Читать книгу Кристина - Стивен Кинг - Страница 5

– О боже! – вдруг завопил мой друг Арни Каннингем.

– Что такое? – спросил я.

Он смотрел назад, вытаращив глаза, разинув рот и выкрутив шею практически на сто восемьдесят градусов, точно она у него была на шарнире.

– Тормози, Деннис! Разворачивайся!

– Да что с то…

– Едем обратно, я хочу еще разок на нее взглянуть.

Внезапно я все понял.

– Да ты чего? Это же…

– Разворачивайся! – Он почти кричал.

Я тормознул, подумав, что Арни меня разыгрывает – он иногда выкидывал такие фокусы. Не тут-то было. Он влюбился, причем по самые уши.

Выглядела она хуже некуда, и я до сих пор не могу взять в толк, что он в ней нашел. Лобовое стекло слева покрывала паутина трещин, сзади на кузове – огромная вмятина с облупившейся краской, вокруг которой расползлось безобразное пятно ржавчины. Задний бампер свернут к чертовой матери, крышка багажника открыта, сиденья спереди и сзади кто-то исполосовал ножом. Одно колесо спустило. На остальных резина стерта до корда. Под двигателем – темная лужица масла.

Арни влюбился в «плимут-фьюри» 1958 года выпуска, модель с удлиненным кузовом и большими плавниками. На правой – не разбитой – части лобового стекла висела поблекшая табличка с надписью: «ПРОДАЕТСЯ».

– Только взгляни на ее линии, Деннис! – прошептал Арни.

Он бегал вокруг машины как одержимый, потные волосы развевались на ветру. Он дернул ручку задней двери, и та с пронзительным скрипом отворилась.

– Арни, ты прикалываешься, да? Или у тебя солнечный удар? Умоляю, скажи, что ты просто перегрелся. Я отвезу тебя домой, суну под кондиционер, и мы забудем про это недоразумение, договорились? – Уже тогда я не очень надеялся его вразумить. Арни обладал отменным чувством юмора, но сейчас на его лице не было ни намека на улыбку – только безумный восторг, который мне сразу не понравился.

Он не удостоил меня ответом. Из открытой двери пахнуло маслом и каким-то жутким гнильем. Этого Арни тоже как будто не заметил. Он забрался внутрь и сел на исполосованное, выцветшее сиденье. Двадцать лет назад оно было красное. Теперь – едва розовое.

Я выдрал из сиденья клочок набивки, рассмотрел и сдул его.

– По этой машине как будто русские прошли. По пути на Берлин.

Арни наконец меня заметил.

– Ну да… да… и что? Я ее починю. Красавица будет! Вот увидишь, Деннис! Произведение искусства!

– Ну-ка, ну-ка! Вы что тут творите, ребятки?

На нас смотрел старикашка лет семидесяти. Может, немногим моложе. Вид у него был угрюмый и жалкий: волосы – то, что от них осталось, – висели длинными седыми лохмами, на облысевшей макушке цвел псориаз.

На нем были зеленые стариковские штаны и кеды, вместо рубашки или хотя бы майки – какая-то обмотка, смахивающая на женский корсет. Когда он подошел ближе, я разглядел, что это в самом деле корсет, только не женский, а поддерживающий, для больной спины. Судя по виду, последний раз его меняли примерно тогда, когда умер Линдон Джонсон.

– Чего вам тут надо, а? – надсадным и пронзительным голосом повторил он.

– Сэр, это ваша машина? – спросил Арни. Нашел что спросить. Чья же еще? «Плимут» стоял на заросшей лужайке типового дома послевоенной застройки, из которого к нам вышел старикан. Лужайка была в ужасном состоянии, но по сравнению с «плимутом» прямо-таки цвела и пахла.

– Допустим, что с того?

– Я… – Арни сглотнул. – Я хочу ее купить.

Глаза старикана сверкнули, злобная хмурая мина осветилась изнутри каким-то тайным огнем, а губы исказила плотоядная усмешка, сменившаяся широкой торжествующей улыбкой. В тот самый миг, ручаюсь, в тот самый миг мое нутро свернулось в ледяной узел, и я едва поборол желание дать Арни по башке, вырубить его и утащить прочь. Нет, не радостный огонь в стариковских глазах меня напугал, а то, что скрывалось за этим огнем.

– Так бы сразу и сказали! – Старик протянул Арни руку, и тот ее пожал. – Моя фамилия Лебэй. Роланд Д. Лебэй. Военный в отставке.

– Арни Каннингем.

Мне он только махнул: ясное дело, ему нужен был мой приятель, а я ему на фиг не сдался. К чему церемонии, Арни мог бы сразу вручить Лебэю свой бумажник.

– Сколько? – спросил он и тут же добавил: – За такую красавицу никаких денег не жалко.

В душе я даже не вздохнул – застонал. К бумажнику только что присоединилась чековая книжка.

На секунду улыбка Лебэя чуть померкла, а глаза подозрительно сощурились. Он, видно, решил, что его разыгрывают. Внимательно осмотрев восхищенную рожу Арни на предмет злого умысла, он ничего такого не обнаружил и задал абсолютно безупречный вопрос:

– Сынок, у тебя раньше была машина?

– У него «Мустанг-Мач-2», – встрял я. – Предки купили. Коробка «хёрст», наддув, асфальт плавит даже на первой передаче. Зверюга…

– Нет, – тихо произнес Арни. – Я только этой весной права получил.

Лебэй бросил на меня хитрый взгляд, а затем переключил все внимание на главную жертву. Он положил обе руки на поясницу и потянулся. Нас обдало запахом кислого пота.

– В армии мне повредили спину, – сказал старикан. – Инвалидом сделали. От врачей никакого толку. Если кто вас спросит, куда катится наш мир и почему, отвечайте: всему виной врачи, коммуняки и ниггеры-радикалы. Коммуняки – самое большое зло, но врачи от них почти не отстают. А если вас спросят, кто вам это сказал, можете смело назвать мое имя. Роланд Д. Лебэй, так точно, сэр!

Он зачарованно погладил обшарпанный капот «плимута».

– Это моя самая любимая машина, лучше у меня никогда не было. Купил ее в сентябре пятьдесят седьмого. В ту пору новые коллекционные автомобили выходили на рынок в сентябре. Летом производители дразнили народ фотографиями машин под белыми чехлами, так что все с ума сходили от любопытства. Теперь уж не то. – Его голос буквально сочился презрением к нынешним временам. – Она была новая. А пахла как!.. Нет на свете запаха приятнее, чем запах новой машины. – Он задумался. – Ну, после женской киски.

Я посмотрел на Арни, изо всех сил прикусывая себе щеки, чтобы не расхохотаться. Арни бросил на меня все тот же восхищенно-завороженный взгляд. Старикан нас как будто не замечал, он улетел на другую планету.

– Я тридцать четыре года носил хаки, – сообщил нам Лебэй, все еще поглаживая капот машины. – Ушел в армию в тысяча девятьсот двадцать третьем, когда мне было шестнадцать. Жрал пыль в Техасе и гонял вошек размером с лобстеров в борделях Ногалса. Во Вторую мировую я видел солдат, у которых кишки через уши вылезали. Это было во Франции. Ей-богу, через уши. Можешь такое представить, сынок?

– Да, сэр. – Вряд ли Арни вообще слышал околесицу, которую нес Лебэй. Он неловко переминался с ноги на ногу, словно очень хотел в туалет. – Так я насчет машины…

– В университете небось учишься? – вдруг рявкнул Лебэй. – В Хорликсе?

– Нет, сэр, я учусь в средней школе Либертивилля.

– Хорошо, – мрачно ответил старик. – Держись подальше от университетов. Там сплошные ниггеролюбы, которых хлебом не корми, позволь только отдать кому-нибудь Панамский канал. «Лаборатория идей», ага! Лаборатория мудей, вот они кто.

Он окинул любовным взглядом свою развалюху со спущенным колесом и проржавленной краской, тающей под летним солнцем.

– Спину я повредил в пятьдесят седьмом, – продолжил он. – Армия уже тогда разваливалась на части. Я вовремя свалил. Вернулся в Либертивилль, работал на прокатном стане. Жил в свое удовольствие. А потом пошел в салон Нормана Кобба на Мэйн-стрит – там теперь кегельбан – и заказал вот эту самую машину. Говорю, хочу модель следующего года, да выкрасьте ее в два цвета: красный и белый. Как зверь, что ревет у нее под капотом. Они и выкрасили. Когда я ее получил, на счетчике было всего шесть миль. Ей-богу.

Он сплюнул.

Я украдкой поглядел через плечо Арни на счетчик. Сквозь мутное стекло я разглядел страшные цифры: 97 432 мили. И шесть десятых. Иисус бы заплакал.

– Если вы так любите свою машину, почему продаете?

Он смерил меня мутным и довольно жутким взглядом.

– Ты поумничать пришел, сынок?

Я не ответил, но и глаз не отвел.

Поиграв со мной в гляделки несколько секунд (Арни, ничего не замечая, с любовью поглаживал задние «плавники»), Лебэй наконец выдавил:

– Водить больше не могу. Спина совсем ни к черту стала. Да и глаза тоже.

Тут до меня вроде бы дошло. Судя по датам, которые старик называл, ему сейчас было за семьдесят. А в семьдесят лет все водители обязаны продлевать права и проходить медицинскую комиссию – в частности, проверять зрение. Лебэй то ли не прошел проверку, то ли вообще побоялся идти к врачу. И в том, и в другом случае результат был один: чтобы не унижаться, Лебэй выставил своего драгоценного коня на продажу. После чего он стремительно пришел в негодность.

– Сколько вы за нее просите? – повторил Арни свой вопрос. О да, ему не терпелось расстаться с денежками.

Лебэй поглядел на небо, словно прикидывал, пойдет ли дождь. Затем вновь посмотрел на Арни и одарил его широкой «доброй» улыбкой, которая, на мой взгляд, мало чем отличалась от прежней, коварной и торжествующей.

– Я просил три сотни, но ты малый неплохой. Тебе отдам за двести пятьдесят.

– Ох, господи!.. – выдохнул я.

Лебэй чувствовал свою жертву и прекрасно знал, как вогнать между нами клин. Не вчера с сеновозки свалился, как говорил мой дедушка.

– Ладно, мое дело предложить, – проворчал он. – Не хотите – как хотите. У меня сериал начинается. «На пороге ночи». Никогда его не пропускаю. Приятно было поболтать, мальчики, бывайте.

В глазах Арни вспыхнули такая боль и ярость, что я невольно попятился. Он догнал старика и схватил его за руку. Они поговорили. Я ничего не слышал, но отлично все представлял: гордость Лебэя была уязвлена, Арни искренне раскаивался. Старик просто не мог слушать оскорбления в адрес своей драгоценной машины, в которой он провел столько чудесных минут. Арни его хорошо понимал. Мало-помалу старик начал смягчаться. И вновь я почувствовал какой-то неизъяснимый ужас… Лебэй был как ледяной ноябрьский ветер, вдруг обретший разум. Лучше описать свои чувства я все равно не смогу.

– Если он скажет хоть слово, я умываю руки, – буркнул старик и погрозил мне мозолистым пальцем.

– Он ничего не скажет, обещаю, – поспешно ответил Арни. – Так сколько просите? Триста?

– Именно…

– Двести пятьдесят, если быть точнее, – громко заявил я.

Арни в ужасе уставился на меня, затем перевел взгляд на Лебэя. Тот решил не испытывать судьбу. Рыбка была уже на крючке.

– Двести пятьдесят, так и быть, – благосклонно сказал он и вновь посмотрел на меня. Я почувствовал, что мы пришли к некоему соглашению: он не переваривал меня, а я не переваривал его.

К моему стремительно растущему ужасу, Арни достал бумажник и начал отсчитывать деньги. Воцарилась тишина. Лебэй смотрел на Арни, я смотрел на соседского мальчишку, выделывающего смертельные трюки на скейтборде цвета зеленой блевотины. Где-то залаяла собака. Мимо прошли две восьмиклассницы: они весело хихикали и прижимали к юной груди библиотечные книжки. У меня осталась единственная надежда: жалованье мы должны были получить только завтра. За двадцать четыре часа Арни, глядишь, и опомнится. Он начал напоминать мне мистера Жабба из Жаббз-холла.

Я оглянулся: Арни и Лебэй с грустью смотрели на две купюры по пять долларов и шесть – по одному. Больше в бумажнике, по всей видимости, ничего не было.

– Можно я вам чек выпишу? – спросил Арни.

Лебэй лишь сухо улыбнулся.

– Хороший чек! – затараторил Арни. – Обналичите без проблем, клянусь!

Он говорил правду. Мы все лето работали у братьев Карсон, строили расширение автомагистрали I-376, про которое питсбуржцы говорят, что достроят его ко второму пришествию. Однако нам было грех жаловаться: многие наши ровесники трудились за жалкие гроши либо вообще не нашли работу на лето. Мы же делали неплохие деньги, иногда даже брали сверхурочные. Брэд Джеффрис, наш бригадир, сначала не очень-то хотел брать на работу такого хлюпика, как Арни Каннингем, но в конечном счете решил, что ему пригодится регулировщик; девчонка, которую он взял на эту должность, залетела и выскочила замуж. Арни начал с малого, но постепенно заслужил доверие Джеффриса, и тот стал доверять ему работу посложнее, а летнее солнце даже немного подсушило Арни прыщи. Все-таки хорошая штука – ультрафиолет.

– Не сомневаюсь, сынок, – сказал Лебэй, – но мне нужны наличные. Ты же понимаешь.

Не знаю, понял ли его Арни, зато я прекрасно понял: в случае если по дороге домой кляча окончательно отбросит копыта, остановить выплату по чеку ничего не стоит.

– Да вы позвоните в банк! – В голосе Арни уже слышалось отчаяние.

– Не позвоню, – возразил Лебэй, почесывая подмышку над корсетом. – Уже почти половина шестого. Банк давно закрыт.

– Тогда возьмите задаток! – Арни протянул ему шестнадцать долларов.

Вид у него был прямо-таки безумный. Вам не верится, что взрослый парень, которому скоро разрешили бы голосовать на выборах, так помешался на старой развалюхе – причем в считаные минуты? Я и сам не мог в это поверить. Зато Роланд Д. Лебэй ничему не удивлялся: тогда я решил, что он всякое повидал за свою долгую жизнь. Лишь много позже мне пришло в голову, что его странная уверенность имела другой источник. Как бы то ни было, если в его жилах когда-то и текло молоко сострадания и доброты, оно давным-давно створожилось.

– Меньше десяти процентов не возьму, – отрезал Лебэй. Рыбка была уже на крючке, оставалось только вытащить ее из воды. – За двадцать пять долларов я, так и быть, придержу машину до завтра.

– Деннис, – взмолился Арни, – одолжи мне девять баксов!

У меня с собой была двадцатка, а идти я вечером никуда не собирался. Рытье канав и таскание мешков с песком помогали поддерживать форму – осенью я бы без всякого труда вернулся к тренировкам, – зато не благоприятствовали личной жизни. В последнее время я даже перестал осаждать свою болельщицу. Я был богат, но одинок.

– Иди сюда, поговорим, – сказал я.

Лебэй нахмурился, однако тут даже дураку было ясно, что исход сделки теперь зависел от меня, нравилось ему это или нет. Седые лохмы развевались на ветру. Одну руку он держал на капоте своего «плимута».

Мы с Арни вернулись к моей машине, припаркованной на обочине, – «дастеру» 75-го года. Я обнял друга за плечи. Почему-то у меня перед глазами стояла картинка из далекого детства: нам лет по шесть, за окном льет дождь, а мы смотрим мультики по древнему черно-белому телику и рисуем цветными карандашами из помятой жестяной банки. От этого воспоминания мне стало грустно и немного страшно. Порой я склоняюсь к мысли, что шесть лет – самая лучшая пора в жизни человека (поэтому, наверное, и длится она около 7,2 секунды).

– У тебя есть деньги, Деннис? Я завтра же верну!

– Есть. Но что ты творишь, Арни? Этот старик – инвалид, ради всего святого! Ему деньги ни к чему, а ты – не благотворительный фонд.

– В смысле?

– Да он над тобой издевается! Просто ради собственного удовольствия! Если бы он отвез эту тачку к Дарнеллу на запчасти, тот бы ему и пятидесяти баксов не дал. Это ж ведро, а не машина!

– Ничего подобного. – Если не считать россыпи красных угрей на лице, внешность у Арни была самая обыкновенная. Но я убежден, что Господь каждого наделяет хотя бы одной привлекательной чертой. У Арни это были глаза. Обычно они прятались за очками в толстой оправе, но сами по себе они были необычного и благородного серого цвета – как тучи пасмурным августовским днем. Когда происходило что-нибудь интересное, взгляд у Арни становился пытливый и глубокий, однако сейчас он был отрешенный и мечтательный. – Она красавица.

– Пусть старик ее хотя бы заведет! И загляни под капот. Вон сколько масла накапало. Может, двигатель треснул? И вообще…

– Ты мне дашь денег или нет? – Арни пристально посмотрел на меня. И я сдался. Вытащил бумажник и отсчитал девять долларов.

– Спасибо, Деннис.

– Это тебе на похороны, дружище…

Он пропустил мои слова мимо ушей, сложил вместе две стопки банкнот и вернулся к Лебэю. Тот послюнил палец и внимательно пересчитал задаток.

– Она простоит здесь сутки. А потом ничего не обещаю, – сказал он.

– Хорошо, сэр!

– Пойду в дом, напишу расписку. Как, говоришь, тебя звать, солдат?

Арни улыбнулся.

– Каннингем. Арнольд Каннингем.

Лебэй хмыкнул и пошел по своей запущенной лужайке к дому. Входная дверь была старомодная, с комбинированным алюминиевым профилем и вырезанной по центру буквой – в данном случае «Л».

Дверь громко захлопнулась за стариком.

– Странный дедуля, Арни. Нутром чую, что-то тут…

Но Арни меня не слушал. Он сидел за рулем своей машины с глупым и радостным выражением лица.

Я обошел развалюху и нашел рычажок для открывания капота: тот поднялся с громким ржавым скрипом, напоминающим звуковые эффекты в фильмах ужасов. Вниз посыпались хлопья ржавого металла. Аккумулятор был старинный, «Олстейт», а клеммы так густо покрылись зелеными хлопьями, что невозможно было понять, где «плюс», а где «минус». Я потянул за воздушный фильтр и уставился на четырехкамерный карбюратор – черный, как шахта.

Закрыв капот, я вернулся к Арни: тот поглаживал приборную доску и спидометр, размеченный до невообразимых 120 м/ч. Ну когда машины развивали такую бешеную скорость?

– Арни, двигатель, похоже, треснул. Эта развалюха скоро сдохнет, правда. Если тебе так нужна машина, за двести пятьдесят баксов мы найдем что-нибудь поприличнее. Намного приличнее.

– Ей двадцать лет, – сказал он. – Ты в курсе, что двадцатилетний автомобиль официально признается раритетным?

– Да на свалке за гаражом Дарнелла полным-полно таких раритетов!

– Деннис…

Дверь снова хлопнула. Лебэй возвращался. Уговоры были бессмысленны, никакие доводы разума Арни не воспринимал; пусть я не самый чувствительный и наблюдательный человек на свете, но очевидные сигналы понять могу. Мой друг твердо решил купить эту машину, и я при всем желании не смог бы его отговорить. Никто бы не смог.

Лебэй эффектно вручил ему расписку. Паучья надпись, выведенная слегка дрожащей рукой, гласила: «Получил от Арни Каннингема 25 долларов в качестве задатка за Кристину, «плимут-фьюри» 1958 года». Ниже стояла его подпись.

– Что это еще за Кристина? – спросил я, решив, что неправильно разобрал какое-то слово.

Лебэй поджал губы и немного втянул голову в плечи, словно подумал, что над ним будут смеяться… или провоцируя меня на насмешку.

– Кристина – так ее зовут.

– Кристина… – повторил Арни. – Мне нравится. А тебе, Деннис?

Так, теперь они придумали треклятой развалюхе имя! Это уж слишком…

– А, Деннис? Нравится?

– Нет, – ответил я. – Если хочешь дать ей имя, назови Бедой.

Он обиделся, но мне было уже все равно. Я ушел к своей машине и стал ждать его там, жалея, что не поехал домой другой дорогой.