Читать книгу Добрая память - Софья Хромченко - Страница 14

12. Смерть Авдотьи

Оглавление

Ребенок родился благополучно.

Мальчик. Назвали Андреем его.

Григорий, отсутствием вести измучен,

Сам был к Арсеньевым. Ждали того.


Маша сама ему дверь отворила

И обняла. «Как она родила?» –

Соня у мужа не сразу спросила. –

«Мальчик. Не жалуется. Жива».


Соня в ответ ничего не сказала.

Миша работать пошел на завод,

И скоро семья новоселье справляла.

Двадцать седьмой канул в прошлое год.


В двадцать восьмом сперва жили спокойно.

Соню в детсад взяли вдруг как швею.

(Платили там и относились достойно.)

Нуждались в деньгах, муж смолчал потому.


Тонечка в ясли, потом в сад ходила.

Славная девочка. Дети росли

И у других. Вместе весело было.

Родство с Машей памятью крови спасли.


Матрена у дочери младшей бывала

Часто; чтоб Маше полегче с дитём,

Мать жизнь надво́е свою разрывала,

Впрочем, почти не жалея о том.


Надо так надо. Арсеньевым дали

Комнату новую: жили они

В доме другом, и уже не в подвале.

На сына питать вновь надежду могли.


Но родилась третья дочь – Алевтина.

Только Григорий Петра понимал,

Как жаждал мучительно тот иметь сына,

Хоть дочкой расстройства не признавал.


«В другой раз, – мечтал Петр, – будет удача!»

Работы Петра так не ведал никто.

Даже жена всё гадала, что́ значит

Упорное это молчанье его.


А может, и нет тайны? Просто закрытый,

Замкнутый? Петр представить умел

Секрет, где не надо бы, – жизнью он битый.

Давить, чтоб открылся, никто не хотел.


Да и без то́лку. «Рабочий? Аль служба?

Какая?» – старалась проведать жена. –

«Служащий». – «Службы твоей знать не нужно,

Что ль, никому? Не болтливая я!» –


«Груша, не то! Ну зачем волноваться

Тебе о работе моей? За детьми

Следи. Не хочу дома службы касаться.

Волю рассказывать только возьми!


Я ж тебя знаю: ты всё допытаешь.

Шаг за шагом». – «Чем худо?» – «Потом подведешь

Меня: брату, сестре аль чужим разболтаешь.

И мне цена будет, работнику, – грош.


Тайны тут нет, а молвы бы не надо». –

«Я обещаю со всеми молчать». –

«И не проси». – «Ну, скажи мне хотя бы,

Что детям я буду твоим отвечать!


Они ж скоро спросят!» Ей Петр ответил

Серьезно и вдумчиво, глядя в глаза: –

«Что я коммунист, расскажи нашим детям». –

«А больше им знать об отце и нельзя?


Стыдишься чего-то?» – «Не будут стыдиться

Меня мои дети – я слово даю!

Пришлось бы коль совестью мне поступиться,

Кормил бы богаче я, Груша, семью.


А ты до зарплаты моей занимаешь

В долг у соседей». – Смутилась жена: –

«Я думала: ты никогда не узнаешь».

Семья очень просто их, скромно жила.


Так жили и многие. Знала, что нету

Резона на мужа за тайну роптать:

На деньги Петра были сыты, одеты.

Ей вправе служебное не доверять.


По ней, Петр с ролью кормильца справлялся.

И матери деньги своей посылал.

(Гриша послать бы хоть раз догадался!

Видимо, мать до конца не прощал.)


Матрена ж у Гриши вовек не просила

Помощи. Было отрадно: вернул

Бог ей хоть тень любви прежней от сына.

Нельзя же мечтать, чтоб всё вспять повернул!


Горе осталось. Обида осталась.

Бывала у сына в Москве. Соня с ней

Почтительно внешне, но сухо держалась.

Свекровь извиняла холодный тон ей.


Соню она все равно находила

Хорошей женой. У Авдотьи просить

В долг денег, Прокофия втайне, ходила.

Авдотья велела о долге забыть.


Сватье́ была рада помочь. Помогала

Всем, кто попросит, – Матвей посылал

Довольно, чтоб денег с избытком хватало, –

За службу порядочно тот получал.


Авдотья Матрену ни в чем не корила –

Случай был с внучкой трагичный. Вины

Сватьи ничуть в нем не находила,

В чем сразу сказалась. Дружили они.


Со стороны дружба странно гляделась:

Матрена дородной и крепкой была,

Не по летам. Говоря, что хотелось,

Мужу, зачинщицей ссор их слыла.


Авдотья была женой нежной и кроткой.

Худая, с измученным, добрым лицом.

Знала она о неверности горькой

Матвея, того не сочтя подлецом.


«Одному в Москве тяжко», – сватье́ говорила.

Чуяла сердцем измену. Узнать

Не довелось ей соперницы имя. –

«Вздумал бы мой мне когда изменять!


И что, что далёко муж служит?! – вскричала

С гневом Матрена. – Жена-то дана

Богом навек одна! Церковь венчала!» –

«Матвей – атеист». – «Оттого и беда!


Много теперь развелось атеистов.

Совесть забыли! Прокофий глядел

Смолоду бабу одну. Взяла хлыст я!

Долго на улицу выйти робел!» –


«Ты… по лицу его что ль?» – «А то что же!

Пусть бы он шел к ней красивый такой!

Брюхата была я в ту пору. Построже,

Надо с мужьями». – «Матвей люб мне мой». –


«А мне мой не люб?! Жизнь отдам без огляда,

Но допустить не смогла до греха!

Всю жизнь мне божится с тех пор, что отрада

Одна у него. Ты уж больно тиха.


Я бы Матвею такое сказала! –

Авдотья лишь гневные речи ее

Слушала, вздохи роняя; молчала. –

«Не хвораешь, Авдотья?» – «Да нет. Ничего…»


Сама втихомолку давно уж болела.

Редко бывавшего к ней, огорчить

Мужа собою никак не хотела.

(Матвей не умел в ней болезнь различить.)


На Авдотье хозяйство, изба была, дети.

Смиренно несла она ношу свою,

Болей в спине не решаясь заметить

Вслух. Зачем молвить об этом? Кому?


Никто не поможет! Потом хворать стала

По-женски. Тут возраст – понятно. Матвей

Не мог угадать, отчего тосковала,

Глядела тем горше, чем будто нежней.


Мужу она всё безмолвно простила

И только украдкой в невольных слезах

Подушку беззвучно ночами мочила.

Во взгляде ее боль теснилась и страх.


Однажды она не сумела подняться.

Дмитрий поехал в Москву – известить,

Что помирает, далекого братца,

Да и в Москве чего нужно купить.


«Как помирает?!» – Матвей, не умея

Поверить известию, спрятал глаза. –

«Да говорю тебе!» – «Нет, я не верю!» –

Ему было ехать тот час же нельзя:


Георгий Петрович в отъезде, супругу

С собой взял: сама упросила его,

Хотя и зима. Стало им друг без друга

Недели не жить, как на грех. Вот чудно́!


Неделю спустя обещали вернуться,

Но задержались. Нельзя без господ

Службу бросать. Как назад обернутся,

Так в этот же день просить отпуск пойдет.


Барин отпустит. Ну, к Соне был дядя.

Сказал ей о матери: «Ехать должна

Хоть ты на село. Уж поверь, Христа ради:

При сме́рти Авдотья! Ты маме нужна!»


Соня поехала. Отпуск той дали –

Ее пожалели. Ах, сколько лет жить,

Столько поездки прощальной той к маме

До мелких подробностей век не забыть!


Мать очевидно уже умирала.

«Рак матки», – сказал Соне врач молодой.

Он только приехал в село. Вдохновляла

Его сперва мысль: с любой сладит бедой!


Людям поможет! А как помочь? Нету

Лекарств никаких. «Тут бы опий, – вздохнул. –

Да где взять? Хотя бы позвольте совет вам, –

Участливо Соне в глаза заглянул. –


Рак по наследству идет. Берегите

Себя. Если что-то встревожит вдруг вас

По женскому делу, к врачу приходите

Сразу. А мать вам никто бы не спас…


Простите меня… Я зайду». Не терпела

Уж боли Авдотья – кричала. Избу

Сковывал страх. Соня тихо ревела

Ночью в подушку: за что? Почему?


Плакали дети. Заботы хозяйства

Легли все на Соню. Неделя прошла,

Другая. Врач был. Помог Соне с участьем

(Иного не мог): наколол ей дрова.


Мороз стоял крепкий. Метель злобно выла.

К колодцу (один был в селе) за водой

В снегу по колено на тот край ходила.

Взмолилась однажды: «Скорей бы домой!


Ненавижу село! Помоги же мне, Боже:

Коль Твоя воля, чтоб маму забрать,

Дай легкую смерть поскорей ей. Не может

Она сносить боль, и ничем не унять.


Избавь нас от муки!» Опомнилась Соня

От ужаса, что пожелала она

Матери смерти, но в тот же день вскоре

Мать, впав в беспамятство вдруг, умерла.


Скорбело село. Барин в дом воротился

В конце декабря с женой. Было решил

Матвей, что в бега за границу пустился,

Ан нет! Он Матвея домой отпустил.


Вернулся в село Матвей. В доме лежала

На лавке Авдотья. Омыта была,

Одета для по́хорон. Мужа встречала

Красивой, но мертвой, отмучась, она.


Заплакал. Ее в тот же день хоронили.

Сурово глядела старшая дочь

На отца – его слезы не жалки ей были,

Да и не знала, чем может помочь.


Первая ночь с похорон… «Еду, Соня,

В Москву взять расчет. Ты гляди за детьми». –

Сказал на крыльце, с ней без сна ночью стоя. –

«Ждать ли с тобою мне новой жены?


Небось, теперь женишься на поварихе

Своей?» – Не ответил Матвей ничего.

Были слова дочки коротки, тихи.

Простить не умела отца своего.


Помнила, как с поварихой застала.

Столь непреклонною Соня была

В своем целомудрии, что полагала:

Сблизиться можно, лишь только любя.


Отец предал мать. Так о чем теперь плачет

Он, не таясь, если мать для него

Много, как прежде, уже и не значит?

Кого потерял, схоронивши ее?


Утешится скоро! «Я знаю, что дочки

У поварихи есть. С нею живут

В комнате. Две». – «Да, всё, Сонечка, точно.

Скоро невесты». – «Пока отдадут!


Если на ней всё же женишься, папа,

То приготовься, что детям твоим

Много придется без матери плакать:

Лучший кусок будет в доме чужим.


Твоих попрекать да гнобить Фекла станет». –

«Напрасно рисуешь злодейкой ее.

Хорошая баба». – «Тебя уж обманет!

Лишь бы женился. Потом всё одно».


Матвей промолчал. Воротившись в столицу,

Не застал барина – вновь по делам

Был тот. «Овдовел я. Приехал проститься,

Барыня», – буднично Ольге сказал. –


«Я соболезную. Дома ли Соня?» –

«Нет, на селе еще. Дочка моя

Не любит меня. Извините… От боли

Вырвались горькие эти слова». –


«Жену свою…» – «Я не застал уж Авдотьи

Живой», – понимая, вопрос упредил.

«Ах!» – «Это легче мне, барыня, вроде.

Мук бы не снес ее. Я хоронил».


Сверх должной платы его рассчитала.

Лет восемь назад (оба вспомнили тут)

Кучером в службу она ж принимала.

Работы спросил сам. А вдруг кем возьмут?


Добрая слава о доме ходила.

Позвали хозяйку – прислугу сама

Всегда нанимала. Про жизнь расспросила

Да (кучер умер недавно) взяла.


«Спасибо вам, барыня». – Вдруг догадалась: –

«А для чего же тебе уходить,

Матвей Власыч? Должность твоя бы осталась.

На Фекле женись. Вместе будете жить.


Детей возьми. Комнаты есть». – «Не годится,

Барыня. Я никогда не смогу

В память жены моей, больше жениться.

И жить в чужом доме с детьми не могу.


Им нужен свой. Я построюсь». – «Как знаешь.

Фекла надежная. Зря ты ее

Одну женский век доживать оставляешь». –

«Зачем же одну? Может, встретит кого.


Да мне ее жаль, но никак не владею

Собою я, барыня… Я ведь любил

Авдотью свою…» – «Что любил ты, я верю,

Матвей Власыч. Ты нам на совесть служил». –


«Я грешен пред ней, но любил! – Понимала

И это. – а Соню Авдотья моя

(С того дочь чужая) одна воспитала.

Я был в бегах. Ну, за мной и вина.


Прощайте!» – «Прощай». Уходя, кротко руку

Поцеловал ей. Предвидел: снесет

Еще не одну та в судьбе своей муку.

Однако пугать не хотел наперед.


К Фекле пошел. Между них объясненье

Было коротким: «Поеду с тобой

С радостью, – та говорила, – в селенье.

Детям за мать стану. Быть бы женой». –


Посурове́л тут: «Сельчане любили

Авдотью. Я здесь хорошо получал,

Она помогала всем. Мы б с тобой жили

Под гнетом молвы. Я ж с тобой изменял». –


«Ах, дела мне нет ни до чьих пересудов!» –

«Ты – городская. В селе чуть жила.

Тебе и привыкнуть у нас было б трудно…

Авдотья моя очень чистой была.


После нее на тебе как жениться?» –

«Я ль не чиста? Мы ж с тобой по любви…» –

«Любовь али нет, с чужим мужем ложиться

Жена б постыдилась моя, извини».


Сама прогнала́… Стало тяжко Матвею,

Будто второй раз жену хоронил:

Красивая, нежная, семь лет был с нею,

А счастья не смел дать – себя бы корил.


Легче один век… Как Соня вернулась

В Москву, Ольга в гости была. Рада ей,

Памятью Соня в тот день обернулась,

Как матери смерти просила своей.


Заплакала. Ольга, вздохнув, отвечала:

«Была бы я дома, отца твоего

При службе его никогда б не держала.

Служил до конца, зная горе свое!» –


«С любовницей это не шибкое горе». –

«Так ведь расстались! Письмо напиши

Отцу. Тяжело ему. Сильно ль виновен?

Зря осужденьем отца не греши». –


«Он мать разлюбил». – «Да откуда ты это

Взяла? Ты наивная, чистая ты....

Рубишь с плеча. У меня мамы нету,

Как я родилась. Отец умер, увы.


Ты, Соня, счастливая…» – «Маму любила

Всех больше на свете». – «А муж как же? Дочь?» –

«Это другое». – «Как Тоня красива

Твоя! Чисто куколка! Чем вам помочь?» –


«Здесь не поможешь. Как вы? Расскажите». –

«Я счастлива! Ездили мы в Ленинград

С мужем тогда, это так теперь Питер

В память Ленина всем называть нам велят». –


«Я не привыкну… Что Питер?» – «Красивый.

По совести, там никогда не была

Прежде, заочно ж его не любила

Ради Москвы. Нет, была не права!


Особенный город. Я видела мало:

Больше в гостинице. Снег был, мороз…

Поехать хотела сама. Тосковала

В Москве оставаться. Вот прямо до слез!


Была дата близка: уж три года нет сына.

Одна не умею ее я встречать…» –

Почти извиняясь за то, говорила

Ольга, желая отъезд оправдать.


Вновь не могла не задуматься Соня,

Какое той чуткое сердце дано.

«Дома вещь каждая помнит о Лёне –

О сыне … Вне дома не так тяжело.


В Ленинграде велела метель задержаться.

Мело две недели… Ах, сколько же мне

Мужу в любви раз хотелось признаться,

А признаю́сь пока только тебе». –


«Ни разу не молвили?!» – «Нет, не умею:

Утрачена слов о любви новизна

С другим. Повторяться как будто робею.

Сонечка, нежным словам нет числа!


Необходимо ль “люблю” молвить прямо?» –

«Муж вам говорит?» – «Да… До свадьбы, давно,

Он очень влюблен был в замужнюю даму –

Узнала недавно я, не от него.


А вдруг не забыл ее?» – «Глупости это!

Признайтесь, не медля!» – «Чужую беду

Легко развести. Со своей сладу нету.

Отцу не забудь написать своему».


Соня, как только смогла, написала.

Матвей очень рад был письмо получить:

Сердечным вниманьем оно всё дышало,

А было так трудно и горестно жить!


Каждый денек вспоминалась Авдотья:

Как приезжал к ней, как привозил

Подарки. Он днем забывался в работе,

А ночью спал мало. Себя все корил.


За всякое. Было тринадцать Ивану,

Саше – двенадцать. Настя была

Пятнадцати лет. А сестра ее Анна

Всех старше – семнадцать сменяла она.


Дочки хозяйство вели. Понемногу

Привыкли справляться. Месяц, другой

Прошел. Не умеющий жить одиноко,

Матвей думать стал, чтоб сойтися с иной.


Хоть и зарекся недавно жениться,

Очень уж тяжко пришлось одному!

Не к кому даже во сне прислониться.

Выбрал далекую кровью родню.


Степанида Матвея давно полюбила –

Еще как женат был. Глазами за ним

Жадными, горькими молча следила,

Когда на селе случай встречу дарил.


Она никому ничего не сказала

О чувстве своем. Безнадежной ее

Старою девой округа считала:

Косили заметно глаза у нее.


Кабы еще на войне не убили

Стольких мужчин, при нехватке невест,

Может, изъян бы ее и простили,

Но при избытке, безмужье, – той крест.


Смирилась с судьбой. Мало знала Матвея.

Росла – далеко был. И что ж что родня?

Тридцатилетнюю деву жалея,

Ей улыбался, встречая, всегда.


Было достаточно этой улыбки…

Родители померли. К брату пришел

Степаниды Демьяну. Сказал без заминки:

«Третий уж месяц, как вдов я, пошел.


Тяжко мне горе. Отдай Степаниду,

Демьян, за меня. Не расписаны мы

Будем с ней жить. Не держи уж обиду.

Чудно́ в сельсовет идти в годы мои.


Это теперь тоже браком считают,

Когда так живут». – Рассмеялся Демьян: –

«Не шибко ль сестра для тебя молодая?

Бери, коль пойдет. Промеж вас бы не стал».


Приметно сестрою Демьян тяготился.

Обузой считал. Когда, младше сестры

Пятью был годами, недавно женился.

Меж ней и женою пошли нелады.


Совсем неприятна сестра ему стала.

Демьян спал и видел, как кто-то возьмет.

Что росписи нету – ничуть не смущало.

Матвей слово держит – назад не вернет.


Позвал Степаниду. Она согласилась

К Матвею пойти. От удачи своей

В первое время их жизни светилась:

Ее не обидел ни словом Матвей.


Ласков с ней был. Да тяжелого нрава

Под грузом своей одинокой судьбы,

Дотоль пережитой, не миновала:

Ее никогда не любили, увы.


Родители старшую дочь обижали,

Предвидя беду ее, взглядом косым,

Хотя нет вины ее в том, унижали,

И бить не в диковинку дочь было им.


Стыдились они Степаниды, а брата

Жалели и холили. С детства была

Перед Демьяном уже виновата.

Слышал вперед: «Не возьмут со двора».


Сестры не жалел. Лишь Матвей на всем свете

Один пожалел ее. Горечь тоски

Матвея по прежней супруге заметя,

Ревностью сердце сомкнула в тиски.


Трудно ей было принять его горе.

Дети ж Матвея, ревнуя отца,

Страдая по матери, только дурное

В связи их видели, к мукам вдовца.


(Дочек его выдавать скоро было

Замуж самих – были юны они.)

Младшая мачехе сразу дерзила,

Иные молчали еще – до поры.


Что-то ей Настя такое сказала,

Чего Степанида стерпеть не могла.

Ударила Настю, что б место та знала.

Настя обиды простить не смогла.


Детей никогда у Матвея не били:

Авдотье и в ум бы прийти не могло –

Саму ее в детстве безмерно любили,

Матвей слишком помнил же детство свое.


Поднять на детей не решался он руку.

Им никогда он не смел причинить,

Характер их гордый, – в него ж, – зная, муку,

Какую ему довелось пережить.


Росли они вольно. Родным доверяли.

Между собою все были дружны.

И сразу о ссоре отцу рассказали.

Лишь глянул на дочь – тут слова не нужны.


Матвей объясниться позвал Степаниду,

Из дома не гнал, но, браня, причинил

Ей самую жгучую в жизни обиду –

Сказал: «Я тебя никогда не любил».


Душой еще жестче от слов его стала.

Настю взялась без предлога бранить.

Та же в долгу у нее не осталась –

За словом ей метким пешком не ходить.


В отца уродилась она красноречьем:

«Подстилка, – кричала ей, – ты! Не жена! –

И прочие слух оскорблявшие речи. –

Ты ровня ли маме? Мать доброй была!»


Степанида ее пуще всех не любила

В доме. «Косая!» – «Себя погляди! –

Степанида с усмешкой в ответ говорила. –

Косолапая! Девкой оставят, поди!»


(Настя в два года рахитом болела –

Голод был в Питере. Чудом жива.)

Степаниде и тут отвечать не сробела:

«Лучше уж девка, чем как ты жена». –


«Рада, небось, будешь ты и такому». –

«Я никогда себя не посрамлю!» –

«Выйдет сестра, запоешь по-другому». –

«Пусть идет! Стыд на нее не свалю».


Гордо глядела, расправивши плечи.

Нюра потише сестренки была.

Ту уж просватали. Долгие речи

О паре для Нюры молва не вела.


С детства любила она Журавлева

Степана. Когда возвратились в село

Из Питера вместе с детьми Поздняковы,

Тот скоро заметил в ней счастье свое.


Открыто ухаживал. В доме считалось

Его, что мужчина сперва отслужить

Должен, – разлуки чтоб с ним не боялась

Жена, а потом уж семейство творить.


Матвей понимал это. Делом решенным

Свадьба их виделась. Старше на год

Был Журавлев Нюры. Счастья влюбленным,

Им мнилось, ждать век, но кто любит, тот ждет.


Добрая память

Подняться наверх