Читать книгу Идущие полем - Снежана Каримова - Страница 3

В Серый Дом мы переехали в середине лета. За остатками покосившегося забора джунглями разрослись лопухи, растопырив широкие листья и поднимая плотные бульбочки цветов выше наших голов. Границу забора зеленые чудища соблюдали, предпочитая бывший огород бывшему полю. Я бы тоже хотел сохранить нейтралитет и не вторгаться в массу крепких сочных разлапистых врагов.

Анька несколько раз подпрыгнула, пытаясь разглядеть крыльцо.

– Мам? Нам туда что ли? А как?

Отец Анатолий, который любезно подбросил наше семейство от села до Серого Дома, почесал лысый подбородок.

– Как-нибудь с божьей помощью… – и дружески похлопал маму по плечу. – Обустраивайтесь, а мне пора.

Мама мелко закивала, и все разом глянули на меня. С тех пор, как папа ушел из семьи, божья помощь, обычно, принимала мой вид.

Я подошел вплотную к лопухам, огляделся и увидел черенок, прислоненный к внутренней стороне бревна, на котором когда-то висела калитка. Потянул за него и вытащил тяпку.

Вот как, оказывается, москвичи попадали домой!

Папа оставил нас в мае 2001 года, мне только исполнилось тринадцать лет. Той весной он похудел, осунулся, и я стал замечать, как часто взгляд его уплывал, когда он собирал с Анькой и Гришкой конструктор, а рука застывала с деталями, которые он даже не пытался соединить.

– Пап, ну ты чего? – выдергивал его Гришка из задумчивости.

А мама за ужином недобро шутила:

– Может добавки? А то совсем скоро исчезнешь.

Вот и исчез. Собрал вещи, пока мы с Гришкой были в школе, Анька в садике, а мама в церкви. И словно не было у нас папы.

Мы, конечно, обиделись сильно.

Предатель.

Не знал я тогда, что через два года поступлю также.

А в тот май наш мир рухнул. Аньке сказали, что папа в командировке. Она подходила, клала ручонку мне на колено, глядела серо-зелеными глазенками и утешала:

– Не грусти, папа скоро вернется.

Я кулаком утирал злые слезы и кивал сестре. Нельзя раскисать.

Мама, конечно, сразу слегла. Ее частенько поражали приступы безымянной болезни. Мы с Гришкой, словно заведенные куклы, продолжали ходить в школу, забрасывая по пути Аньку в садик, варили макароны и ели, сдабривая маслом и посыпая сахаром, и тайно надеялись, что отец вернется.

Не вернулся. Но мамина подруга Ольга стала заходить чаще и на жалобы мамы о том, что теперь она многодетная одиночка, всегда отвечала:

– Перебирайся в деревню, поближе к батюшке! Свои всегда помогут! Здоровье хрупкое у тебя, если что, за детьми приглядят, одних не оставят.

Глаза мамы, словно мыши, бегали из угла в угол.

– Да и с болячками твоими быть поближе к батюшке нужно. Собороваться, если что. А то пока отец Анатолий сюда доберется.

– А что такое «собороваться»? – шепотом спросила Анька.

– Соборование – отпущение грехов перед смертью, – четко и быстро сказал Гришка и с гордостью посмотрел на сестру сверху вниз.

Анька захлопала светлыми ресницами, открыла рот и горько заревела.

Я отвесил брату подзатыльник.

– Ну, ты, Гриш, и тупой! Зачем говоришь так? – и уже Аньке, – он пошутил, не плачь. Это обряд исцеления. Видишь, маме плохо последнее время.

– Так на смертном одре тоже нужно собороваться, – пробубнил недовольный Гришка.

Но старшему брату Анька верила больше, так что мгновенно успокоилась. А мама покосилась на нас, вздохнула и согласилась с Ольгой.

– Ты права. Здоровья у меня нет, работы нет, ничего в городе не держит.

– А я вам и жилье нашла! Бесплатное! Знаю я семью москвичей, они дом большой купили, а появляются там редко. Без присмотра старые деревянные дома разваливаются за несколько зим, так что от вашего проживания всем будет только польза. А эти комнаты можно сдавать, вот и деньги!

Ольга лихо распорядилась нашей судьбой. Прощай, Город! Здравствуй, Серый Дом.

И вот мы стоим вчетвером, хлопаем глазами, разглядывая новое жилье. Вокруг валяется поверженный тяпкой отряд лопухов. Анька аккуратно держит в ладошке чешуйчатые головки лопушиных цветков. Гришка сказал ей, что это головы гидр, которых я победил. Как выглядели гидры на самом деле, я не помнил. Но с тех пор, когда слышал об этих мифических существах, представлял мясистые стебли и широкие, чуть вытянутые, похожие на подносы, листы.

– Вот и заживем! Ближе к богу и к природе! – слишком бодро воскликнула мама и нервно засмеялась.

Гуськом, приминая ногами разнотравье, мы подошли к покосившемуся крыльцу. Пахло цветами, солнцем, нагретым деревом. Кругом жужжали пчелы, и Анька морщилась и хихикала, когда Гришка прикасался травинкой к ее носу. На лице сестры золотились веснушки – солнечные поцелуи. Тонкими ручками она отбивалась от дикого колоска и старалась все ухватить своими глазенками, ничего не упустить: ни мелкую птичку, ныряющую в траву, ни стрекозу, ни маму, ковыряющуюся ключом в замке.

– А мне здесь нравится, мам, мы курочек заведем или козу? – спросила Анька, оглядев владения.

Мама все еще воевала с замком: Серый Дом не хотел пускать внутрь смех, радость и шум. Он желал лелеять одиночество, как старик, хоронящий себя в воспоминаниях и тишине.

Но все-таки сдался – пожалел, что ли, четырех усталых путников, которым некуда было идти. Глянул мутными, давно не мытыми, окнами и заскрипел дверью: «Ноги вытирайте, не бегайте по лестнице, осторожней с огнем, следите за мелкими печными углями».

Мы вошли друг за другом и столпились у входа. А кругом много места, и второй этаж, и лестница, и своя кухня. Можно было бы небрежно говорить одноклассникам (бывшим уже) при встрече: «У нас теперь свой двухэтажный коттедж (и гектар земли дикого поля)», если бы не было коттеджу сто лет, а туалет не находился бы в холодной пристройке, а вода в колодце, а тепло от печи.

Но тогда летом в поле, в траве, в солнце, в деревянном уютно нагретом доме я только присвистнул:

– Ух ты!

А Гришка добавил:

– Вау!

А Анька возликовала:

– Это не дом, а целый замок! Мы, правда, будем здесь жить?

– Теперь у каждого будет своя комната, – довольно начал строить планы я.

– Но я не хочу свою комнату! – тревожно округлила глаза Анька.

– Боишься, что утащат волки, а мы и не заметим? – хихикнул Гришка.

– Гриш! – шикнула мама и погладила Аньку по голове. – Будешь спать со мной.

Да, целый дом после коммунальной квартиры казался дворцом – теперь можно смеяться, сколько влезет, бегать в поле до первых звезд, ходить босиком и не бояться, что тетка Люся будет снова бурчать, что мы играем не на своей детской площадке. Правда, площадок теперь тоже не было. А нет площадок, нет проблем.

Мы с Гришкой, скрипя сухими ступенями (ох уж этот дом – старик с ревматизмом), поднялись на второй этаж. Наверху было четыре комнаты, и древнее это жилье делилось на теплую и холодную часть – строительство времен, когда о газовом отоплении не то, что не мечтали, а даже и не слыхали еще.

Справа от лестницы было огромное окно с видом на мшистую крышу веранды. Гришка осторожно открыл старые рамы, впуская в дом свежий воздух, и сухие чешуйки краски посыпались на подоконник.

– Ох, как здорово будет загорать на этой крыше! – мечтательно сказал он, выглядывая в окно, – Я бы, наверное, мог лежать так целый день, особенно с бутылкой колы под боком. Холодненькой.

И Гришка цокнул языком.

– В следующий раз, когда будешь на веранде, задери глупую голову и посмотри на потолок, – намекнул я о своем открытии брату. – Я уж точно загорать на крыше не собираюсь.

Мама, придерживая длинный подол юбки, поднялась по лестнице вслед за нами.

– Давайте все пока поселимся в одной комнате, а там посмотрим. Надо не забывать, что мы тут в гостях, – распорядилась она.

– Угу, – вздохнул Гришка.

Мы обошли по кругу все четыре помещения на этаже. Первым оказалась летняя комната с двумя кроватями, кое-какой мебелью и книжной полкой. Мы все разом посмотрели на книги (светские, хе-хе). Мама поджала губы и неловко поправила платок на голове, мы с Гришкой сделали вид, что вообще не видим никаких книг, нет тут их, какие книги? Хорошо, что вещи хозяйские, а, значит, книги в безопасности. Они продолжали стоять, маня нас разноцветными корешками, даже не представляя, что жизнь их висела на волоске. Так утки, плавающие в пруду, не замечают нацеленного на них ружья… Так… ладно, о чем это я. О комнатах.

Следующая «холодная» комната была забита всяким хламом. Пол в ней потемнел и подгнил.

– Тут тоже загорать будешь? – слегка толкнул я Гришку.

Он что-то пробурчал под нос, и наша экскурсионная группа двинулась дальше.

Из двух «теплых» комнат с печками мама выбрала ту, что побольше. У окна стоял сервант, и она сразу соорудила в нем «красный угол», вытащив из сумки иконы. Кроватей же в комнате было только две.

– Недостающее возьмем из летней, – решила мама.

– Только, мам, с обустройством давай завтра, – молящее сказал я, потирая поясницу.

Сегодня были сборы в городе и тяжелые сумки, и лопухи – спина предательски ныла.

– Тогда мы с Тимом сегодня ночуем в той летней комнате? – спросил Гришка.

Мама вздохнула:

– Получается так.

Я пружинисто закачался с пятки на носок и обратно, стараясь не слишком радоваться. Жить на краю мира оказалось не плохо. В моем рюкзаке скрывался надежный союзник – фонарь, а, значит, впереди ночь с книгами. Ура!

– Давай будем представлять, что мы в походе, – сказал я Гришке, когда мы вышли из нашей комнаты-избранницы, которую после стали звать «жилой».

– Ага, еще, может, сварим суп в котелке? – хмыкнул Гришка.

– Это, пожалуй, слишком. Обойдемся все-таки электрической плиткой. А то наши соседи подумают, что мы совсем ку-ку. Приехали тут городские со своими порядками и кострами.

– Ты думаешь? Мне кажется, в этой глуши все готовят на огне, как в древние времена, – хихикнул брат.

Я не ответил, потому что, перескакивая через ступеньку, уже бежал вниз по лестнице.

На первом этаже были хозяйственные помещения: кухня, еще одна комната с печкой, но с земляным полом, баня, мастерская и крытый двор с деревянной пристройкой туалета. Больше всего нас удивила баня. На первом этаже дома! Но осмотр ее сразу дал понять, даже таким дилетантам в банных делах, как мы, что она совсем сгнила, и лучше, для сохранности остального дома, ей не пользоваться.

– Итого, пять печек, четыре кровати… – сосредоточенно бубнила Анька, упражняясь в счете – осенью в первый класс.

– Одна дырка толчка, – поддержал Гришка.

– Один ржавый велосипед, – добавил я.

– А сколько дверей и окон, я еще не сосчитала, – вздохнула Анька. – Дом слишком велик.

– О, Великий Дом! – возопил Гришка и выскочил на улицу.

Подождав маму, мы всей гурьбой отправились знакомиться с соседями. Вот живешь в городской многоэтажке, засыпаешь в своей постели и даже не думаешь, кто прижимается к стене с другой стороны. Ходишь по потолку чужих людей, и над тобой тоже топчутся незнакомцы. Другое дело – деревня. Здесь все скрываются за частоколами заборов, отделены расстояниями огородов, но при этом ты знаешь всех, и все знают тебя.

Костины – пара пенсионеров – уже суетились во дворе, с любопытством посматривая в щели между штакетинами. Они мне понравились. Их дочь работала на заводе в Подмосковье, и Светлана Викторовна сразу выдала нам трехлитровую банку сгущенки и огромную плитку шоколада. А еще десяток яиц. Костиных мы полюбили мгновенно.

Арсеньевы-дачники, кочующие на зиму в город, тоже не остались без подарков и презентовали нам корзину (ее попросили потом вернуть) с огурцами, редиской и луком-укропом-петрушкой. А Аньке вручили хвостатую морковку. Они предложили мыться в их бане, которая стояла на берегу небольшого пруда. Следующей зимой этой бани, благодаря Гришке, не станет, а тогда мы радостно согласились. Теперь не придется ходить в общественную, в село.

Нагруженные подарками, мы побежали вперед мамы варить яйца на электрической плитке и мыть овощи. Поле утонуло в оранжевом закате, и Серый Дом тепло золотился в последних солнечных лучах.

Лето в деревне обещало быть замечательным. Об осени и зиме мы не думали.