Читать книгу Кристина - Стивен Кинг - Страница 15
Часть первая
Деннис – песенки о машинах
11. Похороны
ОглавлениеПлавники, как у акулы, и шины с белым кантом,
Едет – что летит, и вся блестит бриллиантом.
Когда умру, дружище, не дай подохнуть как собаке,
А отвези на кладбище в любимом «кадиллаке».
Брюс Спрингстин
Брэду Джеффрису, нашему прорабу, было за сорок, он почти облысел, зато мог похвастаться крепким телосложением и перманентным загаром. Он любил поорать – особенно когда мы выбивались из графика, – но в целом заслуживал уважения. Во время перерыва я подошел к нему и спросил, насколько отпросился Арни: на полдня или на весь день.
– На пару часов, только чтобы застать само погребение, – ответил Брэд. Он снял очки в стальной оправе и помассировал красные вмятины на переносице. – Только не говори мне, что тебе тоже надо. Вы оба в конце недели все равно увольняетесь, оставляете меня с этими придурками…
– Брэд, мне правда очень надо.
– Почему? Кем он вам приходится? Каннингем сказал, он просто продал ему машину. Неужели кто-то, кроме семьи, ходит на похороны к торговцам подержанными тачками?
– Он был не торговец, обычный старик. У Арни из-за всего этого могут быть проблемы, Брэд, я должен быть рядом.
Брэд вздохнул.
– Ладно, ладно, ладно… С часу до трех ты свободен, как и он. Но только если будете работать без обеда, а в четверг останетесь до шести вечера.
– Конечно. Спасибо, Брэд!
В час дня я поймал попутку и доехал до строительных бытовок. Арни был внутри: он уже повесил на крюк свою желтую каску и надевал чистую рубашку. Завидев меня, он чуть не подскочил от испуга.
– Деннис! Ты что тут делаешь?
– Собираюсь на похороны. Как и ты.
– Нет, – сразу отрезал он, и это слово проняло меня сильнее, чем все остальное – чем его отсутствие по субботам, чем холодность Майкла и Регины, чем его странный голос в тот вечер, когда я позвонил ему из кинотеатра. До меня дошло, что Арни полностью исключил меня из своей жизни, и случилось это так же внезапно, как смерть Лебэя.
– Да, – сказал я. – Арни, мне этот старикан уже снится. Слышишь, нет? Он мне снится! Я иду на похороны. Можем пойти врозь, если хочешь.
– Ты не шутил, верно?
– В смысле?
– Ну, когда позвонил мне из кино. Ты и впрямь не знал, что он помер.
– Господи! Ты что, думаешь, я стану шутить по такому поводу?
– Нет, – ответил он, но не сразу, а после тщательных размышлений. Я понял: Арни подозревает, что весь мир теперь настроен против него. Уилл Дарнелл, Бадди Реппертон, даже родители. Но дело было не в них. Дело было в машине.
– Он тебе снится?
– Да.
Арни обдумал мои слова, все еще держа в руках чистую рубашку.
– В газете написали, его хоронят на кладбище «Либертивилль Хайтс». Поедешь на автобусе или со мной?
– С тобой.
– Отлично.
Мы стояли на холме над кладбищем, не осмеливаясь и не очень-то желая спускаться к горстке скорбящих. Их было не больше пяти-шести, половина – старики в тщательно сохранявшейся военной форме, от которой буквально за милю несло нафталином. Гроб с телом Лебэя стоял над могилой, на нем лежал флаг. Жаркий августовский ветер доносил до нас слова священника: «Человек подобен траве, которую рано или поздно скашивают, человек подобен цветку, что расцветает весной и вянет летом, и оттого мы, люди, так любим все мимолетное и преходящее».
Когда служба закончилась, флаг сняли и какой-то человек лет шестидесяти бросил на гроб горсть земли, крошки которой соскользнули в могилу. В некрологе говорилось, что Лебэя пережили сестра и брат. Видимо, землю бросил брат: сходство было не поразительное, но все же было. Сестра на похороны не явилась; вокруг могилы собрались одни «мальчишки».
Двое из Американского легиона сложили флаг в треуголку и вручили его брату Лебэя. Священник попросил Господа благословить их, спасти и сохранить, возвысить и одарить своею благодатью. Скорбящие начали расходиться. Я оглянулся на Арни: его не было рядом. Он отошел в сторону, под дерево, и на его щеках блестели слезы.
– Все нормально, Арни? – спросил я, мысленно подмечая, что покойного никто, кроме Арни, не оплакивал. Знай Роланд Д. Лебэй, что Арни Каннингем окажется единственным человеком на свете, пролившим слезу на его скромных похоронах, он бы наверняка скостил ему пятьдесят баксов за свою дерьмовую тачку. Впрочем, она не стоила и ста пятидесяти.
В какой-то странной, почти безумной ярости он вытер щеки и прохрипел:
– Нормально. Пойдем.
– Ага.
Я подумал, что Арни решил уехать, но нет, он двинулся вовсе не к моему «дастеру», а вниз по склону холма. Я хотел было спросить, куда он, но осекся: дураку ясно, что он замыслил поговорить с братом Лебэя.
Брат тихо беседовал с двумя легионерами, зажав под мышкой флаг. На нем был костюм человека, не скопившего к пенсии больших денег: синий в тонкую полоску, со слегка замасленным задом. Галстук снизу помялся, а воротник белой рубашки пожелтел.
Он оглянулся на нас.
– Простите, – сказал Арни, – вы ведь брат Лебэя?
– Верно. – Он вопросительно и, как мне показалось, чуть настороженно уставился на моего друга.
Арни протянул ему руку.
– Меня зовут Арнольд Каннингем. Я был немного знаком с вашим братом. Недавно купил у него машину.
Сперва брат Лебэя машинально протянул руку навстречу – наверное, жест этот засел в подкорке американцев даже глубже, чем привычка проверять ширинку после посещения общественного туалета, – но, услышав про покупку машины, заметно смутился и чуть не отдернул руку.
Однако же не отдернул. И после быстрого рукопожатия сразу же спрятал ее за спину.
– Кристина… – сухо проговорил он. Да, семейное сходство определенно присутствовало: нависшие над глазами брови, выдвинутая челюсть, светло-голубые глаза. Но все же лицо этого человека было мягче, даже добрее; вряд ли оно когда-нибудь приобрело бы коварное лисье выражение, каким отличалось лицо Роланда Д. Лебэя. – Да-да. Последняя весточка, которую я получил от Ролли, была о продаже Кристины.
Святый боже, и этот величает ее по имени! А брата-то как назвал – Ролли! Трудно представить, что кто-то способен так называть злобного псориазного старикашку в замызганном корсаже. Впрочем, это прозвище он произнес без малейшей нежности или любви в голосе.
Лебэй продолжал:
– Мой брат редко пишет, но его хлебом не корми – дай над кем-нибудь поглумиться. Вы уж не взыщите, не могу подобрать другого слова. В своей записке Ролли назвал вас «глупой целкой» и сказал, что отменно вас поимел.
Я разинул рот и уставился на Арни, отчасти ожидая очередной вспышки гнева с его стороны. Однако тот даже бровью не повел.
– Отменно или нет, – спокойно проговорил Арни, – решать не ему, вы так не считаете, мистер Лебэй?
Лебэй рассмеялся, но не слишком весело.
– Это мой друг. Мы были вместе в день покупки.
Меня представили, и я пожал руку Джорджу Лебэю.
Солдаты ушли. Оставшись втроем, мы неловко посмотрели друг на друга, и Лебэй переложил флаг из одной руки в другую.
– Так чем могу помочь, мистер Каннингем? – наконец спросил Лебэй.
Арни откашлялся.
– Видите ли, меня интересует гараж, – сказал он. – Я сейчас чиню машину, привожу ее в нормальный вид, чтобы пройти техосмотр. Родители не разрешили мне держать ее дома, вот я и…
– Нет.
– …может, вы согласитесь сдать гараж в аренду…
– Нет, ей-богу, даже не обсуждается.
– Я согласен платить двадцать долларов в неделю, – сказал Арни. И добавил: – Двадцать пять, если хотите. – Я поморщился. Он был как ребенок, угодивший в зыбучие пески и решивший напоследок вдоволь наесться пирожных с крысиным ядом.
– Не может быть и речи! – Лебэй начал выходить из себя.
– Мне нужен только гараж, – сказал Арни, тоже теряя присутствие духа. – Только гараж, в котором она изначально стояла.
– Невозможно, – ответил Лебэй. – Я подал объявления о продаже в «21 век», «Недвижимость Либертивилля» и «Жилье в Питсбурге». Они будут показывать дом…
– Да-да, конечно, в будущем, но до тех пор…
– И покупателям может не понравиться, что вы там что-то мастерите. Понимаете? – Он чуть наклонился к Арни. – Не обижайтесь, я ничего не имею против молодежи – если бы имел, меня бы уже давно упрятали в психушку, ведь я почти сорок лет проработал учителем в Парадайз-Фоллз, Огайо. Вы производите впечатление воспитанного и умного молодого человека. Но я намерен как можно быстрее продать дом брата и поделить деньги с сестрой, она живет в Денвере. Я хочу забыть об этом доме – и о брате.
– Понятно… А что, если я немного присмотрю за домом? Подстригу лужайку, покрашу забор, отремонтирую что-нибудь? Я могу быть очень полезен в этом смысле.
– Да, он на все руки мастер, – подхватил я. Пусть думает, что я на его стороне. Даже если это не совсем так.
– Я уже нанял человека для такого рода работ, – ответил Лебэй. Прозвучало вполне убедительно, но почему-то я сразу понял, что это ложь. И Арни тоже.
– Ладно. Примите мои соболезнования. Ваш брат показался мне очень… волевым человеком.
Когда он это сказал, я вдруг вспомнил, как старикан стоял на своей лужайке и плакал. «Что ж, вот я от нее и избавился, сынок».
– Волевым? – Джордж Лебэй цинично улыбнулся. – О да. Воли сукину сыну было не занимать. – Он сделал вид, что не заметил потрясенного взгляда Арни. – Что ж, простите, джентльмены, но мне нужно идти. От этой жары у меня прихватило живот.
Он зашагал прочь. Мы провожали его взглядом, стоя неподалеку от могилы. Вдруг Лебэй остановился – лицо Арни просияло, он решил, что тот передумал насчет гаража – и повернулся к нам.
– Мой вам совет, – сказал он Арни, – забудьте про эту машину. Продайте. Если никто не купит ее целиком, продайте на запчасти, а если и запчасти никому не нужны – отвезите ее на свалку. Избавьтесь от нее быстро и решительно, как от дурной привычки. Поверьте, так будет лучше.
Он стал ждать от Арни ответа, но тот молчал и лишь пристально смотрел Лебэю в глаза. Его собственные глаза приобрели особенный сланцевый оттенок, означавший, что он принял окончательное решение и пересмотру оно не подлежит. Лебэй это понял и кивнул. Вид у него был поникший и немного болезненный.
– Что ж, всего доброго, господа.
Арни вздохнул.
– Ничего не вышло.
Он смотрел в спину уходящему Лебэю с некоторой неприязнью.
– Да уж. – Я понадеялся, что в моем ответе он услышал больше печали, чем было на самом деле. Мысль о том, чтобы вернуть Кристину в тот гараж, не внушала мне радости. Ведь именно это мне и приснилось минувшей ночью. Кристина у себя дома.
Мы молча зашагали к моему «дастеру». Лебэй оставил в моей душе неприятный осадок. Оба Лебэя. Внезапно я принял решение – одному Богу известно, как все сложилось бы, не поддайся я этому внезапному импульсу.
– Слушай, мне надо отлить, – сказал я. – Подожди пару минут, о’кей?
– О’кей, – ответил Арни, не поднимая головы, и поплелся дальше.
Я свернул налево, куда указывала крошечная стрелка с обозначением туалета. Одолев первый холм и скрывшись с глаз Арни, я побежал к парковке. Джордж Лебэй как раз усаживался за руль крошечного «шевроле шеветта» с наклейкой службы проката автомобилей «Херц».
– Мистер Лебэй! – выдохнул я. – Мистер Лебэй?
Он поднял на меня удивленный взгляд.
– Простите за беспокойство…
– Ничего страшного. Но, боюсь, своего решения я не изменю. Гараж не сдается.
– Вот и славно, – ответил я.
Он приподнял густые брови.
– Эта машина… «фьюри»… она мне не нравится, – сказал я.
Джордж Лебэй молча и выжидательно смотрел на меня.
– От нее одни проблемы. Может, конечно, я просто…
– Ревнуете? – тихо спросил он. – Ваш друг теперь все свободное время проводит с ней?
– Ну да. Мы давно дружим. Только, сдается, не в одной ревности дело.
– А в чем же?
– Не знаю. – Я огляделся по сторонам в поисках Арни и нигде его увидел. Тем временем я наконец смог сформулировать свой вопрос. – Почему вы сказали ему забыть о машине? Почему посоветовали избавиться от нее, как от дурной привычки?
Он промолчал, и я успел испугаться, что ему нечего ответить – по крайней мере мне. Но через несколько секунд он тихо-тихо произнес:
– Сынок, а ты уверен, что хочешь лезть в это дело?
– Не уверен. – Я вдруг почувствовал, что надо посмотреть ему в глаза. – Но я волнуюсь за Арни. Не хочу, чтобы он вляпался в какую-нибудь историю. От этой машины одни неприятности. Боюсь, дальше будет только хуже.
– Приходи вечером в мой мотель. Он находится прямо у съезда с 376-й автомагистрали на Вестерн-авеню. Не заблудишься?
– Я на той дороге ямы заливал, – сказал я и с улыбкой продемонстрировал ему руки. – Вот, волдыри до сих пор.
Ответной улыбки не последовало.
– Мотель «Радуга». Там их два стоит, мой – дешевый.
– Спасибо, – неловко ответил я. – Слушайте, правда…
– Может, это не твое дело, да и не мое, – тихим учительским голосом (не похожим и вместе с тем до жути похожим на безумный хрип брата) произнес Лебэй.
(…Нет на свете запаха приятней, чем запах новой машины. Ну, после женской киски…)
– Но кое-что я могу сказать тебе прямо сейчас. Мой брат был скверный человек. Думаю, этот «плимут-фьюри» был единственной любовью его жизни. Так что это их дело, моего брата и твоего приятеля, и больше ничье, даже если мы считаем иначе.
Он улыбнулся. Улыбка была неприятная, и на миг мне показалось, что глазами Джорджа на меня смотрит сам Роланд Д. Лебэй. Меня передернуло.
– Сынок, ты, наверное, еще маловат для поисков истины, тем более когда ее пытаются донести до тебя другие. Но все же скажу: любовь – это зло. – Он медленно кивнул. – Да-да. Поэты во все времена и порой намеренно заблуждались на этот счет. Любовь – древний убийца. Любовь не слепа. Любовь – это каннибал с чрезвычайно острым зрением. Любовь плотоядна и всегда голодна.
– Чем же она питается? – спросил я неожиданно для себя. Речь этого человека показалась мне безумной от начала и до конца, но вопрос почему-то сам сорвался с губ.
– Дружбой, – ответил Джордж Лебэй. – На твоем месте, Деннис, я бы начал готовиться к худшему.
Он с мягким щелчком закрыл дверь «шеветты» и завел двигатель – такие, наверное, ставят в швейные машинки. А потом он уехал, оставив меня одного на краю заасфальтированной парковки. Я вдруг вспомнил, что Арни ждет меня с другой стороны, и быстро зашагал к туалетам.
По дороге мне пришло в голову, что могильщики, гробокопатели, вечные инженеры – или как там они теперь себя называют – сейчас опускают гроб Лебэя в могилу. Земля, которую в конце церемонии бросил Джордж Лебэй, лежит на крышке подобно лапе зверя. Я попытался выбросить из головы эту картину, но ей на смену пришла другая, еще хуже: Роланд Д. Лебэй лежал в выстланном шелком гробу, одетый в лучший костюм и лучшее белье – без вонючего корсажа, разумеется.
Лебэй лежал в земле, в гробу, скрестив на груди руки… и отчего-то я был уверен, что на лице у него сияла широченная торжествующая улыбка.