Читать книгу Как сделать еврея счастливым - Шмиэл Сандлер - Страница 8

Угловая теория

Почерк у Уилла был мелкий и неразборчивый. Мне приходилось читать его записки едва ли не с лупой. Прошло немало времени, пока я обнаружил недостающие в дневнике страницы. За несколько дней до своей смерти, в нашу последнюю встречу, он сказал мне, что кто-то выкрал их у него. Тогда я был под впечатлением той суммы, которую он пожертвовал мне и списал это заявление на присущую ему подозрительность: наверное, затерял где-то, а может просто не дописал свой опус. После убийства Уилла его странная подозрительность уже не казалась мне необоснованной. Я по-настоящему забеспокоился, и первый кто пришел мне на ум в качестве потенциального вора, был незваный гость, описанный Уиллом в его дневнике. Никаких улик против него у меня пока не было, но интуиция говорила мне, что именно у этого человека была прямая корысть заставить Уилла молчать. Я перебрал в памяти всех наших общих знакомых, но не нашел ни одного, которого исчезнувшие страницы могли бы интересовать. Уилл, в сущности, был простым и безобидным парнем. В последние годы он вел довольно однообразный образ жизни, а такие, как правило, врагов не имеют.

День Уильяма Иванова, также, впрочем, как и день всякого профессионального алкоголика, в нашем городке начинался в одном из пивных филиалов господина Фридмана. В сущности, о Фридмане я знаю немного. Человек он был практичный и не любил распространяться о своем прошлом. От Уилла, которым состоял с ним в приятельских отношениях, я узнал, что за плечами этого неразговорчивого бармена весьма бурное прошлое. В пору своей первой молодости Фридман был членом КПСС, заведовал складом в одном из филиалов самаркандского общепита и вообще считался фигурой значительной на небосклоне узбекской торговой мафии.

В Холо́не он появился в конце семидесятых. Дабы не загреметь в тюрягу под фанфары среднеазиатских оперов, заподозривших его в крупной афере, он вовремя сообразил смыться заграницу. Его бабка со стороны матери была еврейского происхождения, что позволило ему, не без взятки, разумеется, выправить свою звучную украинскую фамилию на не менее звучную еврейскую.

Таким образом, бывший партиец, заведующий складом и гражданин СССР Михаил Николаевич Зайченко, в одночасье превратился в Мордехая Наумовича Фридмана и в качестве такового немедленно дал деру в страну обетованную.

В Холоне Фридман-Зайченко открыл обширную сеть торговых точек по продаже пива и не прогадал. Поскольку из Самарканда Миша сматывался в срочном порядке, вывезти с собой какой либо капитал ему не удалось. Впрочем, довольно скоро он открыл в Израиле свое дело, и оставалось только гадать, каким образом ему удалось раздобыть деньги на раскрутку. Одно лишь у знавших Мордехая в Союзе как Зайченко, не вызывало никаких сомнений – его пивные заведения в Холоне процветали и приносили прибыль великую. Мошна Фридмана набивалась еще и потому, что страсть к пиву у здешних русских была превеликая. В свободное от работы время (если таковая имелась) репатрианты искали повод и средства для того, чтобы в одиночку или целыми коллективами предаваться тому чудному и пьянящему состоянию духа, которое возникает при общении выходцев из бывшего Союза за кружкой пенистого и терпкого напитка.

Адо́н Фридман (Адон – господин), с присущим ему коммерческим чутьем, верно и своевременно угадал главную слабость русских евреев Холона и, идя навстречу их неукротимому влечению к теплым радостным ощущениям, наладил в городе продажу пива – самого лучшего и свежего в Израиле. Разумеется, это не избавило бывшего завскладом от конкуренции. Его примеру последовали эмигранты из Украины, Молдавии и Эфиопии. Но у Фридмана были свои секреты, благодаря которым его пивнушки пользовались огромной популярностью не только среди русских, но также румын, поляков и даже эфиопов лишь недавно приобщившихся к этому райскому напитку.

Фридман, человек решительный, но скаредный, отнюдь не лишен был изобретательности. Потребление пива в Холоне он возвел в культ. В его кабаках имелся комплекс специальных уголков особого назначения. Самым известным из них был, так называемый, уголок для философских собеседований. Хитроумный бармен исходил из того, что после двух бокалов пенистого пива, изголодавшихся по общению репатриантов, тянет поразмыслить о парадоксах израильского общественного бытия. «Потребность мыслить свободно, подавляемая при социализме, в Израиле пробуждается с особой силой, – утверждал Фридман, – и тем, кто не привык еще держать мысль в напряжении, нужен стимул, чтобы в нужный момент привести мозг в движение»

Адон Фридман нашел, что таковым раздражителем может служить алкоголь и, сооружая уголок для философов, он предвидел это.

Следующий угол предназначался для вопросов связанных с бытом. Здесь обычно собирались мужчины несчастливые в браке. Они занимались тем, что поносили своих жен, тещ и уклад современной семейной жизни в Израиле. «Феминизм, доминирующий в стране, – утверждали они, – ущемляет социальные права мужчин». Кое- кто из них в пылу дискуссии доказывал даже, что «Феномен эмансипации женщин способствует укорочению размеров главного достоинства сильной половины человечества» Так, по крайней мере, утверждали израильские исследователи, и их оригинальные доводы служили аргументами в полемике холонских мужей. «Вместе с тем, – оговаривались мужья, – вовсе не размеры ужимающегося достоинства дают нам право на критику, а неудачный опыт бракоразводных процессов в филиалах холонского раввината»

Далее следовали уголки для политиков. Их было много, потому что желающие поговорить на политические темы всегда находились. Это были люди с ироническим складом ума, из тех, кто лишен от природы способности действовать, и цель своей жизни видит в испепеляющей критике неважно кого и непонятно за что.

И наконец, был еще один уголок для выяснения отношений. Угол сей, кстати, весьма уютный, имел два отделения. В первом из них за кружкой пива можно было свободно обругать всех лидеров правительственной коалиции, и во второй собеседники приглашались, если им вдруг приходило на ум развить вширь свои безобидные отношения, то есть, от теории участники дискуссии могли непосредственно перейти к практике. Уголок сей был еще более популярен, чем философский. Он имел форму ринга и назывался «Местечко для сатисфакцистов». Собеседникам разрешалось пускать в ход руки и в особых случаях ноги, обутые в байковые тапочки для смягчения ударов. Фридман тонкий психолог и знаток русско-еврейской души считал, что подобные побоища способствуют социальному расслаблению индивида, снимают с него нервное напряжение, вызванное семейными неурядицами, повышением цен и проблемами безработицы. Кроме того, он был убежден, что желание почесать кулаки, побить изуродовать, оставшееся в нас еще со времен мезозойской эпохи, свойственно нашим современникам, которые, как только представляются случай для удовлетворения сего древнего инстинкта, получают наслаждение, не уступающее по своей остроте тому, что испытывает советский человек, впервые приобщившийся к буржуазным ценностям. На мой вопрос, что он относит к таковым Фридман, снисходительно улыбаясь, отвечал «Погоня за богатством и взирание на мир как на место, где можно удовлетворить свои самые извращенные эротические наклонности…»

Сновавшие подле ринга, в качестве секундантов официанты, следили за тем, чтобы иные темпераментные дуэлянты не использовали в целях скорого эффекта пивную кружку или тяжелый табурет из знаменитого ливанского кедра. Фридман, не желая иметь дела с полицией, и, опасаясь за репутацию своих пивных аттракционов. Настаивал на том, чтобы дуэли завершались без последствий.

Я не был приверженцем философии Фридмана, хотя некоторые рациональные зерна в его теории готов был принять. Я не навязывался ему в собеседники, но покалякать он любил именно со мной. Мне это где-то льстило, ведь по общему признанию знавших его, коммуникабельным делец сей, никогда не слыл. Он не делал людям ничего дурного, но и филантропом назвать его было трудно. Впрочем, одно немаловажное достоинство в нем было – деньги друзьям он занимал охотно и никогда не заводил речь о процентах. Несколько раз он спонсировал меня, когда я в этом нуждался. Возвращая долги, я никогда не укладывался в срок и потому, встречаясь с ним, был вынужден делать комплименты его деловой хватке.