэродромы. Устроенные в стороне от посёлков, на окраинах, в подходящих полях на открытой местности.

Слепящее солнце висело прямо перед глазами лётчиков. Когда главный пилот, чтобы дать отдых глазам, снимал тёмные очки и начинал смотреть по сторонам, – оранжевый круг оказывался всюду, куда бы он ни смотрел. Он отпечатывался на зелёном фоне кудрявого леса внизу, на синеве неба по бокам от самолета. Второй пилот, Алексей Шуркин, сидел зажмурясь. Похоже было будто он спал. Позади пилотов, в своём тесном закутке, сидел самый молодой член экипажа, склонясь к рации, пилот-радист – Костя. Он совсем недавно получил это назначение. Это был всего пятый его самостоятельный рейс, он чувствовал себя неуверенно, ему всё казалось, что он может потерять связь с землёй, и оттого он беспрестанно терзал своих коллег на земле, которые поддерживали с ним связь. Старательно выстукивая ключом, он задавал земле совершенно ненужные вопросы. Земля отвечала ему то насмешливо, то сердито. Там радисты прекрасно понимали, в чём дело, и, слыша надоедливый позывной Кости, улыбались и отвечали.

В самолёте находилось всего четыре пассажира. Врач Иван Григорьевич летел в районный городок, потому что должен был там пересесть на поезд для дальнейшего следования в Москву на курсы повышения квалификации. Это был сильно поседевший человек добродушного вида. Он почему-то стеснялся того, что едет учиться (на старости лет), и уклончиво говорил: «Людей еду посмотреть и себя показать…». Молодая девушка Галя Степанова летела в город домой, где её отец был партийным работником, членом исполкома. Она возвращалась от старшей сестры, у которой провела летние каникулы. Летела она на самолёте второй раз в жизни, и ей было страшновато. Чтобы отвлечься от тревожных переживаний, она заставляла себя думать о школе – интересно, какой будет самый первый урок? Приехали ли все ребята или опоздает кто-нибудь – некоторые уезжали на отдых к морю, что они расскажут?.. Разговаривать ей ни с кем не хотелось, но её одолевал вопросами сидевший рядом рыжий великан-человек в кожаном пальто – директор лесного хозяйства Павел Загунский: «Ты, дочка, куда летишь?» – бесцеремонно начинал он свои расспросы и, не дождавшись ответа, говорил: «Я лично сплав леса проводить «перебрасываю» себя в новый районный сектор. Сплав для нас, лесовиков, что для мужиков-крестьян жатва. А то и больше…» – и тут же он задавал новый вопрос: «Как, дочка, не страшно? Вот я лично уже свыкся». Но по всему видно было, что боялся он сам. Галя молчала. Самолет почему-то пару раз встряхивало – воздушные ямы было не миновать.

Четвертым пассажиром был военный – Майор Аршинкин. И ему, майору, было очень плохо. Видимо, он знал, что ему будет плохо, и предусмотрительно занял самое заднее место, где была перегородка «туалетной комнаты». Майор был капельмейстером оркестра окружного Дома офицеров и летел в районный городок инспектировать гарнизонный оркестр…

Солнце, вдруг, что-то уж очень быстро покатилось к тёмно-синей полосе на горизонте. Геннадий Лужин (первый пилот) подтолкнул локтем, казавшегося спящим, второго пилота Шуркина.

– Вижу, – сказал Шуркин равнодушно, посмотрел на часы и прибавил. – Вылезет точно, как в аптеке… —

Да. Метеорологи не ошиблись: именно в этот час (а лёту и было час двадцать) – в зоне видимости лётчиков должен был появиться серьёзный облачный фронт с грозовыми задатками. И это он вылезал сейчас из-за горизонта навстречу солнцу, создавая впечатление, что солнышко неестественно быстро закатывается.

– Радист! – крикнул через плечо Лужин. – Запроси у городка (города №) погоду… —

Костя нервно застучал ключом. Земля не отзывалась. В наушниках верещали какие угодно позывные, кроме позывных городка (№). Руки у Кости мгновенно вспотели и стали влажными.

– Маркелыч может не дать посадки, – усмехнулся второй пилот. Оба они летали не раз и диспетчера аэродромов им были знакомы. – Это в его стиле – гроза подходит пока, мы бы успели, но он «аккуратист» … —

Геннадий Лужин пристально вглядывался в горизонт, который за короткое время уже весь раскосматился черными вихрами туч. Солнце заползло за один такой вихор, и вихор стал багряным, подсвеченным изнутри.

– Радист! Чего тянешь? Давай погоду! – крикнул сквозь шум мотора через плечо Лужин. Костя сжал зубы и продолжал стучать ключом…

Самолёт начало покачивать. Майор капельмейстер скрылся за перегородкой в туалетной комнате. Только звуки, едва слышные от его кашля выдавали что он там делал – его тошнило.

В пассажирском отсеке стало сумрачно, неуютно. Врачу Ивану Григорьевичу стало зябко. Он застегнул пальто на все верхние пуговицы и засунул руки в рукава… Рыжий лесовик Загунский перестал мучать Галю расспросами, сидел с мрачным, недовольным видом… Галя смотрела на часики и сказала сама себе: «Скоро – дом. Папа наверное, уже собирается на аэродром встречать меня…».

У радиста Кости даже дыхание перехватило, когда он услышал наконец позывной городка (№). Он схватил первый попавшийся бланк. Не заметив, что на бланке был записан последний ответ ему земли («Если нечего делать, ложись спать»), он начал записывать радиограмму, приказание городского аэродромного диспетчера… Это было категоричное приказание: прекратить полёт по маршруту и совершить посадку на промежуточном лесном аэродроме, около посёлка Белый. И как раз ниже приказа оказалось: «Если нечего делать, ложись спать»…

Лужин, прочитав радиограмму, удивлённо оглянулся на радиста, но тут же всё понял и, смеясь, передал бланк Шуркину. Тот прочитал и поморщился:

– Аккуратист… Везёт нам с тобой, Генка. Ночка предстоит – первый сорт, – в лесу, на заброшенном аэродроме. —

– Радист! – крикнул Лужин. – Ответь: пошли в Белый. —

Самолёт, резко накренясь, начал делать разворот. Пассажиры тревожно разглядывали вздыбившуюся землю. Сперва они подумали, что уже прилетели и самолёт готовится к посадке. Но пока они смотрели то в одну сторону, то в другую, отыскивая город, самолёт выровнялся и снова летел, как прежде. Только мрачная картина заката теперь была с левой стороны, а не перед глазами пилотов. Сразу всё понявший, не раз уже летавший по районам, врач объявил: «Идем садиться в Белый!» – видимо был уже с ним такой случай, когда использовали запасной аэродром.

«Как в Белый? Зачем в Белый?» – загудел рыжий лесовик Загунский. – «Меня в городе (№) „пикап“ ждет! Мне ещё надо деньги в банке выцарапать! Безобразие! Кто у вас тут главный?» —

Врач взглядом показал в сторону пилотской кабины и сказал: «Туда нельзя. Запрещается!». «Вот устроились!» – Загунский хотел встать, но в это время самолёт тряхнуло, он всплеснул своими длинными ручищами и рухнул в кресло.

Галя Степанова прислушивалась к разговору, но она ещё не поняла, что происходит… Врач Иван Григорьевич всё понимал, но отнёсся к этому с полным равнодушием, хотя ему надо было, а будто бы совсем и не надо, пересаживаться в городке на поезд, чтобы ехать дальше…

Майор Аршинкин находился в полном неведении. Он страдал «самолётной болезнью» в туалетной комнате…

Самолет летел над океаном леса. Но океан кудрявого леса уже не был зелёным, – он был фиолетовым и все темнел и темнел…

Аэродром.

Комендант аэродрома села Белый Яр, как в действительности называлась рядом стоящая деревня, называли запросто – Белый, был одинокий пожилой Сергей Фомич Второв, и свою работу он совсем не любил. Как он сюда попал – это особая история: его сюда назначили.

Когда он приехал в родную деревню, тут еще жили в основном пожилые старые жители. Работы особенной в деревне не было, но его назначили заведующим почтовым отделением, которое сохранялось и в котором работала одна бабушка-старушка. Всю жизнь Сергей Фомич служил в армии. – остался старшиной на сверхурочную службу по контракту, а потом продлял контракт по просьбам начальства. Старшиной он был хорошим, главное начальству подчинялся, привык подчиняться. Вот и в деревню свою приехал, а председателю колхоза, в селе, где центральная усадьба, человек был нужен. Деревня Белый Яр была заброшенная, люди переехали, но аэродром и почта были колхозу нужны.

Деревня Белый Яр располагалась на небольшой проплешине среди густых лесов. Сергей Фомич часто бродил по лесам с ружьишком, и не ради добычи дичи, а просто любил посидеть у костра возле мелкой речушки-ручья среди леса. Работу на почте он тоже не любил. Почта, однако, приходила и привозили посылки для отправки на самолёте раз в месяц в первых числах. Письма и посылки лежали многоцветной грудой на столе в отделении, в маленьком домике на краю поля. Зимой присылали трактор, чтобы чистить снег со взлётной полосы аэродрома. Но большинство времени проводил Сергей Фомич в одиночестве в своём маленьком домике рядом с домом почтового отделения. Иногда от нечего делать он начинал перебирать конверты на почте. Мелькали адреса – Ялта, Рига, Москва. Львов, Мурманск, Тула… И ему становилось грустно. Почему он сам не знал…

Только к прибытию самолётов приезжали грузовики уазики, и аэродром становился похож на аэродром. Самолёты на лесном аэродроме не задерживались. Кому охота заночевать в тесном домике Фомича? А потом аэродром вообще законсервировали – к центральной усадьбе в колхозе проложили хорошие дороги и почта перенесена была в большое село за пять километров от аэродрома. Числился аэродром еще как резервный, за прошлое лето на аэродроме Сергея Фомича побывал только один самолёт, который проводил аэрофотосъемку лесов, он задержался на три дня – взлетая и садясь по три-четыре раза за день. Лётчики тогда жили в доме у Сергея Фомича. Потом опять всю зиму была тишина, трактор приходил, однако после больших снегопадов, по запросу Сергея Фомича, все-таки аэродром ещё окончательно не закрывали.

Сергей Фомич тосковал. Он подал «рапорт» (как привык в армейской службе) о переводе его на другую работу в почтовое отделение хотя бы, но уже больше полугода ответа на рапорт не было. Единственной утехой последнее время был такой же одинокий, как он, лесник, живущий в лесу на кордоне в пяти километрах в глубине леса. Они ходили друг к другу в гости. Иногда вместе охотились. Как настоящие лесные люди, оба они были не речисты, умели приятно проводить время и молча. Они хорошо понимали друг друга… обоим было за пятьдесят. Оба прожили жизнь бобылями, больше всего на свете любили родные свои леса, (ракетная часть, где служил Сергей Фомич тоже находилась среди леса, была секретной).

Неделю назад лесник Фёдор Николаевич заболел. Сергей Фомич сообщил об этом по телефону в санчасть на центральную усадьбу. Обещали прислать врача. А на другой день позвонили и сказали, что врач выехал принимать роды в какую-то дальнюю деревню.

Сергей Фомич каждый день навещал больного друга. Лечил его своими лесными средствами, варил отвары трав, но больному становилось всё хуже и хуже. Сам Фёдор Николаевич стыдился своей болезни. Ругал её последними словами, но она была сильней его. Встать он скоро не мог уже, всё лежал в поту. Забываясь, он тяжко стонал, положив свою огромную узловатую руку на живот, где таилась проклятая, изнурявшая душу болезнь. Его то знобило, а то вдруг схватывала такая горячка, что пот ручьями бежал по его конопатому большому лицу…

Сергей Фомич как раз собирался идти к другу, чтобы всю ночь провести у постели больного, когда зазвонил телефон и звонивший с аэродрома из города диспетчер приказал приготовиться к приёму пассажирского самолёта. Он повесил трубку и выругался.

Было темно, туча закрыла всё небо своей чернотой добавляя жуткости. Пришлось зажигать огни посадочные, которые пробивались до этих двигающихся вверху огромных масс. Сергей Фомич ждал и самолёт, и дождь, который уже начал было накрапывать.

____

Самолёт плыл низко над лесом. Качка усилилась. Самолёт то проваливался, то взмывал, будто подтолкнутый разволновавшимся океаном густого леса. Ветер будоражил леса всё сильней. Летчик Лужин сосредоточенно смотрел вперёд, почти инстинктивно реагируя штурвалом на беспокойное поведение машины.

– Аэродром залит светом. Париж встречает гостей, – так шутливо Шуркин подтолкнул Лужина и показал ему на желтые точки-черточки огней прожекторов.

– Вижу… – Лужин уменьшил обороты мотора. – Не могли побольше сделать площадку. Садись тут, как на льдину в Арктике… – он молодым юношей служил в Арктической авиации, всегда вспоминал про это, видимо пришлось пережить трудности, которые так сильно запечатлелись в памяти.

Постепенно снижаясь, Лужин сделал круг над аэродромом, примеряясь к площадке по огням. Шуркин сказал:

– О бензине помни. Заправщики нас здесь не ждут. —

Лужин повел самолёт на посадку…

На земле подрулили к самой комендантской будке-домику. Первый на землю спрыгнул майор Аршинкин.

– Здравствуйте начальник! – приветствовал он Сергея Фомича. – Принимайте гостей со всех волостей! – ему уже полегчало, внутренности успокоились и, пустые, больше не тревожили, даже настроение было чуть приподнятое, от облегчения после «самолетной болезни».

Сергей Фомич невесело поздоровался. Он думал о больном друге.

Из самолёта вылез директор лесхоза Загунский. Стоя на лесенке, он посмотрел по сторонам, мгновенно с его лица исчезло злое выражение.

– Ух ты, богатство какое! – спустившись с лесенки на землю, воскликнул он, глядя на стену стройных сосен за домиками почты и избой Сергея Фомича. – Золото! Валюта в чистом виде! Ну в какой Канаде могут быть такие сосны? Жила у них тонка! —

Последним на землю сошел врач Иван Григорьевич. Он шатался почему-то, как пьяный, – его знобило.

Лужин разговаривал с Сергеем Фомичом:

– Охраны тут нет по-прежнему? —

– От кого охранять-то? – Комендант насмешливо смотрел на лётчика. – Кто ваш самолёт сопрёт? Белки лесные что ли? —

– А ты прикол организовал? —

– Да что вы, ей-богу?! – разозлился Сергей Фомич. – Приколы, приколы… На что они? Лес-тайга кругом как стена стоит. Птице не прорваться… —

– Ну, вот что, комендант. О птицах ты заботься на досуге. А сейчас давай топор, верёвки – будем прикол делать… —

Пока под крылья самолёта забивали в землю колья и крепили к ним машину, опустилась настоящая ночь. Ветер поднялся не на шутку сильный, – первый пилот как будто предвидел это. Лес гудел при каждом порыве ветра. Когда уже собирались уходить в дом, ветер ворвался на взлетное поле. И словно он обрадовался этому небольшому простору. Так вертанул над всем аэродромом, что самолёт качнулся на приколе. Лужин выразительно посмотрел на Сергея Фомича…

Все собрались в небольшой тесной избе.

Галя одна пригорюнясь сидела на крылечке, но, когда дождик из мелкого крапа перешёл в настоящие струи ливня, тоже забежала в избу.

Майор Аршинкин сидел у окна и спрашивал у рыжего «лесовика», директора лесхоза: «Где же мы находимся?». Загунский издевался над ним как мог: «Где находимся? – хохотал он. – Значит, так… Москва, Центральный парк имени великого писателя Горького. Аккурат – аллея чудес…».

В это время черную тучу надвое рассекла ослепительная молния, через окно осветившая даже половину дома. Сразу же сухо треснул гром и загудел эхом отражаясь по всему лесу. Ветер продолжил гул леса.

– Вот тебе и аллея чудес… – растерянно сказал Загунский. – в тайге находимся, товарищ военный. В гостях у её величества тайги-матушки… —

– Всё это ужасно, – тихо промолвил майор Аршинкин. Ему снова стало плохо, засосало в пустом животе, после самолётной болезни.

– Это верно, что ужасно… – задумчиво согласился «лесовик». – Если мой «пикап» уйдет из города (№) без меня, будет полная труба… —

Радисту не понравилась теснота в домике, и он уговаривал летчиков ночевать в самолёте…

– Десять человек в такой тесной избёнке! Ты подумай только. Задохнуться впору. А там мы сядем в кресла, как цари!.. – говорил он Лужину.

– Я лучше здесь, – робко возразил первый пилот, – и тебе не советую – ветер вон какой, не дай-то бог, что там будет… —

Врач Ива Григорьевич, которого всё еще знобило, давно занимался печкой. Ветер доставал и до печной трубы, даже дверка всё время открывалась, выталкивая в комнату едкий дым. Даже висячая лампочка над столом качалась и мигала. Галя Степанова забилась в уголок на лавочку возле печи и украдкой вытирала слезившиеся от дыма глаза. Она боялась, что подумают, будто она плачет… Впрочем, ей действительно хотелось заплакать – она чувствовала себя одинокой, беспомощной, и все эти люди вели себя так, будто она не существует вовсе… Майору Аршинкину опять стало плохо, и он выбежал из дома. Вслед ему рыжий Загунский сказал: «Коренной латыш – без Риги жить не может… – он успел познакомиться с майором еще до посадки на самолёт в аэропорту. – Побежал свою Ригу искать…» – пытался пошутить «лесовик».

Его шутку никто не поддержал. Хихикнул только молодой радист Костя, примостившийся возле окошка и поглядывающий на самолёт, все-таки желающий уговорить первого пилота, когда стихнет ветер, чтобы ночевать на креслах «как цари».

Сидевший на корточках перед печкой Иван Григорьевич сказал: «Это от человека не зависит. Природа!..».

– Точно, – подтвердил Лужин. – В Арктике у нас был летчик. Хороший летчик! Дай бог каждому так знать и чувствовать машину… Так он в полёты ведро с собой брал. Вот как природа над человеком пошутила! —

– Небось сумел обмануть все медицинские комиссии… – улыбнулся Иван Григорьевич, и сев рядом с Лужиным продолжил – А это уже воля человека. Тоже великая сила. Другой раз она посильней природы будет. Вот был у меня пациент, очень ценный партийный работник, страдал алкоголизмом – чего уж хуже. Наследственность у него была такая что ли? Как запьет – дым коромыслом. Лечили мы его и гипнозом, и сном. Уколы делали. Подержится, подержится – и опять за своё… Вызывает меня как-то секретарь горкома партии, спрашивает: «Можете вы его вылечить, наконец, или человека в архив сдавать?» Я ему говорю: «Делали всё, что могли, – не помогает». Секретарь очень рассердился. «Никуда, говорит, ваша медицина не годится, если не можете человека от баловства вылечить! Ладно, говорит, мы его сами лечить будем, мы на бюро обсудим эту наследственность!..» И обсудили… Что же вы думаете? Третий год человек не пьет. Встречаю его недавно в театре, смеётся: «Не туда, говорит, вы мне уколы делали, до совести не проникало». Вот вам и природа вместе с медициной, – закончил, смеясь, Иван Григорьевич.

Тут Сергей Фомич, понял, что у печи сидит врач, и начал вести себя странно: то тяжело вздыхал, глядя в окно, то вдруг начинал бродить по избе, ставшей такой тесной, что натыкался на всех. – Он недолго ходил из угла в угол, не сводя глаз с Ивана Григорьевича.

Разговор поддержал директор лесхоза Загунский:

– Да что там говорить, воля человека – это всё! Вот у меня случай был в прошлом году. На сплаве у нас. Лес ведь, он сам к реке не побежит. Его надо сперва свалить. Потом каждое бревно требует обработки. Сучья надо же обрубить. А когда сучья обрублены – то с хлыстами есть две комбинации: или нарезать на брёвна на месте – это одна комбинация. А другая – тралить хлысты на сплавной склад и разделывать там. Вторая комбинация лучше. Мы за неё боремся во всесоюзном масштабе, поскольку… – и далее рыжий «лесовик» рассказывал длинно и было абсолютно непонятно, какое отношение имеет его история к разговору о человеческой воле.

Под этот «нескучный» рассказ Костя радист привалился головой к стене у окошка и засыпал. И только по привычке, когда рыжий «лесовик» начинал гудеть сильнее, приоткрывал глаз. Заснула и Галя Степанова, привалясь к теплой печке. Врач Иван Григорьевич постелил пальто возле самой печной дверки и тоже привалился к стене сев на постеленное пальто, и хотел засыпать. Рыжего слушали только пилоты, да и то Шуркин катал ребром ладони по столу хлебный шарик, следя за ним так пристально, словно ничего интересней этого шарика для него не было.

Сергей Фомич присел возле Ивана Григорьевича.

– Доктор, а доктор… вы не спите? —

– Нет. Что случилось? – открыл врач глаза.

– Сидите, сидите. Я только спросить хотел… Если у человека сильные боли в животе, что надо делать? —

– Надо прежде всего посмотреть больного, – с учительской интонацией ответил врач.

– Это понятно… – Сергей Фомич встал и отошёл к окну.

За окном лес-тайга бушевала. Удары грома ещё были слышны уже вдалеке, и лил сильный дождь, струи которого наискосок хлестали от порывов ветра по стеклу окна. Сергей Фомич шумно вздохнул.

Рыжий «лесовик», дойдя до описания, как штабелюется сортиментный лес, вдруг остановился, махнул рукой и сказал:

– В общем, делов не оберёшься… – стал приглядывать местечко, где прилечь.

Лужин, исподволь наблюдавший за Сергеем Фомичом, обратился к нему:

– Комендант, поди-ка сюда… – сказал он тихим голосом. Сергей Фомич послушно подошёл к летчику… – Ты что, болен? —

– Я? – Комендант встретился с прямым и добрым взглядом лётчика. – Я-то здоров. Болен мой друг, лесник. Тяжко болен. Сдается, помирает человек. Железный, лесной человек, мужик, а стонет как малый ребёнок. Прямо плачет… – Сергей Фомич, может быть, впервые осознал, как дорог ему человек, с которым соединила его суровая судьба в дружбе. Поперёк горла у него, вдруг, встал горький комок, отчего и лицо сморщилось. – Помирает человек, – сказал он тоскливо, едва проглотив комок горечи.

– Где он? – по-прежнему тихо спрашивал Лужин.

– Да тут. Где ему быть? В лесу, конечно. Пять километров отсюда. —

Лужин встал из-за стола и присел на корточки возле Ивана Григорьевича. Врач дышал судорожными глотками, а зубы отбивали мелкую дробь, его знобило, вероятно он простужен. Лужин притронулся к его руке – она была жаркой и влажной.

– Кажется, и наш доктор свалился, – шепотом, обернувшись, сказал первый пилот.

– Вы его разбудите, – предложил Сергей Фомич. – может, это он со сна трясётся… —

В это время врач открыл глаза, увидел склонившегося над ним летчика.

– Что случилось? – спросил он с чисто докторской готовностью.

– Нужна ваша помощь, доктор. Человек умирает. —

– Кто? Наш военный пассажир? – спросил врач, намекая на майора.

– Что вы, доктор. Я – живой, – отозвался из полутьмы майор Аршинкин, он давно занял место в дальнем углу избы на лавочке.

– Местный лесник, – сказал Лужин.

– Какой лесник? Где лесник? – со сна забормотал директор лесхоза. Всклокоченный, он поднялся, ничего не понимая.

– Где больной? – спросил доктор и встал. Его шатнуло в сторону, но Лужин вовремя его подхватил и поддержал.

– Погодите, доктор. До больного пять километров. Лесом… А вы сами – того… —

Иван Григорьевич потрогал свой лоб ладонью.

– Немного температура поднялась… Но это не страшно. Идёмте! —

– Нет, доктор, так не выйдет. В лесу чёрт знает что творится. Вам не дойти. Есть план другой – больного мы доставим сюда.

– Да вы что? С ума сошли? – Иван Григорьевич вырвался из рук Лужина, подхватил с пола своё пальто и начал одеваться. Опять его шатнуло, и он беспомощно привалился к печке.

Лужин закурил папиросу и сказал врачу:

– Вы оставайтесь. А мы завернём больного потеплее и осторожненько принесём сюда. Проще простого. —

Иван Григорьевич сдался не сразу. Он подробно расспросил Сергея Фомича о болезни его друга. Потом долго и дотошно инструктировал Лужина, как больного нести – «ни в коем случае не поворачивать ни на живот, ни на бок даже». В это время Сергей Фомич уже ладил носилки. А первый пилот разбудил Костю, подготовил свой экипаж. Одевался и директор лесхоза Загунский. Заметив, как Лужин вопросительно смотрит на него, он решительно сказал:

– Я тоже пойду. Это ж мои кадры болеют…

– Тут неважно, чьи кадры, просто надо помочь человеку, сказал майор Аршинкин. Он стоял уже одетый, в шинели.

– Вы останетесь, – строго сказал ему Лужин. – Наш доктор сам болен, и кому-то из мужчин нужно остаться здесь…

Пятеро ушли в ревущий ночной лес-тайгу. Впереди с фонарём, легко шагал Сергей Фомич по знакомой ему лесной дороге-тропе.

________________

В доме больного горел свет. Это очень удивило Сергея Фомича. Но ему пришлось удивиться ещё больше, когда, подойдя ближе, он ясно услышал в доме сердитый мужской голос.

Мокрые они ввалились в дом. Больной сидел на постели, опустив ноги в тазик с горячей водой, от которой аж парило, а около него с полотенцем в руках хлопотал сам председатель колхоза Иван Иваныч. И ещё светловолосый паренёк возился около растопленной печки. Иван Иваныч, увидав пришельцев, растерянно спросил:

– Зачем пожаловали? —

Лужин объяснил, кто они и зачем пришли.

– Смотри, что надумали! – воскликнул он, не то восхищенно, не то раздражительно, подумал и сказал: – Дельно. А то я тут домашними средствами действую, а у вас врач имеется… —

Больной сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Похоже, что он не понимал происходящего. Но когда его стали одевать, он очнулся и стал возражать:

– Да что вы, ей-богу!.. Что я, грудной, чтобы меня нести? Я сам пойду… —

Его не особенно слушали. Он быстро впал в беспамятство и снова стонал без сознания. Закутали его в овчинный тулуп, уложили на носилки и понесли.

Сергей Фомич с фонарём шел впереди. Иван Иваныч, стараясь перекричать ревущий от ветра лес, рассказывал майору Аршинкину, который нёс носилки сзади:

– Мы с молодым шофёром пошли охотиться. С ночевкой. На утренний перелёт. А к вечеру буря. Мы хотели домой. Не успели с болота выбраться. Шофёр завёл меня к леснику. И вот – на тебе. Лежит человек одни-одинёшенек. Стонет. И помочь некому… —

Иван Иваныч по привычке перешёл на разнос и критику, как привык командовать в своём колхозе. И получалось так, будто во всём майор Аршинкин виноват…

– Вы что же думаете? Что леса – это дикие звери? Нет, уважаемый! Леса – это и люди! Я вам расскажу, что это означает! Обросли, в городах, понимаешь, медвежьим салом. О людях в деревнях забыли. Я вам этот жир в два счета спущу!.. – критиковал городских председатель колхоза.

Майор Аршинкин слушал его и, как выросший в городе и всю жизнь проживающий в городах, в самом деле чувствовал себя виноватым.

– Работа у нас такая, – сказал он свое возражение, но Иван Иваныч его не слышал за ревущим среди леса ветром…

_______________

В доме коменданта, на аэродроме, больного положили на лавку возле печи. Теперь командовал врач Иван Григорьевич.

– Дело неприятное, – после осмотра сказал он. – У больного может быть обычный аппендицит. Воспаление. Как он еще не взорвался, – а может взорваться в любую минуту, поэтому нужна срочная операция… —

Растолкав всех, председатель Иван Иванович бросился к телефону…

Он договорился насчет машины и насчет больницы, в которой уже вернулся врач и должен был завтра приехать к больному леснику.

Не прошло и часа, как больного увезли. С ним поехали Иван Иваныч и его молодой шофёр.

Крик председателя колхоза разбудил Галю Степанову. Она слушала, как он распоряжается и командует по телефону, абсолютно ничего не поняла и, решив, что всё это – продолжение сна, снова уснула.

А спустя ещё час в домике коменданта аэродрома было тихо-тихо. Кроме Сергея Фомича, все спали. Первым уснул врач Иван Григорьевич. Странное дело – его больше не знобило…

А утром самолёт возобновил свой «полёт на закат»…

Утро, умытое грозой. Было необыкновенно прозрачным. Казалось, вдали виден самый край света. Солнце теперь находилось позади самолёта, и тень его мчалась по земле впереди, ныряя в ложбины, взбегая на косогоры. Самолет вёл второй пилот, Лужин хотел поспать хотя бы эти двадцать минут.

Спустя часа два Галя Степанова была уже дома и завтракала вместе с отцом. Она увлеченно рассказывала, какая буря была в лесу и как они ночевали в маленьком домике. Она узнала о приключениях с лесником от того же рыжего дядьки, который донимал её вопросами: не страшно ли ей лететь.

– Правда, папа, интересно? – спросила она.

– Очень интересно, – рассеянно ответил ей партийный работник. Он, сурово сдвинув брови, читал заметку в газете, критикующую отдел пропаганды горкома. Он злился – критика была правильной. Кто её любит, хотя бы и правильную?..

– Очень интересно, – рассеянно повторил он и, вдруг, с недоумением посмотрел на дочку, – что здесь интересного? Он о её рассказе уже забыл. А может, он вовсе его и не слышал…

Конец.