Читать книгу Мерцание зеркал старинных. Глаза судьбы - Светлана Гребенникова - Страница 4

Наступил май, на улице стало совсем тепло. Свежая зелень только что распустившихся деревьев, запахи обновленной природы и яркое солнце, так редко гостящее в Питере, – даже это меня не радовало. Я скучала по Федору, мне не хватало его рук, глаз, губ, его запаха. Я жила в привычном для меня мире, но оставалась в нём одинокой. Злилась на себя, что не в силах побороть «пагубную зависимость» от этого человека, и ничего не могла с собой поделать: он всё время стоял перед глазами. Казалось порой, что я вот-вот услышу его голос.

Однажды, после очередной прогулки, Егор проводил меня до особняка. На крыльце дома стоял отец и с беспокойством смотрел на нас. Егор, завидя хозяина, низко поклонился и поспешил в сторону деревни. Папа проводил его долгим взглядом и кивком головы пригласил меня в дом. Я стала послушно подниматься по лестнице. Отец поторапливал:

– Ну, быстрее, Наташа, быстрее, гости ждут.

Его слова вызвали в душе недовольство: видеть напыщенных особ и дежурно раскланиваться мне совершенно не хотелось. С досадой посмотрев на папу, я ответила:

– Пап, ну какие гости, до них ли мне? Кого ты соизволил позвать? Никого не хочу видеть, я наверх пойду. Мою спальню переделали, как я просила? Мне надоело ночевать в комнате Надин.

Отец торопливо ответил:

– Переделали-переделали, Наташенька, всё закончили, вчера как раз зеркало из Италии доставили, краше прежнего. Я еще, на свое усмотрение, комод под зеркало заказал, чтоб, как ты любишь, всё соответствовало. Можешь пойти полюбоваться. А бан… да… хин твой, тьфу ты, пропасть, эко слово заковыристое, натощак и не выговоришь… Прасковья расстаралась, в точности воспроизвела. Поднимайся, милая, поднимайся.

Отец подбадривал меня всё это время, но всегда оставался в тени, не мешая мне полностью смириться со своей потерей. Я слегка улыбнулась грустным мыслям: «Милый мой, заботливый папа, что бы я делала без тебя. Но что бы ты ни предпринимал, как же трудно мне вновь обрести покой и прежнюю беспечность».

– Хорошо, папа.

Я уже хотела было прошмыгнуть мимо гостиной, но около лестницы, ведущей в спальню, услышала до боли знакомый смех. Только никак не могла вспомнить, кому он принадлежит… Мысли путались. Я вернулась, с интересом заглянула в гостиную и увидела там свою лучшую подругу. «Вот и Надин, легка на помине: только подумала о ней, а она тут как тут». Конечно же, я очень обрадовалась, увидев ее. Надин о чём-то мило беседовала с Катенькой Нелидовой, нашей институтской подружкой, тоже приехавшей навестить меня. Я тихонько наблюдала за ними, оставаясь незамеченной.

Катерина Нелидова была из некогда богатого, но теперь разорившегося рода. Родилась в уездном городе, далеко от Петербурга. Шести лет от роду мать отвезла ее в только открывшийся Смольный институт. Сначала Катя обучалась в классе для девочек из бедных дворянских семей, но рано обратила на себя внимание способностями к учебе, танцам и пению. Императрица, присутствовавшая на спектакле, в котором участвовала Катенька, была очарована игрой девочки, и по ее распоряжению Нелидову перевели в класс, где обучались и мы с Надин. В отличие от нас, Катерина просто мечтала стать фрейлиной и попасть во дворец в качестве придворной дамы. Мы с Надин даже насмехались над ней, ее стремление стать «служанкой» нас откровенно забавляло. Катя не спорила, лишь обиженно поджимала губки и сетовала: «Вам хорошо смеяться, вы из богатых семей, а у тебя, Натали, уже ни для кого не секрет, почти самый влиятельный покровитель в Петербурге. Нет у вас ни сестер, ни братьев, а у моих отца и матери шесть ртов, кроме меня. И если я не осуществлю свою мечту, никто им более не поможет». Проницательный ум и твердый самостоятельный характер помогли Нелидовой быстро освоиться в новой обстановке. И надо отдать ей должное, она упорно шла к заветной мечте. Катя была брюнеткой, но старалась соответствовать моде и носила пудреные парики. Ее черные блестящие глаза, казалось, не имели зрачков. Она не была красивой, но выразительное лицо, подвижный и веселый характер невольно привлекали к ней окружающих. Она быстро преуспела в учебе и, в отличие от меня, окончила институт с отличием. Она была хорошей собеседницей и блистала остроумием…

…Много позже я узнаю, что Катерина не гнушается ничем. На своем пути она способна перешагнуть через голову любого, лишь бы добиться того, чего так яростно желает…

Я стояла при входе в гостиную и прислушивалась. Мне хотелось понять, о чём говорят девушки: «Может, они меня обсуждают, вдруг говорят что-то плохое?» Но ничего такого я не услышала и тихонько позвала:

– Надин…

Она обернулась. Наденька изменилась… повзрослела, что ли. Щечки округлились, лицо было щедро покрыто пудрой и румянами, что меня немного удивило: раньше Надин никогда их не использовала. Прическа ее тоже стала другой: светло-русые волосы были красиво уложены и заколоты жемчужными шпильками. С висков спускались затейливые локоны. Серебристое платье, расшитое на груди темным жемчугом, невероятно шло ей и удивительно сочеталось с цветом ее глаз. На руках кружевные перчатки в тон платью… Она все время обмахивалась веером, хотя в комнате было достаточно прохладно.

Катенька была в светло-коричневом платье с серым отливом, отделанном розовыми лентами из упругого шелка. Кокетливую шляпку, водруженную на парик, украшали цветы и ленты.

Всё это навеяло мне воспоминания о пансионе, о милых беседах долгими вечерами, когда я всё же оставалась там ночевать. Мы проводили время за разглядыванием платьев и украшений… Воспоминания вернули меня в ту, другую жизнь, о которой я в последнее время так отчаянно стремилась забыть.

Надин смотрела на меня с обожанием: она скучала, это было видно. Подруга сразу бросилась ко мне с радостным возгласом:

– Наташа, Натали, как давно я тебя не видела…

Но, приблизившись ко мне, остановилась, в ее взгляде был ужас.

– Наташа, что с тобой случилось? Почему ты такая бледная и худая? Твои волосы не блестят… Что с тобой произошло, моя дорогая подруга? – она обеспокоенно рассматривала меня с ног до головы. – За вечерним чаем ты мне всё-всё обязательно расскажешь, – и она защебетала, запорхала вокруг меня, – ах, как это прекрасно, я наконец-то вижу тебя, и мы вновь будем с тобой подолгу обо всём говорить… Посмотри, что я тебе привезла: твои любимые пирожные. Ах, как вкусно они пахнут, какие они воздушные! А еще я привезла новые кружева, папенька из Италии заказал, и модный кринолин. Пойдем, покажу.

Я посмотрела на нее и тихо сказала:

– Да, Надин, ты даже не представляешь, как я хочу посмотреть, но чуть позже. – Я сделала шаг в сторону второй своей подружки. – Не ожидала увидеть тебя, Катенька, поговаривают, ты делаешь большие успехи? Рада за тебя, дорогая. Сама матушка, сказывают, тебя жалует?

Катерина поприветствовала меня и предпочла отмолчаться, скромно улыбнувшись. Папенька распорядился подать чай. Подружки весело смеялись, уплетая пирожные, и наперебой рассказывали, что стало с каждой из наших соучениц. Глядя на них, я понимала, что уже совсем не та, что прежде.

За оживленной беседой время пролетело незаметно. Катя заспешила, сославшись на неотложные дела, Надин пошла ее проводить, а я попрощалась и осталась в гостиной. Сев в кресло и подобрав под себя ноги, я задумалась о бренности существования. Жизнь моя, казалось, проходит бесцельно, в нее так и не вернулись радовавшие меня краски. «Как же сильно я хочу назад, туда, в свое девичество. Мой мудрый папа… он говорит, что у меня всё получится, но когда же это случится? Я больше не желаю идти напролом. Чтобы всё исправить, мне нужно вернуться в тот день в пансионе, когда начались мои злоключения… – И вдруг я испугалась своих мыслей. – О, Боже! Нет-нет! Только не туда! Нужно перелистнуть эту страшную страницу моей жизни, закрыть главу с таким печальным сюжетом и отбросить ее в сторону! Господи, помоги мне в этом! Если бы только возможно было вернуться назад. Я бы всё-всё сделала по-другому! Никогда бы я к нему не подошла… Но ведь так невозможно! Всё повернуть назад… Надин и Катя одеты по моде, радуются своей молодости и строят планы на будущее. Они кажутся мне такими счастливыми, пышущими здоровьем, и весь их вид выражает беззаботность. А я, ровесница своих подружек, выгляжу так, словно прожила не один десяток лет, правда, ума так и не набралась. Произошедшее тяжким грузом легло мне на плечи, и я обреченно тащу его, не в силах что-либо изменить».

Я вскочила и побежала к зеркалу, желая удостовериться, что ошибаюсь. Но оттуда на меня смотрело уставшее от жизни и ничего не желающее, не знакомое мне лицо. «Я разительно отличаюсь от своих подружек. Та Наташа, которая училась в пансионе, – ее давно уже нет. На меня смотрит Наталья Дмитриевна – женщина с тяжким грузом прожитого… – я усмехнулась своим мыслям. – Неужели я говорю это про себя? Господи! Как же я усложнила свое существование! Из беззаботной барышни-бабочки я превратилась в жука, толкающего перед собой навозный шар. Такой тяжелый, дурно пахнущий… но я всё равно продолжаю его толкать. Как мне вернуться в состояние бабочки и снова начать порхать по жизни?»

Картинка в зеркале начала расплываться, но я продолжала в него смотреть, слабо надеясь на чудодейственные изменения, и не заметила, как дверь тихонько отворилась. Надин, подойдя, тронула меня за плечо:

– Наташа, что с тобой происходит? Посмотри, у тебя сейчас морщины появятся от напряжения. Стоишь как каменная. Ну же, двигайся! Ты лучше всех нас танцевала. Где твоя грация, где…

Не дав ей договорить, я ужаснулась и вскрикнула:

– А где всё мое? Где мои платья, почему я стою перед тобой в каких-то отрепьях? Где блеск моих волос?! – я повернулась к зеркалу и продолжала, – где блеск моих глаз?! Надин, ты можешь мне это сказать?!

Под моим напором Надин подалась назад и, недоуменно хлопая глазами, пролепетала:

– Наташа, наверное, только ты можешь ответить на все эти вопросы. Я жду твоего рассказа. Что с тобою случилось? Ты так внезапно пропала, что в обществе возникло множество кривотолков. Даже не представляешь, что здесь без тебя происходило! Мы искали тебя с твоим папенькой, я лично объехала все дома, где ты могла бы находиться… Можешь ты мне наконец рассказать, где была всё это время?

Ее слова сильно меня удивили:

– Ты, домашняя девочка, которая боялась одна выехать в город, искала меня? Я же всегда звала тебя с собой, но ты отказывалась! Надо было тебе поехать со мной…

Надин очень внимательно всматривалась в мое лицо и, отстранившись, спросила:

– Зачем?! Чтобы сейчас стоять с такими же глазами, как у тебя, и с такими же тусклыми, как пакля, волосами? Носить такую же дерюгу, в какую ты сейчас одета? Не-е-ет! Я не хочу! Мне кажется, что с тобой приключилось что-то очень страшное и ты боишься мне обо всём поведать… Не бойся, я тебя пожалею.

Ее слова задели меня за живое. Обозлившись, я бросила на нее гневный взгляд, и Надин, не выдержав его, отпрянула.

– Не нужна мне твоя жалость! На что она мне сдалась? Ты кого жалеть-то собралась, посмотри лучше на себя, кукла размалеванная. Не беспокойся, со мной всё хорошо!

Я видела, что Надин тоже горячится: ее нижняя губа затряслась, голос стал настойчивым:

– То-то я и смотрю, очень даже хорошо: обзавидуешься, глядючи! Поверь, кроме жалости, ты не вызываешь никаких чувств. Правда!

Я больше ничего не хотела слышать. Ее слова словно хлыстом ударили меня, я развернулась и выбежала из гостиной. Влетев в свою комнату, закрыла дверь на ключ. Отдышавшись, обреченно обвела интерьер взглядом. Я еще слабо надеялась, что, когда вернусь сюда, вновь обрету покой. Но этого не произошло. Я не нашла ни одной родной вещи, за которую мог бы зацепиться взгляд. Балдахин вернулся на место, стены украшали новые гобелены. Но всё казалось мне чужим. Новое зеркало уже повесили, я подошла к нему и опять стала придирчиво осматривать себя. То ли от обиды, то ли от сильного напряжения я вдруг неожиданно засмеялась.

– В таком виде впору с коромыслом по деревне идти, и всё равно я уступлю самой задрипанной крестьянке. Деревенские девки пышут здоровьем, на щеках румянец играет, в глазах блеск. А я похожа на побитую собаку…

Мое отражение было мне отвратительно. И только сейчас до меня начало доходить, куда могли завести мои терзания: «Проклятая любовь чуть не довела меня до черты! Ведь тогда, в Анькином доме, я могла умереть. И самое ужасное, яростно этого хотела, не желая просыпаться. Там было темно и покойно… Здесь свет, холодно, все на меня смотрят… – вспоминала я свои ощущения. – Да с такими мыслями, не будь рядом Аннушки, я бы точно не проснулась. Что я делаю со своей жизнью, даже страшно подумать! И всему причина – Федор!»

Я обессиленно опустилась на краешек кровати. Осознав тщетность своего бытия, я вскочила, наконец поняв причину своих терзаний, и со злостью начала носиться по комнате, присматриваясь, с чего начать погром. Но в какой-то момент остановилась и громко проговорила, глядя на себя в зеркало:

– Комната-то моя в чём виновата? Этот паразит мне, видите ли, спину свою показал, а я глупая, раскисла?! Да сдалась мне его спина! Он вообще кто-о-о?! За что он получил наказание, забыла, что ли? Несмотря ни на что, бинты ему меняла, раны врачевала, а он так со мной обошелся?! Да еще каким изощренным способом отомстил за то, что я, выбившись из сил, одну только ночь с ним не ночевала. И вот из-за него-о-о я хотела добровольно и сознательно уйти из этой жизни?! Нет!

От ужаса происходившего со мной я содрогнулась и решительно сделала шаг назад. «Всё! Хватит!» Никто, кроме меня, не мог до конца знать, насколько огромной была моя душевная рана. Ее рваные края еще болели и кровоточили, но я решила, что никому более не покажу своей слабости! Я буду стягивать эту рану чем угодно: весельем, балами, красивыми платьями, другими мужчинами, резвыми лошадьми – всем, что только поможет мне его забыть! Стежок за стежком… и пусть их понадобятся сотни, тысячи, я готова начать! И я прокричала той, что смотрела на меня из зеркала:

– Я готова! Ты слышишь, жалкое, неспособное к жизни существо женского пола! Я к тебе обращаюсь! Мне противно на тебя смотреть! Глядишь на меня как нищенка и милостыню просишь: «Дай мне еще своих слёз и страданий». А я не дам тебе их, я жадная! И нет во мне жалости к тебе, слышишь, нет! Не хочу тебя больше видеть! Я Наташа, графиня, уничтожу тебя в течение трех дней, и ты больше не будешь являться мне в зеркале! Пропади ты пропадом!

Резко развернувшись на каблуках, я направилась к двери, решив ничего не менять в своем облике. «Пусть всё остается как есть. Завтра я буду выглядеть по-другому, а сейчас просто спущусь к Надин и буду вести с ней светские беседы».

Открыв дверь, я увидела перед собой подругу. Скорее всего, она стояла и подслушивала, что происходит в моей комнате. Я склонила голову набок и улыбнулась. Надин несказанно этому обрадовалась.

– Натали, я узнаю твой взгляд, полный решимости и сарказма. Наверное, ты сейчас скажешь мне какую-нибудь гадость!

Я усмехнулась.

– Ах, Надин, любимая моя подружка, ну до чего же ты догадлива! Что ты тут делаешь, моя дорогая? Наверняка стояла и подслушивала, змеюка подколодная! – и тут же сменила тему. – Но что мы всё обо мне да обо мне? Лучше вспомни свой конфуз, как ты умудрилась в дырке застрять, когда мы через забор в гарнизон лезли.

Воспоминания подняли мне настроение, и я звонко рассмеялась. С каждым вздохом, который требовался, чтобы издать новый звук, я вдыхала в себя жизнь, набиралась уверенности, радости, жизнелюбия – того, чего, казалось, давно уже лишилась.

Надин надула губы, но я так заразительно захохотала, что она не смогла остаться равнодушной. Мы всё еще стояли в коридоре. Услышав наш смех, из комнаты вышел отец, глаза его светились от счастья. Он подошел, обнял нас за плечи и спросил:

– Ну что, девочки, рады встрече?

– Да, папа, как хорошо, что Надин наконец-то заглянула ко мне!

Отец посмотрел на меня серьезно и ответил:

– Надин часто посещала наш дом, когда ты так необдуманно сбежала и пока ты находилась в доме своего отца…

Он осекся. Я улыбнулась, понимая, почему папа испугался своих слов.

– Всё уже хорошо, не волнуйся за меня.

Отец кивнул и продолжил:

– Надин подолгу сидела в твоей комнате, перебирая вещи, и плакала – думала, видно, что никогда тебя более не увидит, создавая мне тем самым еще больше проблем. Я себя-то едва мог привести в нормальное состояние, а мне еще и ее надо было успокаивать.

Я посмотрела на подругу с любовью и, тихонько сжав ее руку, улыбнулась:

– Милая моя, наверное, я и тебе принесла много беспокойства, но ты же знаешь, я большая мастерица создавать всем проблемы.

– Да, Наташка, тебе не составит труда кого хочешь довести до обморока, я тебя хорошо знаю. Пойдем же скорее, посмотришь подарки, которые я тебе привезла, а я расскажу все новости, которые произошли в городе, – она затараторила быстро-быстро. – Появилось так много красивых молодых людей, они из-за границы приехали, обучались там. Балы даются, маскарады и всяческие гуляния с фейерверками…

И она увлекала меня туда, в интересную, красочную, наполненную огнями, танцами, смехом и весельем жизнь. Я не сопротивлялась – радовалась, что могу наконец снова ко всему этому прикоснуться. Легко бежала я за ней, вспоминая, как мы бегали по лестницам нашего дома в детстве. При каждом прыжке мои волосы взлетали, словно крылья бабочки, возвращая мне силы и утраченную легкость восприятия мира, чему я была несказанно рада.

В гостиной я села напротив Надин. Она, торопливо рассказывая о наших общих подружках, уплетала пирожные, не отказываясь и от других угощений.

– Надин, фи… Столько сладкого! Ты посмотри: на тебе сейчас платье по швам разойдется.

Она рассмеялась, захлопала в ладоши, вскочила и закружилась.

– Наташа, как же я по тебе скучала! Я так рада тебя видеть! Ты моя самая лучшая подружка.

Она обняла меня и никак не хотела отпускать. Я отстранилась, дав себе обещание быть сильной. Я хотела укрепиться в этом состоянии.

– Ну ладно, Надин, хватит сантиментов. Что ты там хотела мне рассказать? Говори, я жду! Какие туфли сейчас в моде, какие платья? Из Франции прислали модные журналы? Где состоится бал, куда мы обязательно пойдем? Что за фамилии? Что за юноши? Мне обязательно нужно туда поехать… Господи! Сколько всего мне нужно успеть! И то, и это… планы-планы-планы!

– Ах, Натали, если бы ты только знала, сколько пропустила… Ты, конечно, не рассказала мне еще всех подробностей, ну да ладно, сначала я. Бал в нашем пансионе всё же состоялся, на нём присутствовала сама великая императрица, было много знатных гостей. Она награждала девушек, окончивших с отличием, шифром с золотым вензелем и лично отбирала совсем немногих во фрейлины. Катька Нелидова всё же добилась своего. Сначала ее хотели взять фрейлиной к великой княгине Наталье Алексеевне, но первая жена наследника скончалась незадолго до выпускного балла, так что Нелидову определили фрейлиной к его новой супруге, Марии Федоровне. Наталья Борщева, Глафира Алымова, Александра Левшина и Катька Молчанова стали фрейлинами самой императрицы. Матушка даже их портреты заказала – как самых успешных учениц. Вот так, Наташка. Мы с тобой над ними всё посмеивались, а они, знаешь, премного довольны своим статусом и положением.

– Надин, я нисколечко им не завидую, меня сия участь никогда не прельщала. Нас с тобой никто кандидатками во фрейлины и не рассматривал. Лучше о другом расскажи: ты обмолвилась о каких-то новых молодых людях, приехавших из-за границы. Вот об этом давай-ка поподробнее.

Надин хитро улыбнулась, сделала длинную паузу, явно испытывая мое терпение, и наконец, томно вздохнув, молвила:

– Ах, Натали, на Рождество граф Петр Борисович Шереметьев давал в своем великолепном доме на набережной Фонтанки бал по случаю окончания обучения и прибытия из-за границы его единственного сына и наследника, Николая. Наша семья была приглашена на празднество в полном составе. Наташа, я в восторге от этого приема! Граф лично встречал гостей. Торжество проходило в огромной зале, окруженной с трех сторон колоннами и великолепно обставленной. Хрустальные люстры со множеством свечей подчеркивали роскошь. Дом настолько богат и убран с таким вкусом!

– Про дом ты мне потом расскажешь, давай лучше про Николая.

Надин вздохнула, чуть надув губки, недовольная, что я ее прерываю, но глаза ее тут же заблестели, и она принялась говорить.

– Я всё про него разузнала. На том приеме была и Нелидова, а она всё про важных вельмож знает. Так вот, восемнадцати лет молодой граф отправился получать образование в одно из самых престижных высших учебных заведений, Лейденский университет в Голландии. Помимо учебы, он освоил драматическое, оперное и балетное искусство. Натали, он вращался в высших кругах европейского общества, был представлен при дворе Англии, Франции и Пруссии. Ему сейчас двадцать шесть, и он самый завидный жених Петербурга. Чудо как хорош! Короткие волосы слегка вьются, бакенбарды только подчеркивают красоту лица. Наташа, а взгляд у него какой дерзкий… смотрит так, будто видит тебя насквозь. Одет по заграничной моде, белые лосины подчеркивают стройные ноги, а камзол весь расшит золотой нитью. Талантлив несказанно, играет на скрипке, виолончели и фортепьяно.

Николай явно произвел впечатление на мою подружку. Я уж было хотела поддразнить ее и напомнить, что на молодом Шереметьеве свет клином не сошелся, но она сама продолжила рассказ.

– С ним прибыли из-за границы его друзья, вместе с которыми он учился. Не менее красивые молодые вельможи, также завидные женихи: родственник Панина, двадцатипятилетний Александр Куракин, князь Николай Юсупов, троюродный брат Николая, камер-юнкер Василий Шереметьев… Правда, он происходит из нетитулованной ветви рода, но чертовски хорош собой. Еще граф Николай Румянцев, подающий большие надежды. Молод, двадцати трех лет, но уже определен на службу в Малый дворец: его мать – статс-дама и гофмейстерина императрицы. И самый молодой – двадцатилетий сын фельдмаршала, крестник императрицы, флигель-адъютант Степан Апраксин. Скажу честно, Наташа, он понравился мне больше всех. Все они люди холостые, праздные, сказывают, затрудняются только избранием, у кого обедать или с приятностью вечер проводить.

Надин разрумянилась и с трудом переводила дух, тараторя и хвастаясь:

– Еще до начала бала, в первых залах парадной анфилады, начались приглашения на танец. Барышни записывали кавалеров в бальные книжки. В моей carte de ball, могу тебе с гордостью заявить, не было ни единой свободной странички. Полонез я танцевала со Степаном Апраксиным, менуэт с Николаем Румянцевым, потом мазурка, котильон… Ах, Натали, это было превосходно! Жаль только, маменька и папа быстро устали и мы вынуждены были уехать: я так и не смогла увидеть финальный фейерверк.

…Картинки, которые возникали перед моими глазами, подхватывали меня и переносили в роскошную залу. И вот я уже в окружении молодых людей. Статный кавалер приглашает меня. Необычайно красивая музыка уносит нас в танце, рождая новые, приятные ощущения и эмоции, затягивает и закручивает всё сильнее…

Эти разговоры увлекали меня в новый мир и отдаляли от собственных переживаний. Я наконец-то почувствовала себя легко. С каждой новой темой я возвращалась к жизни, чувства смешивались, и приятные эмоции вытесняли боль и страдания. Мое горе не казалось мне уже таким огромным, события, о которых рассказывала Надин, звали к приключениям.

Надин держала меня за руки, поправляла волосы, удивлялась моему внешнему виду, и я уже не обижалась и смеялась вместе с ней. Время текло незаметно, пора было расходиться, и мы договорились, что я приеду с ответным визитом на следующий день. Мы были полны решимости осуществить наши планы навестить институтских подружек и подумать, на какие мероприятия сможем отправиться. Перед уходом я клятвенно обещала рассказать ей всё, что со мной приключилось, и никогда больше не делать никаких глупостей. Обнявшись, мы расцеловались и обе радовались тому, что вновь обрели друг друга.

– Можешь больше не беспокоиться за меня, Надин. Теперь я никуда не пропаду, и мы всегда будем вместе, и всё будет как раньше.

Наденька от радости захлопала в ладоши, мы обнялись и стояли так какое-то время. И я верила в то, что говорила, и эта вера давала мне силы.

Проводив Надин, я оперлась спиной о дверь и прикрыла глаза, по лицу текли слёзы, но я улыбалась. Я думала о том, что во мне наконец-то начинает пробуждаться жизнь, от которой я недавно добровольно отказалась, и всё новое и прекрасное у меня впереди. Прошел почти год с того страшного дня, когда погиб Никита, а казалось, что целая вечность. Я повзрослела… и как бы ни повернулась моя жизнь, какими бы интересными событиями она ни наполнилась, я отчетливо понимала, что той наивной девочкой уже никогда больше не буду.

Ко мне подошел отец и тихонечко позвал:

– Доченька…

Я открыла глаза, увидела его и улыбнулась. Прижавшись к папе, я положила ему голову на плечо. Он гладил меня по волосам и ласково говорил:

– Наташа, всё-всё-всё пройдет! Всё у нас будет хорошо! И подружки твои вернутся, всё будет по-прежнему, вот увидишь, всё наладится, моя девочка. Как же я люблю тебя, дитя мое драгоценное.

И я крепко сжимала его в объятиях.

– Папа, ты не представляешь, как я тебя люблю! И какая же я была глупая дурочка, прости меня за все мои слова и мысли… про которые ты даже и не знал.

Он с улыбкой ответил:

– Думаешь, не знал?! Знал я всё, Наташа, и всё чувствовал, и всё видел в твоих глазах. И сейчас вижу, что в тебе происходят перемены, которые мне очень нравятся. Может быть, ты хочешь завтра пойти на конюшню, поздороваться со своими лошадьми? Сколько ты их не видела?! Глядишь, и полететь куда надумаешь, птичка моя…

От этих слов я подпрыгнула и захлопала в ладоши:

– Конечно, я хочу, папа, завтра же. А сейчас твоя птичка должна пойти почистить перышки, ты посмотри, как ужасно я выгляжу, мне и подружки на это указали. А я, папа, должна всегда выглядеть лучше их всех вместе взятых и вернуться на свое законное место в нашей компании – самой красивой, самой умной, самой радостной и самой приветливой.

С этими словами я чмокнула отца в щеку, взвизгнула и побежала в спальню приводить себя в порядок. Отец тоже хлопнул в ладоши, обрадовавшись как ребенок.

– Лети! Лети, моя бабочка! Лети, мое солнышко, как же я рад! Господи, спасибо тебе, что дал мне возможность еще раз увидеть свое дитя обретшим радость. Я вырастил ее как родную и так люблю… Как же сильно я желаю ей счастья! Спасибо тебе, Господи, что вернул мне мою доченьку.

До меня долетели его слова, и я заулыбалась еще сильнее. Ускорив шаг, впорхнула к себе в комнату и осмотрела ее новым взглядом.

Заменили почти всё: дубовая кровать хоть и напоминала прежнюю, но ее изголовье было обито дорогой тканью, гродетуром, той же, что и на балдахине, прикрепленном к потолку и спадающем по резным колоннам. Дополнением к тканевой отделке служили позументы – тесьма, кисти и бахрома с золотой нитью. Окна и дверные проемы были задрапированы тремя парами занавесей, сверху ниспадали ламбрекены.

Гобеленовые обои прекрасно гармонировали со всей обстановкой. На каждой стене висела пара золоченых подсвечников, а на туалетном столике стоял изящный канделябр на десять свечей: при необходимости покои можно было ярко осветить.

Рабочий стол остался прежний, дубовый, со множеством выдвижных ящичков для письменных принадлежностей. Круглый столик на изящных позолоченных ножках (для утреннего кофе и послеобеденного чая, а главное – для вечернего молока с печеньем) тоже был мне давно знаком.

Появилось кое-что новое: кресло-оттоманка для дневного отдыха, стул и ширма, оформленные той же тканью, из которой сшит балдахин. Огромное зеркало во всю стену – в красивой золоченой раме. Изящный комод, туалетный столик и гардероб украшали тонкая резьба и позолота. На туалете стояли привычные флаконы духов, баночки с кремами и пудреницы, лежала моя любимая пуховка.

В гардеробе были заботливо развешены платья, я заметила среди них три новых. Отец обмолвился, что граф выписал мне из-за границы модные наряды, но тогда я не придала этому значения.

Я медленно ходила по комнате, трогая каждый предмет, и мысленно благодарила судьбу за то, что она послала мне такого заботливого отца. Теперь мне всё безумно нравилось, я была довольна. В этой комнате мне уже ничто не напоминало о Федоре. При одной мысли о нём сердце больно кольнуло, но я, шумно выдохнув, опрометью выбежала в коридор и крикнула слугам, чтобы мне немедленно набрали ванну. Я намеревалась смыть с себя последние воспоминания о нём, словно старую грязь, коростой налипшую на душу.

Служанки засуетились вокруг, забегали, каждая хотела угодить. Давно они не видели свою барышню в хорошем расположении духа. Когда все манипуляции с моими волосами и телом были закончены, меня вытащили, обмотали пушистыми простынями, и я обессиленно упала на кровать.

Глафира, дородная крестьянская девка с сильными как у мужика руками, умела хорошо делать массаж. Обычно я ругала ее, когда она слишком усердствовала, но сейчас сама попросила приложить силу. С болью она вытягивала из меня то напряжение, которое я испытывала всё последнее время. Тело размякло, и я наконец почувствовала в каждой клеточке расслабление. Душистые масла приятно щекотали нос своим ароматом, и я плавно погружалась в сон. Девки на цыпочках вышли из комнаты, оставив неяркий свет.

В дверь постучали, я нехотя отозвалась. В комнату вошла Аня, поставила перед кроватью табуретку и присела на нее.

– Ну что, барышня, полегше вам? Я вижу, девки расстаралися. Сказывали, что вы уже почивать собралися, – она замялась. – Но я всё же решилась зайтить.

Я приподнялась на локте и улыбнулась.

– Да, Аня, мне и вправду хорошо. Давно я так легко себя не чувствовала. День-два – и вы получите прежнюю графиню, рановато на мне еще крест ставить. Не дождетесь!

Аня прищурилась и усмехнулась:

– А графиней ли вы были, барышня? Про крест я и слушать не хочу, типун вам на язык, ишь чего удумали.

Я усмехнулась. Анька – чистая душа, не умеет она лукавить.

– Твоя правда, Аня. Графиней-то я не была, но обязательно сделаюсь, вот увидишь.

Я вновь откинулась на подушки, вдыхая запах ароматного масла, исходящий от кожи, и это вызывало покой. Аня всё не уходила, но сидела молча. Я испытующе смотрела на нее, пытаясь понять, что ей всё-таки нужно.

– Ань, а что ты тут сидишь? Чего ожидаешь?

– Не хотите мне рассказать, барышня, что с вами приключилось?

Повернувшись на бок, я устроилась поудобнее и хотела только одного: спать.

– Нет, Аня, не хочу я тебе ничего рассказывать… И, признаться, сама желаю всё забыть. И наше с тобой путешествие пусть скорее сотрется из памяти. Начиная с того проклятого вечера в пансионе и до сегодняшнего утра – всё!

Аня улыбнулась и согласно закивала.

– Я тоже, барышня, всё, что было скверного, хочу оставить в прошлом.

Я думала, что на этом разговор окончен и она сейчас уйдет, но Аня продолжала сидеть.

– Ты что-то еще сказать хочешь?

Она протянула мне свернутый вчетверо листочек. Я взяла его, недоуменно покрутила в руках и спросила:

– Что это?

– Записка вам, барышня. Егор просил передать, а я не смогла ему отказать. В глазах его печаль смертная…

Я пообещала, что обязательно прочту и, если сочту нужным, отвечу.

– А сейчас иди, пожалуйста, ты свободна.