Читать книгу Идущие полем - Снежана Каримова - Страница 5

Анатолий Кусочков – наш священник, был странен не только фамилией.

У него не росла борода.

Хотя уже потом я иногда подумывал, а не брил ли он ее специально? Для расширения общины, так сказать. Безбородый седеющий интеллигентный мужчина, похожий на профессора, располагал к себе новоприбывших куда больше «медведя» с бородой до пояса и в русской рубахе с орнаментом.

Свою безбородость Кусочков объяснял службой в Семипалатинске. От него мы и узнали о самом радиоактивном месте в мире – рядом с Семипалатинском вел тайную жизнь огромный ядерный полигон. После второй мировой войны там испытывали первую советскую атомную бомбу, а потом еще не раз выращивали ядерные грибы. В общем, после рассказов отца Анатолия я радовался, что мы живем далеко от этого места, и не горел желанием когда-нибудь там очутиться.

Гришка же был другого мнения, его бомбы захватили надолго.

– Без бороды же, наоборот, удобно, не надо постоянно брить, а ты представь, как эти бомбы взрываются! – восклицал Гришка, рисуя руками в воздухе купол. – И все эти пустые дома, построенные специально, чтобы быть уничтоженными, и замеры, насколько каждый кусок и кирпич отлетел! Ух! Хотел бы я там тоже служить! Это как будто наша войнушка, только настоящая!

– И нужна она для настоящих смертей, – буркнул я.

– Для обороны, – возразил брат, любивший поспорить.

– У тебя жабры вырастут после этих ядерных грибов. Не факт, что радиация выберет именно бороду, как у отца Анатолия, – я покрутил указательным пальцем у виска.

Гришка надул губы, но с разговорами о бомбах присмирел.

Наверное, безбородый священник должен был сразу насторожить. Какой-то он весь не такой, неправильный. При Петре Первом староверы за бороду налог платили и с гордостью ее носили. Какой это батюшка? Без бороды?

Но в вопросах веры за нас все решала мамина подруга Ольга.

Это случилось еще при папе. Трое детей, коммуналка, безденежье, мама на хозяйстве, папа работник дома культуры, перебивающийся тут и там шабашками.

– А давайте я вас с отцом Анатолием познакомлю? – как-то сказала Ольга. – Задерганные вы все какие-то.

Мама с папой растерянно переглянулись.

– Не надо сразу ударяться в веру, просто поговорите. Он светлый человек, – успокоила Ольга и добродушно улыбнулась.

Вообще, я не помню, откуда эта Ольга взялась, кажется с маминой подработки. Просто однажды она вдруг появилась и стала частенько захаживать в гости. Приносила книги, все религиозные, и выслушивала мамины жалобы.

Ольга была одинока. Видно каждый человек хочет быть для кого-то нужным… и важным. Детей своих у нее не было, но она их любила, и ей нравилось возиться с Анькой.

Вслед за Ольгой, с ее легкой руки, в нашу жизнь вошел Кусочков, и основательно в ней закрепился.

Нас всех заново окрестили, три раза окунув в купель.

Для этого события мама сшила папе, мне и Гришке черные кафтаны, похожие на запашные халаты до самых щиколоток. Мы с Гришкой стали напоминать две мини версии Нео из «Матрицы».

Примеряя перед зеркалом обновку и завязывая пояс, я удрученно протянул:

– Мааам, ну что я как дурак!

За это, к восторгу Гришки, получил по губам. Ему тогда было всего лишь девять, и он воспринимал происходящее, как праздничный маскарад. Словно мы собирались на елку. Да и дело как раз происходило зимой.

Потом свой кафтан померил папа. И мы с Гришкой начали хохотать. За нами засмеялась и мелкая Анька. Папа тоже, глядя в зеркало, не сдержал улыбки. Кудрявый, полноватый, в очках – вот он на Нео точно не был похож. И наряд ему явно не шел. Но папа быстро стер улыбку, обернулся к нам и погрозил пальцем:

– Не вздумайте в церкви смеяться. Это не игра. Это наш совместный серьезный шаг.

В несветлое будущее.

Потом мама взялась за женскую половину семьи, и вскоре они с Анькой щеголяли по комнате в бордовых сарафанах до пят. В коридор коммунальной квартиры мама, правда, в таком виде выходить стеснялась – наш сосед, дядя Юра, был остер на язык и за словом в карман не лез. А мы теперь напоминали семейство ролевиков.

Будущая крестная Ольга подарила всем самовязаные нательные пояса – тонкие тесемки, которые носятся на голом теле и никогда не снимаются, даже в ванной или в бане. Еще какие-то новые знакомые родителей осчастливили нас лестовками. Эта разновидность четок почему-то всегда напоминало мне елку, которую рисует в детском саду малышня, ту самую первую елку из нескольких треугольников. Наши «елки» состояли из двух треугольников и из их верхушек выходили длинные шнуры, с прикрепленными к ним цилиндриками-«ступеньками».

– Это бусы на шею? – спросила Анька, рассматривая большие коричневые треугольники и перебирая «ступеньки».

– Нет, лестовку накидывают на левую руку, – пояснила мама. – Давайте поговорим о крещении.

Она посадила нас на мою кровать (Аньке разрешила взять любимую куклу и тихо возить ее по подушке), зажгла свечку, подсела к нам и в этом уюте стала тихо рассказывать про то, что нас ожидает в церкви. Поведала мама и о крови и теле христовом.

– Ээээ. Это мерзко, – заметил я.

– Ну… – замялась мама. – Это же понарошку. Всего лишь кусочек теста и вино.

– А вино разве можно? Мы пьяницами, как дядя Юра, не станем? – вставил Гришка.

– Не станете, – заверила нас мама. – Немного можно. Тем более это не простое вино, а церковное. И разбавленное водой.

Но все-таки вино. Мы с Гришкой хитро переглянулись. Вина мы еще не пробовали.

Мама, уловив наше игривое настроение, сердито поджала губы. Душевный разговор о священном таинстве клеился плохо. Наверное, просто мама сама еще тогда знала немного. Это злило ее и расстраивало. Она резко встала, сказала, что ей пора готовить ужин, и демонстративно вышла из комнаты.

Мы с Гришкой переглянулись и остались на месте. Анька, как ни в чем не бывало, продолжала играть куклой. На столе все так же уютно горела свеча, освещая стопку нашей странной одежды для новой жизни, и мы с Гришкой устроили для Аньки театр теней на стене. Тогда я подумал еще – и почему мы так редко зажигаем свечи? Это же так необычно и здорово. А потом уже, в Сером Доме, мы частенько сидели при свечах – постоянно отключали электричество. Бойтесь своих желаний.

Крестили нас зимой. Я хорошо запомнил это из-за ледяной воды в чане. Накануне папа самолично носил ведра с колодца. Один чан поменьше предназначался для нас, побольше – для родителей.

– Как будто великан затеял варить суп, – шепнул Гришка.

– Все возможно, – так же тихо ответил я. – Только Аньке не говори, а то она на крещении вой поднимет. Эта дурочка верит всему.

Хотя велик был соблазн нашептать сестре про похлебку из маленькой девочки и поглядеть, как она будет пищать и вырываться на святом таинстве. Наверняка, это дьявол искушал мою некрещеную душу. Правда, после ледяной воды он никуда не делся. Я все также продолжал думать, что если бы у меня был выбор, я за что не полез бы в этот чан.

Пока родители суетились с приготовлениями, мы с Гришкой отсиживались в церковном доме и развлекали Аньку. Гришка, помогая сестре справиться с ягненком в библейской раскраске, вдруг застыл с карандашом в руках.

– Я тут подумал, – зафилософствовал он, – ад всегда открыт для всех, а рай только для крещёных.

– Ну? – не понял я, к чему клонит Гришка.

– А если бы какой-нибудь старик на острове творил лишь добро, но его не крестили – крестить было некому, это что, получается, после смерти он попал в ад? – продолжил брат.

– А для кого бы он на острове добро делал? – отмахнулся я от Гришки, закрашивая желтым карандашом круг солнца в раскраске.

– Ну для зверушек там, например… Да и я же не сказал, что на острове он жил один.

– Так если он не один жил, то наверняка и священник на этом острове тоже был. Они везде заводятся. Это миссионеры.

– А вот на этом острове не завелся, – упрямился брат.

– Спроси у мамы, – посоветовал я, пожимая плечами.

– Вот еще! – возмутился Гришка и заранее приложил руку к макушке, будто уже получил подзатыльник.

– Или у отца Анатолия, – подсказал я.

– Спроси за меня, раз такой смелый, – буркнул Гришка.

– Мне кажется, – наконец, выдвинул я гипотезу, – что такой старичок попадет на какой-нибудь небесный остров и будет спокойно жить дальше, без дьявола и бога.

– А почему нам тоже нельзя просто творить добро без всего этого? – брат обвел руками подручники, пояса, кафтаны, заботливо сложенные мамой на стуле.

– Наверное, вырастем, узнаем, – снова пожал плечами я.

Гришка всегда задавал столько вопросов, а у меня не было ответов даже для себя.

Обряды. Их было столько, что казалось, на добро времени не оставалось. Мы занимались только собой и «умерщвлением» своих страстей. Где взять время на ближнего, когда надо успеть отмолить свои грехи?

Перед крещением намечалась исповедь. Аньке повезло, она по возрасту была еще «ангелом», а вот нам с Гришкой уже предлагалось покопаться в своих грехах.

На ум ничего не шло. Хорошо, что мама всегда рядом и услужливо напомнит, что ты успел натворить за одиннадцать лет жизни.

– Скажи про то, что пытался в дневнике исправить тройку на пятерку и обмануть родителей, – подсказывала мама. – Что съел кусок Гришкиного пирога и не подумал о брате.

На душе скребли котики. Вот знает отец Анатолий мальчика Тиму. И вроде считает неплохим мальчиком. А нет, не знает. Но скоро услышит, что мальчик Тима обманывает родителей и не думает о брате. Подделанную пятерку распознали и не пустили гулять. За съеденный пирог Гришка получил через пару дней мое пирожное. Но теперь, кажется, грехи мои вечно будут всплывать, и я снова и снова буду за них расплачиваться.

Правда, на деле все оказалось не так и страшно. И в тот раз я зря себя накручивал. До крещения все ко мне были добрее.

Я вошел в комнату священника в церковном доме и замялся. Кусочков попутно просматривал какие-то бумаги. Он поднял на меня глаза, не слыша исповедального бубнения, и задал наводящий вопрос:

– Грешен ли ты, сын мой?

Я подхватил:

– Грешен, отче…

– Раскаиваешься во грехах своих?

– Раскаиваюсь…

– Да отпустятся сему отроку грехи его, по неразумию совершенные… Иди, сын мой.

И это все? Я окрыленный и безгрешный выпорхнул из комнаты, придержав дверь для зеленого от волнения брата.

Потом пришло время самого таинства. Мама, быстро выскакивающая из чана в мокрой белой сорочке, напоминала мне русалку. Дрожащую несчастную русалку. Мы с Гришкой и папой крестились в плавках. А пятилетнюю Аньку окунали голенькой. Сестра и без истории с похлебкой кричала от холода и ужаса, не понимая, что происходит. Крестная Ольга пыталась ее утешить и подбодрить, но у нее не очень-то получалось.

Я глубоко вздохнул и забрался в чан. Ледяная вода обожгла. Кусочков бубнил там что-то, прикладывая руку к моей макушке, чтобы я погрузился с головой. И так три раза. Все это было довольно быстро, но тело сводило от холода. Наконец, таинство свершилось, и папа бросился растирать мою пупырчатую кожу полотенцем.

Кусочков надел на меня крестик и подпоясал для усмирения «живота» – страстей (ведь не зря говорят – совсем распоясался) тонкой нательной веревочкой – подарком Ольги. Тогда этому обряду я не придал значения, потом же мне стало казаться, что тоненький пояс на самом деле те еще оковы.

После таинства была самая приятная часть – трапеза. И вот, наконец-то, можно ехать домой.

В автобусе я прислушивался к себе. Поменялось ли что-то? Но кроме заложенного носа от студеной водички в прохладном храме перемены в себе я не чувствовал. Никакой легкости, никакой святости. И я даже разочаровался как-то, и немного грустил до приезда домой. Хотя вафельный тортик с горячим чаем перед сном излечили меня от непонятной тоски.

На следующий день в гости пришла бабуля, поглядеть на новокрещенную семью. Сама она креститься наотрез отказалась.

Мама засуетилась.

– Садись вот сюда, тут посветлее, – сказала она, махнув рукой на тумбочку у окна.

Бабушка пожала плечами, достала из сумки пакет с печеньем курабье, положила на обеденный стол и села за тумбочку. Мама включила электрический чайник.

– А мы вот только чай попили, – затараторила мама.

Мы с братом притихли, переводя взгляд то на маму, то на бабушку. Вчера мама нам рассказала, что отныне нельзя садиться с мирянами2 и никонианами3 за один стол и есть с ними из одной посуды тоже нельзя. Теперь же предстояло применить теорию на практике. Но, кажется, бабушку предупредить забыли.

Анька теребила длинную, до пояса, тонкую русую косичку и не сводила взгляда с пакета с печеньем.

– Мам, я тоже чай буду! Я не пила! – все-таки сдалась наша маленькая слабовольная сестра.

Вчерашняя лекция вылетела из ее головы при виде печенья… или бабушки.

Мама замялась с кружкой в руке и нервно поправила второй рукой платок на голове, который теперь решила носить постоянно. К слову, платок ей ужасно не шел, и казалось, что сейчас в комнате две бабушки.

Бабуля Первая вопросительно зыркнула на псевдобабушку:

– Что тут вообще происходит?

– Ну, понимаешь… Мы же теперь окрестились… А ты нет…

– И? – не сдавалась бабушка.

– Ну, мы теперь не можем есть за одним столом с мирянами.

– Чтоооо? Так, – бабуля резко встала и пересела за обеденный стол. – Или мы все дружно пьем чай, или я ухожу, и сама как-нибудь справляйся с тремя детьми.

Ольга, конечно, иногда сидела с Анькой, но она ведь работала. Так что мама, зависнув не несколько секунд, решила что «с ее здоровьем» можно пойти на уступки, и беспомощно глянула на нас.

Троих детей не надо было упрашивать, мы быстро заняли свои места.

Но кружку, из которой пила бабушка, мама потом еще раз показала нам и убрала отдельно с тарелкой, ложкой, ножом и вилкой:

– Это для бабушки и гостей! Не забывайте!

А потом добавила:

– Но все-таки старайтесь, чтобы бабушка не заметила. Зачем нам лишние ссоры и обиды в семье.