Читать книгу Кристина - Стивен Кинг - Страница 6

Я подвез Арни до дома и зашел вместе с ним на кухню – выпить молока и съесть кусок торта. Очень скоро я пожалел об этом своем решении.

Арни жил на Лавровой улице в тихом спальном районе на западе Либертивилля. Вообще-то почти весь Либертивилль представляет собой тихий спальный район, причем вовсе не фешенебельный, как соседний Фокс-Чепел (там все дома – особняки вроде тех, что показывали в сериале «Коломбо»). Однако и на Монровилль – с его бесконечными торговыми центрами, дисконтами, складами и порномагазинами – он не похож. Нет здесь и заводов, только жилые дома для сотрудников и студентов местного университета. Словом, интеллигентский район.

Всю дорогу до дома Арни молчал и думал; я пытался его разговорить – бесполезно. На мой вопрос о том, что он будет делать с машиной, Арни ответил просто: «Починю» – и сразу погрузился в молчание.

Что ж, способности у него были, это я не отрицаю. Он умел обращаться с инструментами, умел слушать, умел работать с проводами. Руки у него были чуткие и ловкие – правда, в присутствии других людей, особенно девушек, они становились неуклюжими и беспокойными, норовя ушибиться о косяк, залезть в карманы или – хуже всего – добраться до лица и бегать по выжженной пустыне щек, подбородка и лба, привлекая к ним внимание.

Арни действительно мог починить развалюху, однако тем летом он зарабатывал себе на университет. Автомобиля у него никогда не было, и он вряд ли представлял, как старые машины умеют сосать деньги. Это настоящие вампиры, ей-богу. Конечно, за работу ему платить бы не пришлось, но одни запчасти стоили бы ему целое состояние.

Все это я сказал вслух, только Арни меня не слушал. Все было бесполезно. Взгляд у него был по-прежнему мечтательный и отрешенный. О чем он думал? Понятия не имею.

Родители оказались дома: Регина собирала очередной дурацкий пазл (примерно шесть тысяч шестеренок и гаек на белом фоне – я бы сошел с ума уже через пятнадцать минут), а Майкл слушал музыку в гостиной.

Почти сразу я начал проклинать себя за то, что позарился на торт с молоком. Арни сообщил родителям новость, показал расписку… И грянул гром.

Следует понимать, что Майкл и Регина были преподавателями до мозга костей. Твори добро и спасай жизни, такая у них была установка. Это означало, что они без конца устраивали пикеты: в начале 60-х – в поддержку расовой интеграции, затем против войны во Вьетнаме, потом был Никсон и вопросы расового равноправия в школах (они могли часами цитировать судебное заключение по делу Ральфа Бакке, пока ты не засыпал), жестокое обращение с детьми, полицейский произвол… И еще они очень любили говорить. Почти так же, как протестовать. Они могли всю ночь напролет беседовать о космической программе, дискутировать об образовательной реформе, проводить семинары об альтернативных видах топлива – в общем, чесать языками по любому поводу. Оба бог знает сколько часов провели на всевозможных горячих линиях – для жертв изнасилования, наркоманов, сбежавших из дома детей… Ах да, и не забудьте про старую добрую «Позвони и живи», где любой самоубийца всегда может услышать ласковое: «Не надо, дружище, у тебя еще остались важные дела на космическом корабле под названием «Земля». Двадцать или тридцать лет преподавания в университете – и ваш речевой аппарат будет готов к работе по первому сигналу, совсем как собаки Павлова, начинающие истекать слюной при звуке колокольчика. Возможно, вы даже будете получать от этого удовольствие.

Регине (они настояли, чтобы я называл их обоих по имени) было сорок пять, и она обладала удивительной, холодной, полуаристократической красотой – то есть умудрялась выглядеть благородно даже в синих джинсах, из которых почти не вылезала. Специализировалась она на английском, но, разумеется, когда преподаешь в университете, этого недостаточно (все равно что на вопрос, откуда ты родом, ответить: «Из Америки»). Она отточила и откалибровала свою специальность до такой степени, что ее можно было сравнить с меткой на экране радара. Регина занималась ранними английскими поэтами и написала диссертацию о Роберте Геррике.

Майкл преподавал историю. Вид у него был скорбный и меланхоличный, совсем как музыка, которую он слушал на своем магнитофоне, однако я бы не сказал, что он всегда грустил. Порой я сравнивал его с Ринго Старром (когда битлы впервые приехали в США, один репортер спросил его, всегда ли он такой грустный. Ринго ответил: «Нет, у меня просто лицо такое»). Вот и у Майкла было такое лицо. Тонкое, худое, очки в толстой оправе… Словом, он напоминал карикатурного профессора – причем шарж был отнюдь не дружеский. Волосы недавно начали редеть, и еще он отпускал чахлую козлиную бородку.

– Привет, Арни, – поздоровалась Регина, когда мы вошли. – Привет, Деннис.

Больше мы в тот день ничего приятного от нее не услышали.

Получив по стакану молока и тарелке с тортом, мы уселись за стол. В духовке готовился ужин, и, должен сказать, пах он прямо-таки отвратительно. Регина и Майкл некоторое время назад увлеклись вегетарианством, и сегодня, похоже, она решила испечь запеканку из морской капусты или что-то в этом духе. Только бы меня не пригласили ужинать…

Музыка в гостиной замолкла, и в кухню вошел Майкл. На нем были шорты – обрезанные джинсы, – и выглядел он так, словно только что похоронил лучшего друга.

– Опаздываете, мальчики. Что-то случилось?

Он открыл холодильник и принялся искать в нем что-нибудь съестное. Похоже, запеканка из морской капусты его тоже не манила.

– Я купил машину, – сказал Арни, отрезая себе еще кусочек торта.

– Что ты сделал?! – тут же донесся крик его матери из соседней комнаты.

Она резко встала и ударилась бедром о ломберный столик, на котором собирала пазл. За звуком удара последовал тихий стук осыпающихся на пол деталей. В этот самый миг я пожалел, что не поехал сразу домой.

Майкл Каннингем пристально смотрел на сына, зажав зеленое яблоко в одной руке и картонку с простым йогуртом в другой.

– Шутишь?

Почему-то я только сейчас заметил, что его бородка – которую он носил с 1970-го – изрядно поседела.

– Арни, это ведь шутка, да? Скажи, что это шутка.

Вошла Регина – высокая, элегантная и сердитая. Ей хватило одного внимательного взгляда на Арни, чтобы понять: он не шутит.

– Ты не мог купить машину. Что ты несешь? Тебе семнадцать лет!

Арни медленно перевел взгляд с отца, стоявшего у холодильника, на мать в дверном проеме. На его лице появилось упрямое и решительное выражение, которое я видел первый раз в жизни. Если бы он почаще делал такое лицо в школе, ребята из мастерской вряд ли стали бы его донимать.

– Ошибаешься, – возразил он. – Очень даже мог. Кредит мне не дадут, но за наличные купить можно что угодно. Разумеется, чтобы ее зарегистрировать, мне понадобится ваше разрешение.

Предки смотрели на него с удивлением, тревогой и – когда я это заметил, внутри у меня все оборвалось – растущим гневом. Несмотря на свои либеральные взгляды и любовь к фермерам, обиженным женам, юным матерям-одиночкам и всем прочим, Арни они держали в ежовых рукавицах. А он и не сопротивлялся.

– Не вижу ни единого повода, чтобы разговаривать с матерью таким тоном, – сказал Майкл. Он убрал йогурт, оставил себе яблоко и закрыл холодильник. – Ты еще слишком мал, чтобы иметь машину.

– У Денниса же есть! – выпалил Арни.

– Ой! Слушайте! Поздно-то как! – встрял я. – Мне пора домой. Ужасно опаздываю!..

– Мы с родителями Денниса можем иметь разные взгляды на воспитание детей, – процедила Регина Каннингем. Никогда не слышал, чтобы у нее был такой ледяной голос. Никогда. – Прежде чем принимать подобные решения, ты должен был посоветоваться с роди…

– Посоветоваться! – взорвался Арни. От ярости он разлил молоко, а на его шее вспухли синие вены.

Регина попятилась, разинув рот. Готов поспорить, маленький гадкий утенок еще ни разу не повышал на нее голоса. Майкл тоже был потрясен. Они начинали понимать то, что я уже осознал: по каким-то неведомым причинам Арни очень сильно захотел эту машину, именно эту. И помоги Господи тому, кто встанет у него на пути.

– Посоветоваться! Да я всю жизнь советуюсь с вами по любому поводу! А вы сразу устраиваете голосование семейного комитета и всегда голосуете против! Вас двое, я один! Но на сей раз никаких заседаний не будет. Я купил машину и… и точка!

– Я тебе покажу точку, – произнесла Регина, сжав губы в тонкую ниточку.

Ее красота перестала быть полуаристократической: нет, теперь перед нами стояла королева английская, в джинсах и простой рубашке. Майкл на некоторое время вообще пропал с картины. У него был такой удрученный и ошарашенный вид, что мне стало искренне его жаль. Он-то в отличие от меня никуда отсюда не денется, домой не поедет – он уже дома. Прямо перед ним разгоралась схватка между старым и молодым гвардейцем, которая могла закончиться лишь зверским убийством. Регина была к этому готова, даже если Майкл – нет. Но я смотреть на это не желал. Встал и пошел к выходу.

– Как ты мог такое допустить? – вопросила Регина. Она смотрела на меня с такой злобой и высокомерием, словно мы никогда вместе не смеялись, не пекли пироги и не ходили в походы. – Деннис, ты меня разочаровал.

Ее слова задели меня за живое. Мама Арни мне всегда нравилась, но доверять я ей не доверял – после одного случая, когда нам было лет по восемь.

Мы с Арни поехали на великах в город – хотели успеть на дневной сеанс в местном кинотеатре. По дороге обратно Арни едва не налетел на собаку, выкрутил руль и упал с велосипеда, довольно серьезно разодрав ногу. Я усадил его на свой велик и привез домой, а потом Регина отвезла сына в травмпункт, где врач наложил несколько швов. И вдруг, когда все уже закончилось и было ясно, что ничего страшного с Арни не случилось, Регина вдруг устроила мне взбучку: отчитала по полной программе, не скупясь на крепкие выражения. Когда она договорила, я весь дрожал и едва не плакал – ясно дело, мне было всего восемь лет, да и день выдался тяжелый, столько кровищи… Дословно я ее речь не помню, но неприятный осадок в душе остался. Сперва она упрекнула меня в том, что я плохо приглядывал за Арни – хотя мы были почти ровесники и приглядывать за ним в мои обязанности не входило, – а потом заявила (ну, или я сам сделал такой вывод), что лучше бы ногу повредил я.

Вот и сейчас было что-то вроде этого – «Деннис, это ты недоглядел!» – и тут уж я сам разозлился. Мой гнев лишь отчасти можно объяснить недоверием к Регине. В детстве (будем откровенны, семнадцать лет – это последний рубеж детства) ты всегда на стороне детей. В тебе живет безотчетная и твердая вера в то, что рано или поздно придется сесть в бульдозер и снести несколько перегородок, не то родители с удовольствием продержат тебя в детском манеже до конца жизни.

Я разозлился, но виду не подал.

– Ничего я не допускал. Он захотел машину – он ее купил. – Случись все иначе, я бы сообщил им, что Арни лишь внес задаток. Но теперь я и сам заартачился. – Между прочим, я пытался его отговорить.

– Значит, плохо пытался.

С тем же успехом Регина могла сказать: «Хорош пудрить мне мозги, я знаю, что вы в сговоре!» Щеки у нее покраснели, из глаз только что не летели искры. Она всеми силами пыталась сделать так, чтобы я вновь почувствовал себя восьмилетним мальчиком – и надо признать, у нее неплохо получалось. Но я не уступал.

– Знаете, если хорошенько подумать, ничего страшного не случилось. Он купил ее за двести пятьдесят долларов, поэтому…

– Двести пятьдесят долларов! – встрял Майкл. – Это какую же машину вы купили за двести пятьдесят долларов? – От его душевных метаний – или это лучше назвать просто шоком, вызванным неожиданным бунтом сына-тихони? – не осталось и следа. Цена автомобиля его добила. Он смотрел на своего сына с нескрываемым презрением, которое изрядно меня покоробило. Когда-нибудь я и сам хочу обзавестись детьми; если это случится, надеюсь, такого выражения лица в моем репертуаре не будет.

Я все твердил про себя: «Спокойно, спокойно, не кипятись, это не твоя война, возьми себя в руки»… но съеденный пять минут назад кусок торта лежал у меня в животе огромным липким комком, а самого меня то и дело бросало в жар. Каннингемы с детства были моей второй семьей, поэтому я, сам того не желая, испытывал все неприятные симптомы семейного скандала.

– Зато сколько он узнает о машинах, пока починит эту старушку, – сказал я и вдруг почувствовал себя каким-то жутким двойником Лебэя. – А работы там много… она еще не скоро сможет пройти техосмотр. – (Если вообще когда-нибудь сможет.) – Считайте, это хобби…

– Я считаю, что это безумие, – отрезала Регина.

Мне захотелось встать и уйти. Если бы страсти в комнате не накалились до такого предела, я бы, наверное, даже счел всю ситуацию смешной. Вот нелепость: я теперь защищаю ржавую развалюху, хотя сам же отговаривал Арни ее покупать.

– Как скажете, – пробормотал я. – Только меня не надо в это впутывать. Я поехал домой.

– Вот и славно, – рявкнула Регина.

– Хватит, – равнодушно промолвил Арни и встал. – Пошли все в жопу, я сваливаю.

Регина охнула, а Майкл часто заморгал, словно ему влепили пощечину.

– Что ты сказал?! – выдавила она. – Да как ты…

– Не понимаю, из-за чего вы так расстроились, – жутким невозмутимым тоном проговорил Арни. – Но сидеть тут и слушать ваш безумный треп я не собираюсь. Вы хотели, чтобы я пошел на подготовительные курсы в университет? Я пошел. – Он взглянул на свою мать. – Вместо рок-группы отдали меня в шахматный клуб – я не возражал. Каким-то чудом я за семнадцать лет ни разу не опозорил вас перед бридж-клубом и не угодил за решетку.

Родители смотрели на Арни в таком потрясении, словно с ними внезапно заговорили кухонные стены.

Арни обвел их странным, опасным взглядом.

– Говорю вам, эта машина – моя. Больше мне ничего не нужно.

– Арни, но страховка… – начал Майкл.

– Прекрати! – заорала на него Регина.

Она не желала обсуждать такие частности – это был бы первый шаг на пути к примирению, а ей хотелось подавить бунт силой – быстро, раз и навсегда. Иногда взрослые внушают детям странное, непонятное отвращение. Именно это со мной и произошло в тот момент – и поверьте, легче мне не стало. Когда Регина заорала на мужа, я увидел в ней обыкновенную бабу, вульгарную и напуганную, – а поскольку я ее любил, зрелище это мне не понравилось.

Однако я по-прежнему стоял в дверях, мечтая сбежать и одновременно завороженный происходящим: на моих глазах разгорался полноценный крупномасштабный скандал, чего на моей памяти в семье Каннингем ни разу не случалось. Десять баллов по шкале Рихтера, ей-богу.

– Деннис, мы бы хотели обсудить это в семейном кругу, – мрачно произнесла Регина.

– Понимаю. Но разве вы не видите, вы делаете из мухи слона? Эта машина… Регина, Майкл, вы бы ее только видели… да эта развалюха до тридцати миль разгоняется полчаса! Если она вообще на ходу…

– Деннис! Уходи!

И я ушел.

Когда я забирался в свой «дастер», из дома вышел и Арни – видимо, его угроза уйти из дома не была пустой. Следом выскочили его предки, причем не просто разъяренные – встревоженные. Я отчасти понимал их чувства. С ясного неба на них вдруг обрушился могучий циклон.

Я завел двигатель и задом выехал на тихую улицу. Как много всего случилось за последние два часа. Когда мы уезжали с работы, я был ужасно голоден и готов съесть что угодно (включая запеканку из морской капусты). Но теперь меня так мутило, что есть было глупо: все равно внутри не удержится.

Пока я отъезжал от дома, они втроем стояли возле двухместного гаража (внутри уютно устроились «порш» Майкла и «вольво» Регины). Помню, как я с досадой и ехидством подумал: «У них-то есть машины. А для сына жалко».

Потом меня посетили другие мысли. «Ну все, сейчас они его забьют, а Лебэю достанутся двадцать пять долларов. И этот несчастный «плимут» простоит на его лужайке еще тысячу лет». Родители Арни поступали так и раньше. Потому что он был рохля. Даже они это знали. Умный парень – если пробиться сквозь броню стеснительности и недоверия, – забавный, заботливый и вообще… славный, более подходящего слова не могу придумать.

Славный, но рохля.

Родители знали это так же хорошо, как и хулиганы из школьной мастерской, которые дразнили Арни на переменах и били ему очки.

Они знали, что их сын – рохля, и без труда бы его сломали.

Так я подумал. Но ошибся.