Читать книгу Добрая память - Софья Хромченко - Страница 13

К этой поре уже Соня ходила

Снова тяжелой: носить ей дитя

И горько, и страшно, и радостно было.

Муж сына теперь загадал не шутя.

Она же на дочку надеялась тайно –

Взамен чтоб умершей. И дочь родилась.

Мать была счастлива необычайно.

Григорий смирился, расстроить боясь.

Назвал Антониной – в честь старшего брата.

Скучал по Антону. Не слишком была

Соня, по правде-то, имени рада –

Всей мужней родне дочь забыть не могла.

Но с Гришей не спорила – тяжкое дело.

Ольгу позвали ребенка крестить.

Та в эту пору о сыне скорбела –

Случилось им с мужем его схоронить.

Отроку было двенадцать годочков,

Когда, простудившись, в могилу сошел –

Бессильны врачи были. Мертвая точно,

С неделю молчала мать в горе большом.

Потом на пол кинулась, в голос завыла.

(У гроба крестились все. Даже Матвей.)

Соня тогда Антониной ходила,

Свою вспомнить боль тяжело было ей.

Мать безутешную очень жалела –

Георгий Петрович забылся в делах,

Ольга ж отвлечься ничем не умела.

Страшился муж муки в любимых глазах.

«Оля, не плачь, – уговаривал, – полно!

На том свете свидимся… Кто здесь больны,

У Бога, – недуг всякий правит, – здоровы…

С Отцом мальчик наш… Нет ничьей в том вины…»

Слова эти мало жену утешали.

Второй раз родить помышляла давно,

И вдруг повезло им: ребенка зачали…

Да удержать не сумела его.

«Слишком по первенцу уж горевала, –

Мужа коря, ему врач говорил. –

Зачем обождали так времени мало?

Сын как три месяца в гробе почил!

Наследничек нужен?» – К семействам богатым

Доктор презренье питал про себя

И не сочувствовал сердцем утратам.

«Как Бог дал… Родить вновь хотела жена». –

«А ум вам зачем?» – Про их с первенцем горе

Не знал врач. Георгий Петрович глядел

На лицо без кровинки, угасшее, Оли

И, молитву творя, у постели сидел.

Творцу благодарен он был, что живая.

«Рожу еще», – голос жены прошептал. –

«Нет, в третий раз рисковать не желаю.

Нам скорбь не напрасно Господь снова дал.

Видно, не можем здоровых детишек

Произвести. Ты пойми уж меня:

Страшно мне, Оля, кого народишь ты». –

Беречь жену бремени стал как огня.

Тяжкие горести очень сближали

Ольгу и Соню – обе с детьми

Больше, чем радости, скорби узнали,

И обе несчастных в земле погребли.

Кому и расскажешь-то, кроме друг друга,

Что всякое дитятко можно любить,

Привыкнув, его не стыдиться недуга,

И как тяжело, хоть и крест, хоронить?

Соня найти, себя помня, умела,

Одолев души робость, такие слова,

Что Ольги Ивановны сердце согрела,

И в просьбе ей та отказать не смогла.

Вперед не подумала Соня, что сила

Немалая воли и сердца нужна

Стать крестной, едва свою кровь схоронила.

Это ж какой доброты быть должна!

Об этом сказала. Услышала: «Соня,

А я на твою теперь дочку гляжу

И меньше своей даже чувствую боли.

Муж отойдет горя, тоже рожу.

Вот непременно! Мне боязно, право,

А хочется счастья еще попытать.

Вдруг будет здоровый? Я, Соня, узнала,

Что после глухих всяких можно рожать». –

«Как Бог даст». – «Ах, Соня, тяжелым позором

Глухого ребенка считают родить

У нас до сих пор, а не горем! С укором

Глядят на родителей. Мне ль позабыть?

Глухих мнят и глупыми». – «Темность всё это».

Соне в дому никакого труда

Не поручали – ей места в нем нету,

Чтобы по силам трудиться могла.

Соня лишь шить хорошо и умела,

О чем упредил Матвей сразу. Свою

Ольга портниху менять не хотела,

И муж бы не дал опозорить жену.

(Прежде крестьянкам приданое шила

Соня, так пусть лучше даром живет.)

По имени-отчеству звать разрешила

Ей Ольга себя – Бог дал равно невзгод.

Интеллигентность ее признавала,

Порядочность. Мысли спокойно свои

Без всякой опасности Соне вверяла,

Когда без мужей они были одни.

Прислуга, напротив, весьма сторонилась

Соню – не знала, чего ожидать

От впавшей невольно в хозяйскую милость

И как положенье ее понимать.

(Втайне все слуги, любя, обсуждали

Хозяйскую жизнь.) Застав Соню в слезах

Однажды, расстроилась Ольга: «Едва ли

Не скажешь, за что теперь слезы в глазах!

Может, обидел кто?» – Соню смутило

Вниманье к беде ее, но наконец,

Расспросам ответствуя, проговорила: –

«Маме моей изменяет отец.

Сегодня застала его с поварихой». –

«Тьфу ты! Я думала, с дочкой беда.

Болезни детей – настоящее лихо,

А прочее (можем сравнить) – ерунда». –

Соня в ответ потрясенно глядела:

«Я будто в такую запачкалась грязь,

Какую не смыть мне». – «Обычное дело». –

«Вы, Ольга Ивановна, знали про… связь?

И не уволили?!» – «Мне доносили.

Завистники есть у отца твоего.

Матвея я вызвала. Поговорили.

И с ней». – «Что сказал в оправданье свое?» –

«Нехитро оправдывался: бывает

К жене дважды в год – так, вздохнув, объяснил.

Сказал, что супруг мой его извиняет;

Приличия ради прощенья просил.

Зачем не простить? Он работник хороший,

Честный. Вперед позвала я ее.

Фекла мне в ноги – ни разу что больше…

Только чтоб я пожалела его!

Плакала: любит. “Семь лет я вдовела

Честной вдовой, – уверяла она. –

А о́бнял он – сердце мое отболело!”» –

«Любовь для вас всё оправдать бы могла?» –

«Многое. Пусть…» – «Поражаюсь вам». – «Соня,

Ты помнишь: Господь обещал не судить

Тех, кто других осужденьем не тронет?

Трудно, но чаю прощеною быть.

Я слишком много сама нагрешила». –

«Чем же вы?!» – «Тем же. Муж любит меня,

А я неверна была, я изменила.

И, ладно, хоть вспомнить добром бы могла!

А то ведь такая мразь! Зариться можно

Только с тоски было вдруг на него.

Его и любовником, Сонечка, сложно

Назвать против мужа, поверь, моего…

Что с тобой, Сонечка? – Соня краснела,

Слыша куму. – Я смутила тебя…

Я совершенно того не хотела.

Ты ведь за мужем. Понять бы могла». –

«О, извините…» – «Поверь мне: напрасно

Байки давно про купцов говорят,

Будто развратны. Робела ужасно

Замуж идти. А за кем был разврат?» –

«Зачем вы … мне…?» – «Стыдно смущать тебя дольше…

Матвею для зятя мой муж предлагал

Денег, чтоб тот не служил ему больше,

А дело свое бы в Москве начинал.

Матвей наотрез отказался: “Нет, барин

Не забивайте ему ерундой

Голову”». – «Ольга Ивановна, знаю.

Спасибо. Но прав здесь, боюсь, отец мой.

Нэп – это до сроку. Кровь стольких пролили

Не чтоб богатели при деле своем,

Как в прежнее время, счастливцы иные». –

«Один знает Бог, куда нынче идем». –

«Ольга Ивановна, я вас хотела

Давно спросить: что ж не уехали вы

С семьей за границу, как армия белых

Терпеть поражение стала?» – «Кто мы?

Мы без России никто! – отвечала

Ольга. – Да мы и в России никто.

Зачем нашу кровь лить? Дворян что ли мало?

Максимум зла, что отнимут добро.

Но мы бы и так почти всё потеряли,

Если б уехали. Мы москвичи,

Мы русские люди. В Париже бывали.

Такая тоска, Соня, там, хоть кричи.

Это еще жили в лучшем районе,

А в бедном не глянешь вокруг – нищета.

Ходили там раз. Ах, никто нас не тронет!

В семнадцатом ведь обошла нас беда.

Хотя почти всё, что могли, отобрали

В пользу трудящихся: лавки, завод,

Доходный дом, вклады… И в доме бывали:

Ценности вынесли – это вперед.

Дом нам оставили. Нас пощадили.

Мало ль для счастья? Готова была

Я голодать, лишь бы только в России.

И муж уезжать не хотел никуда». –

«Как же он пережил?» – «С виду так просто!

В себе тяжело. Не перечить решил –

Выбора не было. Как стало можно,

Сразу же фабрику, Соня, открыл.

Кое-что в доме у нас оставалось

Ценного – продал. Всё в дело пошло.

Открыл магазин свой, и вдруг оказалось,

Что вровень былому достатка пришло.

Чудно́ вышло, Соня! А года три жили

Мы очень скромно. Прислугу почти

Всю рассчитали, а те, кто служили

Из верности, были на грани нужды.

Та повариха, которую, Соня,

Ты осуждаешь, от нас не ушла

В трудные годы. Теперь ли уволю?

Жаль, что не прочное счастье нашла». –

«Чем же вы жили?» – «У самого края

Москвы была лавочка. Как уж ее

Оставили нам – не отняли, не знаю.

Муж продавцом стоял время одно.

Не погнушался! А я б не сумела.

Я денег боюсь. Если вновь обеднеть,

За мужем нисколько б того не робела –

С голоду вряд ли мне даст помереть.

Он меня, Соня, простил, понимаешь?

Гордый! Я пала бы в ноги ему

С такою бы радостью! Ты и не знаешь!

Но боль ему вновь причинить не могу.

Не хочет, чтоб прямо мы с ним говорили

Про прошлое. О, как я знаю его!

Будто меня, точно Еву, лепили

Из мужа ребра, сотворя для него.

Муж всё мне простил! Даже нашего сына». –

«В его беде не было вашей вины». –

«Откуда ты знаешь? Вдруг худо носила?

Вдруг многим глухим я по крови сродни?

У мужа все слышали. Я же не знаю

Предков своих. Мой отец из сирот –

Подкидыш приютский. А мама, рожая

Меня, умерла – незнаком ее род». –

«Род неизвестный – теперь безопасный,

Но вы в роду мужа давно своего». –

«Отец мой способный был очень, по счастью,

Учитель гимназии стал оттого.

Сперва сам сиро́т учил[20]. Жизни суровой

Хлебнул, и с избытком! Хотел для меня

Доли иной – уговаривал, чтобы

Замуж я выйти согласье дала.

О муже моем угадал: «Он хороший,

Добрый. Плохому б тебя не отдал».

Что сло́ва отцовского в юности больше?

Себе в моем браке корысть не искал.

Учитель до гроба был. Мы просто жили». –

«Прислуга, наверное, всё же была?» –

«Какая прислуга? Старушку кормили,

Чтобы по дому она помогла.

«Выходи за купца! – первой мне толковала.

На кухне меня научила всему.

От отца не пошла, хоть ее зазывала. –

Зачем я на старость в чужой дом пойду?»

Мой муж с уваженьем к отцу относился.

Родные его, мной стыдясь упрекать,

Молчали сначала. Когда ж сын родился,

Каждый счел долгом мне в спину сказать:

“Зачем же не взял ты купеческой дочки

С приданым хорошим, и чтобы ее

Все предки известны здоровьем уж точно!” –

Сын умер у нас, а всё больно одно!

Я ничего мужу дать не сумела!» –

«Все ль живы, кто словом меж вами стоял?» –

«Не знаю. Родня уезжать не хотела

Его, как и мы. Один деверь пропал.

А остальные в Москве. Разорились.

Муж всем помогает. Давно ль перед ним

Гильдией первой иные хвалились?

(Муж во второй всю жизнь скромно пробыл.

До первой немного ему не хватало.)

Теперь молчат, Соня. Уж нынче не старь!

Родни у супруга известной немало.

Брату его титул дал государь!

С такими, как я, никогда не венчались

Купцы из их круга». – «Ваш муж именит

Без титула – родом своим. Вы остались

В России на смерть!» – «Твой отец говорит?

Меня тоже партией нагло пугает.

Он агитатор был? Мне рассказал.

На память из Ленина даже читает!

Тот, кажется, очень недурно писал.

Есть смысл». У Сони душа замирала

Близ Ольги Ивановны. В жизни своей

Она никого никогда не встречала

Хотя б отдаленно сравнимого с ней.

Дело тут было совсем не в достатке:

Ольга и внешне изящной была,

И внутренне тонкой. Узнала порядком

Горя, а злобы не обрела.

Тургеневский дух! Совершенно разнилась,

К счастью для Сони, она от того,

Какой богача жена прежде ей мнилась.

Хотелось сберечь от несчастья ее.

«Нельзя вам в России. Езжайте». – «За что же?» –

«Таких, как ваш муж, и оставили жить

Еще до сих пор, потому что он может

Помочь производство стране возродить.

После упадка, после разрухи

Чтобы скорее страну поднимать,

На время позволено в частные руки

Заводы и фабрики передавать.

А как станет легче, так всё возьмут снова.

В красной России ведь судят людей

По прошлому, роду, и негде другого

Взять вашему мужу. Езжайте скорей!» –

«Но если на выезд подаст заявленье

Мой муж, то не будет ли то означать

Советского строя его отторженье?

За это лишь могут арестовать». –

«Рискуйте! Другого к спасению нету

Пути». – «Всё оставить, где по́падя жить…

Вдали от родных, от могил?» – Без ответа

Остался вопрос. Что уж тут говорить?

Ольга отрезала: «Кроме России,

У нас дома нет. И спросить уж позволь:

Если б уехали мы, где б вы жили?» –

«Нам смерть не грозит. Это важно не столь».

Ольга окинула ласковым взором

Свою собеседницу: «Если бы я

Не знала отца, тебя пло́дом позора

Крестьянки от барина счесть бы могла.

Барин не баловал в вашей округе?

Ты на крестьянку не схожа лицом,

У тебя тонкие белые руки…» –

«Только отец мой мог быть мне отцом». –

«А ему?» – «Барина мы и не знали

В лицо своего. Отходила земля

То одному, то другому. Бывали

К нам управленцы и то не всегда.

Глушь! Как хотели крестьяне, так жили

Еще в крепостных. Лишь платили оброк.

Когда по реформе освободили,

Ценность свободы понять редкий мог.

На промысел прежде и так отпускали,

А уезжать насовсем не хотел

Никто. Нет оброка – платеж навязали

Всем выкупной, кто землею владел.

Оброк даже легче был. Только из книжек

Я и узнала, как мог дворянин

На землях своих показать, что он низок, –

Миловал Бог понять это родным». –

«Неужто ни разу не продавали?

И не секли?» – «Нет. Рассказывал дед

Власий, однажды двух братьев прислали.

Наш барин их выиграл в карты». – «О нет!» –

«Сам ставил собак». – «Ужасающе, Соня!

Против людей!» – «Не хотели венчать

Потом дочерей с ними – племя чужое,

И дико казалось людей проиграть.

Будто виновны. А юноши-братья

Были собою приметны, сильны.

В храм оба невест повели без согласья

Отцов. Знал священник, на тех нет вины.

Потом прижились. Вы представьте: мой свекор

(От мужа узнала об этом лишь я),

Одному из них внук! А я в детстве далеком

Рассказ этот байкой считала сама.

Не верилось: как это могут быть люди

Проиграны!» – «Ну, от дворян чего ждать! –

Ольга ответила. – Больше не будем

О неприятном с тобой толковать…

Смысла в том нет. Ты же вот не робеешь

С твоею наружностью, хоть объяснить

Каждому род свой едва ли успеешь.

По виду теперь тоже могут судить.

Не хочется в страхе жить?» – «Ох, извините,

Ольга Ивановна»… Год миновал.

С собою принес он немало событий:

Григорий шофером такси уже стал.

Конкурс большой был в Москве, отобрали

Самых достойных: чтоб сила была,

Грамотность, чтобы в роду все крестьяне, –

Один таксопарк на Москву был тогда.

В том же году родила Соня сына:

Григорий был счастлив, но радость его

(Александром назвали) сменила кручина:

Умер младенец. Пойми от чего!

Снова ребенка они хоронили.

Помимо Матвея у гроба тогда

Только Арсеньевы с ними и были.

Соня рыданий сдержать не могла.

Даже Григорий, и тот не стеснялся

Слез на глазах. Кого нынче винить?

Смерть берет тех, кто ей люб показался.

Тщетны попытки ее объяснить.

Письмо написал он домой. Прочитала

Матрена и долго молилась потом.

Григорий звал в нем ее «мамочка», «мама» –

Горькая весть обернулась добром.

Скучал по ней Гриша. Эх, город проклятый!

Жил бы он близко – прижала б к груди!

Гриша простил. Чего боле ей надо?

К Маше пошла: «Хочешь замуж? Иди.

Рожай, коль Бог даст. Ничего мы не знаем –

Кому когда срок и какая судьба». –

«Мама, да верно ли?!» – «Благословляю.

Брат твой простил и меня, и тебя».

Маша тут в слезы. Тотчас побежала

К Мише Круглову. Давно ждал ее.

Матрена три года его прогоняла,

А он выжидал и ходил все равно.

Любил Машу крепко. Он был простоватый,

Но добрый и верный. Прокофий судил,

Что Русь на таких вот крестьянских ребятах

Только и держится. Дай Бог им сил!

Сам был такой. Вскоре пара венчалась –

Матрена велела. (За день до того

Без праздника, тихо, семья расписалась.)

Увез Машу муж. Как жалел он ее!

Во всем помогал ей. Когда утвердилась,

Что матерью станет, то Груша взяла

В город сестру – кабы что не случилось.

Едва ль не сиделкой при Маше была.

К этой поре Соне с Гришей уж дали

Комнату: в двадцать седьмом проходить

В Москве по богатым чиновники стали:

Смотрели, как слугам приходится жить.

Уже власть довольно заметно клонилась

К отходу от нэпа. Расправятся с тем,

Кто нынче богат, – это чувство носилось

В воздухе вновь; понять всякий умел.

Георгий Петрович не оказался

Дома, но Ольгу предупредил:

Будут ходить. Сам Матвей вызывался

Всё показать: не завхоз ли он был?

Но Ольга ответила: «Вздор! Мне бояться

Нечего!» Смело одна повела

По дому комиссию. Было придраться

Не к чему: сытно прислуга жила.

У всех были комнаты – чисто, красиво.

Соня не думала и выходить:

Она – не прислуга. Для дочери шила,

Когда к ней вошли. Перестала тут шить.

Вошедшим всем прямо в глаза заглянула.

Встала. «Кем служите?» – «Я не служу», –

Хотела ответить, но Ольга качнула

Вдруг головой: «Я сама расскажу.

Швея моя. Муж ее – возчик». (Шофером

Григорий работал уже второй год

В таксопарке.) – «Неужто живут в коридоре?

Окна нет! Не стыдно? Тесните народ!

Ну, ничего! Ваше кончится время.

Ребенок один?» – «Был сынок. Умер». – «Смерть

В подобных условиях – это явленье

Закономерное! Больше не сметь!

Получите комнату», – Соне сказали

С улыбкой сочувствия. Видно, ее

Жертвой хозяев скупых посчитали.

Ответить она не могла ничего.

Так и стояла, не шевельнувшись.

Вышли. Отборный послышался мат.

Ушли. Матвей глянул им вслед, чертыхнувшись.

От злости был даже за дочку не рад.

«Спасибо вам, барыня», – той поклонился.

Соня заплакала. – «Что ты! Не плачь!

Если б не вышло, мой муж бы сердился.

Он сам наказал: “Куму с Гришей не прячь.

Жилье давать будут, но только прислуге,

Углом обездоленной”. Как не помочь,

Сама посуди, своей было подруге?

Тем более крестница мне ваша дочь!» –

«Ольга Ивановна!» – Соня хотела

Еще что-то молвить, но слов подобрать

Она, онемев, в тот момент не умела. –

«Нагло себя позволяли держать.

Барыня, как вы такое стерпели?!» –

Матвей возмущался. – «Подумаешь! Сброд!

Матвей Власыч, полно тебе, в самом деле!

Ты ж большевик! Погляди свой народ».

Матвей не ответил. Сказал всё как было

Барину, только одно умолчал:

Про мат – не расстраивать Ольга просила.

Был тот доволен: не зря подсказал.

«Пусть твоя дочка в Москве остается, –

Промолвил Георгий Петрович. – Оно

Мало ли как жене в жизни придется…»

Матвей слишком понял, вздыхая, его.

Откуда и взялся такой добрый барин

Среди тьмы тьмущей сволочи?.. В доме большом

Соне с Григорием комнату дали.

Те были, как в сказке, счастли́вы жильем.

Комната светлая. Жили в квартире

Всего две семьи. Услыхав два звонка

(К соседям один раз, к ним дважды звонили),

Григорий открыл дверь. «Ох, Маша плоха! –

Груша воскликнула прямо с порога.

Был день воскресный. – Забрали родить.

Коли жена твоя верует в Бога,

Так прикажи ей о Маше молить!

Может быть, если уж Соня попросит,

То всё обойдется. Не верю в Него,

Но как Он вдруг есть, верно, с Маши не спросит,

Коль та ей простит смерть дитя своего».

Соня молчала. В каком они веке,

Что рядом чужие, – забыла сестра

Гриши про всё. О родном человеке

Просила. Тяжелый ей крест принесла.

Первая мысль: «Туда Маше дорога –

В смерть. С дитём вместе». Хотелось просить

Радостным сердцем об этом у Бога,

Чтобы за дочку ее им не жить.

Мысли той злобной сама испугалась.

Молитва не шла в ум. И все-таки вдруг

Соне как будто на миг показалось,

Что Маша не враг, а потерянный друг.

Хлынули слезы. Тут Груша простилась

И, прежде чем кто-то успел отвечать,

Дверь затворив, быстро и́з виду скрылась –

Ходить не умела, умела бежать.

Порывистость ей даровала природа.

Соседи Архиповых между собой

Переглянулись сердито и гордо –

Не повезло их соседу с сестрой.