Читать книгу Медийный город. Медиа, архитектура и городское пространство - Скотт Маккуайр - Страница 22

Жизнь деревни повествовательна… В городе же зрительные впечатления сменяются, накладываются друг на друга, пересекаются, они «кинематографичны».

Эзра Паунд, 1921

Я ощутил новую реальность в детали машины, в обычном предмете. Я пытался найти пластическую ценность в этих фрагментах нашей современной жизни. Я заново открыл их на экране, в крупных планах вещей, которые произвели на меня впечатление и повлияли на меня.

Фернан Леже, 1923[58]

Город, разбитый вдребезги

В первом кадре выдающегося, но малоизвестного фильма Альберто Кавальканти «Только время» (1926) мы видим живописную парижскую улицу, оставшуюся от старого города, – ее вполне мог сфотографировать Марвиль перед османовским «наступлением». Но невидимые руки тут же рвут изображение на части, и оказывается, что это лишь открытка – из тех, что приобрели популярность с 1880-х годов. Париж 1920-х, намекает режиссер, уже нельзя уложить в рамки неподвижной картинки, особенно той, что успела превратиться в клише. Современный город требовал новых форм познания и репрезентации.

В своем фундаментальном труде «Производство пространства» Анри Лефевр отмечает: «Не подлежит сомнению, что примерно в 1910 году было разрушено некое пространство. Речь идет о пространстве здравого смысла, знания, общественной практики, политической власти, пространстве, прежде закрепленном не только в абстрактной теории, но и в повседневном дискурсе в качестве среды и канала коммуникаций, пространстве классической перспективы и геометрии, сформировавшемся начиная с эпохи Возрождения на основе греческой традиции (Эвклид, логика) и воплощенном в западном искусстве и философии, а также форме большого и малого города» (Lefebvre 1991: 25).

Тот факт, что Лефевр называет дату столь масштабной трансформации, является скорее всего попыткой образно подытожить воздействие сложных и взаимосвязанных изменений в области техники, форм производства и общественной жизни. Можно утверждать, что к 1910 году столь многое в самых разных сферах менялось так быстро, что возникло ощущение: старый мир и вправду разваливается на куски. Примерно с 1880-х годов лавина технических инноваций, включая электричество, телефон, стальные конструкции и «стены» из стекла в строительстве, постепенно преобразовывала городскую среду. На улицах появились трамваи, под ними прокладывались тоннели метро. Лифты стали «вертикальными коридорами» в новых высотных зданиях, а велосипеды и автомашины чрезвычайно увеличили мобильность горожан. Универсальные магазины превратили витрины в «искусство для масс». Искусственное освещение улиц, производственных помещений и общественных пространств фундаментальным образом изменило ритм работы и отдыха, а мерцание киноэкрана – формы тиражирования образов. На крупных предприятиях производственный процесс организовывался в соответствии с конвейерной логикой «фордизма» и «научными» принципами эффективности труда, сформулированными Тейлором. Эти изменения сопровождались фундаментальными сдвигами в науке, искусстве и политике: путы наследия Ньютона ослабли, «реализму» геометрической перспективы бросил вызов кубизм, а за капитализмом, казалось, неотступно следовал призрак коммунистической революции[59].

Урбанистическо-индустриальный мир чуть больше чем за одно поколение изменился до неузнаваемости, такие темпы и породили описанное Лефевром разрушение пространства классического города. В ходе этого процесса современный город стал живой лабораторией спецэффектов, обещавших – или грозивших – перекроить параметры идентичности людей. В знаменитом романе Роберта Музиля «Человек без свойств», опубликованном в 1930–1933 годах (его действие происходит в Вене накануне Первой мировой войны), передана атмосфера неопределенности, рожденная этими изменениями. Один из главных персонажей романа, Ульрих, говорит о том, что всем словно было неуютно в своем собственном теле (Musil 1979: 275). Этот зловещий дискомфорт, ощущение людьми себя «не дома» говорит о распространении в быстро меняющихся городах начала XX века того, что Вальтер Беньямин полувеком раньше назвал «отчуждением» парижан от собственного города в результате реконструкции Османа.

В этой главе мы рассмотрим изменения в жизни городов первых десятилетий XX века через призму, пожалуй, самого влиятельного средства их осознания – кино. Отправной точкой моей аргументации служит тезис, выдвинутый Беньямином и Кракауэром в 1920-1930-х годах: кино не просто одна из форм искусства, оно имеет особое отношение к формирующимся пространству и времени современного города[60]. Иными словами, в отличие от авторов многих недавно вышедших книг о «кино и городе» или «кино и архитектуре» я трактую взаимосвязь кинематографа и города как нечто более сложное, чем обычная репрезентация[61]. Я читаю эпоху кинематографа одним из неотъемлемых этапов возникновения медийного города, в ходе которого обратные связи, создаваемые медиа, стали все больше определять дух и энергию городского пространства.