Читать книгу Мерцание зеркал старинных. Глаза судьбы - Светлана Гребенникова - Страница 7

Дом, где проживало семейство Надин, впечатлял размерами и величественным фасадом. Перед ним был разбит цветник, террасами спускающийся к реке, по другую сторону взору открывался широкий двор, который окружали липовые деревья.

На въездных воротах и на фасаде красовался фамильный герб. Прасковья Ивановна Желтухина была из старинного, знатного и богатого дворянского рода. В силу своей беспечности я не слишком старательно изучала ее генеалогическое древо, но матушка Надин очень гордилась своими корнями. Высокая, статная, она слыла чопорной дамой и строго соблюдала этикет, который впитала с молоком матери. Темно-русые волосы без малейшего намека на седину всегда были уложены в гладкую прическу. Даже дома она носила дорогие платья, но без всяких излишеств. Туго затянутый корсет подчеркивал ее стройный стан. Поведение Прасковьи Ивановны всегда было безупречным: она во всём подавала дочери пример и назидательно советовала никогда не забывать о своем происхождении… Девочка любила мать и тянулась к ней, несмотря на то, что та была строга. Надя гордилась ее родовитостью и стремилась во всём походить на матушку – и в выборе нарядов, и в манерах. Она с удовольствием училась этикету и строго следовала наставлениям маменьки, чем несказанно расстраивала отца, который не хотел видеть в ней чопорную барышню.

Папенька Надин, Василий Степанович, родился в семье помещика Ярославской губернии и воспитывался в Шляхетском кадетском корпусе. Вместе с моим отцом он начинал службу в лейб-гвардии Измайловском полку. В 1762 году, будучи премьер-майором, он под командованием братьев Орловых встал в ряды сторонников великой княгини Екатерины Алексеевны и принял деятельное участие в возведении ее на престол. За это он получил звание полковника. После ранения в Семилетней войне долго лежал в военном госпитале, а после ушел со службы.

Василий Степанович мечтал о сыне, а о дочери даже слышать не желал. Поговаривали, что, когда родилась Надин, ее отец был так опечален, что заперся в своей комнате и несколько недель кряду пил. На все просьбы жены покинуть добровольное заточение он отвечал руганью, обзывал ее обидными словами и обвинял во всех смертных грехах.

А виновата Прасковья Ивановна была лишь в том, что после замужества настояла на том, чтобы безродный Василий Степанович присоединился к старинному роду и взял фамилию жены: это было одно из условий ее согласия выйти замуж. Молодой и влюбленный Василий Степанович поспешно согласился, о чём впоследствии жалел, так как это сильно било по его самолюбию. Шло время, постепенно он смирился и с тем, что «пошел в примаки» к роду Желтухиных, и с рождением дочери. Но однажды, крепко выпив, запретил всем называть девочку родовым прозванием Прасковья, которое ей дали при крещении, и выбрал ей новое имя, Надежда. Оно быстро прижилось, да и самой малышке очень понравилось.

Василий Степанович воспитывал Надин в строгости и не скупился на затрещины и грубые слова, услышав которые, девочка могла упасть в обморок. Она была хрупкой, как статуэтка, с бледным личиком, мягкой и утонченной по натуре. То, что прививал отец, никогда ей не нравилось, но ослушаться его она попросту боялась. Часто плакала и обижалась на его выпады, жаловалась, что папа, как ей казалось, совсем ее не любит. Спартанское воспитание Василия Степановича не имело успеха. Надин отдалилась от папеньки, стараясь не расстраивать его, но как можно реже попадаться на глаза.

Прасковья Ивановна категорически отказалась рожать других детей. Возможно, у нее были какие-то проблемы со здоровьем, а может, имелись другие резоны. Она любила повторять, что у настоящей дамы из высшего общества должен быть только один ребенок, дабы не испортить безупречную фигуру.

Василий Степанович разительно отличался от жены, был на редкость смешлив, и казалось, что его нрав легок, но это было не так. Он не ограничивал себя никакими рамками. Если ему хотелось почесаться прямо за столом, то он непременно это делал, вызывая гнев Прасковьи Ивановны. При своем кажущемся добродушии он был строг и скор на расправу даже за незначительные проступки.

Я относилась к нему с почтением: Василий Степанович был дружен с отцом. Часто приговаривал, что лучшей подруги для своей дочери он и пожелать не мог, благосклонно относился ко мне и всегда радовался моему приезду, в первую очередь потому, что я обладала всеми качествами, которые он хотел воспитать в собственной дочери. Откровенно говоря, отец Надин попросту завидовал Дмитрию Валерьяновичу: он часто жаловался боевому товарищу, что не сумел вырастить дочь отважной солдаткой. Василий Степанович приходил в восторг, видя меня одетой в мужской костюм и сапоги, отважно скачущей на лошади. Когда я падала, то старалась не плакать, а он подбадривал: «Вот девка, вот молодчина, загляденье, да и только. Ох, Валерьяныч, свезло тебе – так свезло! Гляжу на нее – и Гришку вижу, такая же отчаянная голова! Хороша девка, эх, хороша!» Наденька, слыша такие похвалы, дула губки, но никогда не отвечала отцу на обидные выпады. Она была труслива и часто болела, а потому не проявляла никакого интереса ни к конным прогулкам, ни к охоте, ни к прочему, что так страстно любил ее отец. После таких его слов она еще больше тянулась к матери.

Легко спрыгнув с облучка у ворот поместья Желтухиных, я ловко приземлилась на ноги и уверенно проследовала к крыльцу. Лакей, удивленно посмотрев на меня, поклонился:

– Наталья Дмитриевна, барышня, как давно вас не было! Я рад, несказанно рад видеть вас вновь!

Я улыбнулась.

– Захар, дома ли твоя молодая хозяйка? Где родители ее, хочу поскорее со всеми поздороваться!

– Они там, в гостиной, чай пить изволят. Проходите скорее, барышня, я и докладать о вас не буду, пусть хозяева удивятся.

Сбросив накидку на руки Захара, я отправилась на поиски. Надин с родителями сидели за столом. Увидев меня, она вскочила и радостно кинулась навстречу:

– Наконец-то Наташка приехала!

Надин крепко сжала меня в объятиях, а потом, чуть отстранившись, внимательно оглядела мой наряд и улыбнулась:

– Ой, Наташа, какая же ты красивая! Выглядишь просто восхитительно!

Я лукаво усмехнулась.

– Да?! Что, не похожа я теперь на оборванку?

Наденька смущенно запротестовала:

– Ну что ты, Наташа, ты никогда не была на нее похожа. У тебя глаза сейчас… э-э-э, такие… знакомые. Я узнаю этот взгляд!

Она взяла меня за руки, и мы, смеясь, закружились по столовой. К нам подошла матушка Надин и строго погрозила пальцем:

– Будет вам, барышни! Негоже прыгать и веселиться, точно девки деревенские. Успокойтесь! Помните о своем происхождении. Даже если вы дома, забывать об этом не стоит!

Чопорно откланявшись, Надя увлекла меня в свою комнату.

– Пойдем-пойдем, Наташа, мне непременно надо рассказать тебе что-то очень важное. Безо всякого промедления! – заговорщически шептала она, – ну, пойдем, потом с папенькой расцелуешься. Мы еще спустимся сюда поговорить с родителями.

Она крепко держала меня за руку, так что я почти бежала следом.

– Надин, да подожди же, куда ты так быстро меня тащишь? Я сейчас споткнусь и упаду.

Но ее было не остановить:

– Ну что же ты, разучилась ходить на каблуках? Давай, поднимай свои юбки, и бежим скорее!

Мы влетели на второй этаж, комната Наденьки находилась посередине, между родительскими спальнями. Надин захлопнула дверь и усадила меня на кровать, взяв за руки. Сердце ее колотилось – то ли от быстрого бега, то ли от того, что она собиралась мне поведать.

– Наташа, ты не представляешь, что со мной приключилось!

Она замолчала и, взяв паузу, изо всех сил пыталась ее держать. Я не вытерпела первой:

– Ну, не томи! Если ты хочешь мне что-то рассказать, то я слушаю. Что случилось-то?!

– Наташа, мне кажется, я влюбилась! Я влюбилась так же, как ты когда-то в своего Федора…

Мой взгляд сразу помрачнел, я стала внимательно всматриваться в лицо подруги и, страшась своих догадок, спросила:

– Кто твой избранник? Только не говори, пожалуйста, что он из того же полка, что и Федор. Потому как это дело абсолютно гиблое, и я тебе не советую… Так же как и ты мне в своё время не советовала…

– Нет! Нет! – она торопливо перебила меня. – Нет! Наташа! Ну послушай меня, не перебивай, мне нужно непременно… непременно тебе открыться, и ты мне должна что-нибудь посоветовать. Потому как ты уже была в подобной ситуации…

– Ну, говори, Надя, кто он?

– Ну… ты помнишь… Он всё время возил меня в пансион… Он сначала был конюхом, а потом моим кучером…

Я удивленно посмотрела на нее и спросила:

– Как?! Этот Васька?! Ты – в него?..

– Ну да, – запинаясь, ответила Надин. – Наташа… я еще тогда не могла понять, что со мной происходит, – она говорила быстро и сбивчиво, – он как на меня посмотрит… мне так и хотелось спрятаться от его взгляда и бежать, бежать… Но, видно, это выше моих сил, даже в разлуке я всё равно не могу избавиться от мыслей о нём. Мне так хочется к нему прикоснуться, перемолвиться хоть словом…

Я посмотрела на нее как на дурочку:

– Надя, каким словом?! Что ты лепечешь? Ты что-о-о-о, совсем спятила, в конюха влюбиться?! – заорала я. – Не нужно тебе это!

– Тише, тише! – зашептала она. – Подожди, Наташа, ну я же тебя выслушивала, когда ты… ну, когда у тебя больше никого на устах не было – только этот твой Федор! Я всегда тебя слушала. Пожалуйста, послушай теперь и ты меня.

Я оторопело смотрела на нее и не знала, что сказать в ответ. Но приготовилась выслушать до конца: может быть, тогда мне станет понятнее, что же с ней творится. Надин, волнуясь, продолжила рассказ:

– Натали, ты представляешь… Мы с ним недавно целовались.

– Как целовались?! Ты что, совсем ума лишилась? С конюхом целовалась?! Фу, Наденька, от него, наверное, навозом воняет… как ты могла?!

– Наташа, ну подожди, дослушай… От него ничем таким не пахнет, он самый хороший… Знаешь он какой чистюля?! – Надин мечтательно закрыла глаза. – М-м-м! Он удивительный!

Я в ужасе выдернула руки из ее ладоней.

– Надин, ты в своем уме?! Что ты делаешь?! А если отец узнает?!

– Так вот, Наташа! Именно об этом я и хочу с тобой поговорить… Нужно, чтобы никто не догадался, как на самом деле обстоят дела… Я всё придумала, Наташа! Я продам его тебе! И мы уже там, у тебя, с ним встречаться будем. Вот так никто ничего и не узнает. Нашим-то с тобой встречам препятствовать не станут. Маман, когда узнала о твоем побеге, решила, что ты ума лишилась. Очень родители за тебя переживали. Но потом папенька навещал Дмитрия Валерьяновича, и тот сказал ему, что ты долго была больна, но сейчас пошла на поправку и находишься в доме своего кровного отца – графа Орлова. Я буду слезно умолять матушку часто тебя навещать, объясню ей, что наши встречи помогут тебе быстрее вернуться к светской жизни. Никто толком не знает, что с тобой приключилось, Натали, даже я… Ты обязательно должна мне всё рассказать! Но это потом… потом. Сначала выслушай меня… Наташа, ты не представляешь, какое это необыкновенное чувство! И как мне хорошо… рядом с ним!

Я думала только об одном: как убедить Надин, что ее «любовь» – это просто безумие. И вдруг вспомнила: когда Надин пыталась убедить меня, что мы с Федором не пара, я просто не желала ее слушать. «И если я сейчас пойду супротив нее и начну говорить какие-то правильные слова, мне ее не образумить. Что можно вдолбить в дурацкую башку, наполненную любовной чушью? Получится то же, что и со мной». Я решила не горячиться и пойти ей навстречу: пусть выговорится. Нужно уберечь Надин от гнева родителей. Они не станут с нею церемониться, никогда не простят дочери этой связи. Я осторожно взяла ее руку и вкрадчиво спросила:

– Наденька, а как же мы всё это уладим? Ну хорошо, я возьму его конюхом… и пусть он служит у меня, но я боюсь, что ни маменька, ни отец твой не пойдут тебе навстречу.

Услышав, что я готова хоть в чём-то с ней согласиться, Надин радостно затараторила:

– Да я уже всё придумала, Наташа! Я скажу, что твой конюх заболел… помер… – не важно! Что ты в большой нужде: среди твоих крепостных подходящего человека нет, и ты спешно ищешь хорошего работника. Все знают, как я тебя люблю, вот я и уступлю тебе своего кучера.

Я кивала, думая о своем, и притворно с ней соглашалась, не понимая до конца, что повлечет за собой Надино решение и какова будет моя роль во всём этом. Но я знала одно: ее нужно отговорить. Их отношения никак не могут состояться, и ничем хорошим для нее это не кончится.

Надя расценила мое молчание как знак согласия с ней и, обрадованно вскочив, закружилась по комнате.

– Наташа, как же хорошо ты меня понимаешь! Ты самая лучшая моя подружка!

Она подскочила к своему туалетному столику, вытащила что-то из коробки и, подлетев ко мне, расцеловала в обе щеки.

– Вот, – протянула Надин раскрытую ладошку, – я за это хочу подарить тебе брошку. Смотри, какая!

Я усмехнулась:

– Надька, ты что, купить меня хочешь? Да оставь ты эти гнусные поползновения. Знаешь же, что я никогда корыстна не была.

Надин недовольно хмыкнула и сжала пальцы.

– Ну конечно, Наташа! Расскажи еще, что ты никогда не имела страсти к драгоценностям и они тебя ничуть не интересовали, ну просто совсем. – Видя, что я не проявляю интереса к ее подарку, Надин обиженно протянула, надув губки: – Я ведь от чистого сердца! Почему сразу «купить хочу»?

Лукаво посмотрев на подружку, я рассмеялась, видя, как начала подрагивать ее нижняя губа.

– Ну ладно, так и быть, давай посмотрим, что там за брошка такая.

И она вложила мне в руку удивительной красоты вещицу. Как только я взяла ее, то тут же сжала кулачок и тихо сказала:

– А теперь, Наденька, как бы ты меня ни просила, я тебе никогда ее не верну. Она настолько прекрасна, что я просто не смогу с ней расстаться.

Надин, довольная похвалой, ответила:

– Ну конечно, Наташа, я дарю ее тебе. Хочу, чтобы, любуясь ею, ты всегда помнила обо мне!

…Слова Наденьки оказались пророческими: действительно, всякий раз, когда я смотрела на эту брошь, сердце мое сжималось от боли. Больше всего на свете я жалела о том моменте, когда приняла ее… Но это было потом…

А сейчас мы наслаждались обществом друг друга, и она рассказывала мне о своем Василии, какой он удивительный и замечательный.

– Наташенька, я подозреваю, что он непризнанный сын вельможи, который некогда жил недалеко от нашего поместья. Правда-правда, ну что ты смеешься? Ходят слухи, что, прежде чем покинуть наши края, он оставил в деревне незаконнорожденного ребенка. Я думаю, что это и есть Василий. Я справлялась: по времени всё совпадает. Ты даже не представляешь, как хороши его манеры. Он обращается со мной очень галантно, как истинный кавалер. Такое можно передать только по крови, никак иначе. Он возил меня на прогулки и показывал чудесные сады… он прекрасно за мной ухаживал…

Я остановила ее и спросила:

– Надя, а что-то еще между вами было? Ну… кроме поцелуев? Скажи мне, не бойся. Ежели ты хочешь моей помощи, то, пожалуйста, будь со мной до конца откровенна.

Надин потупила взор, ее щеки зарделись. Я всё поняла и, в ужасе прижав ладони ко рту, ахнула:

– Неужто?! Надя… – подойдя к ней вплотную, я взяла ее руки и повторила. – Надя?! Неужели?! Когда это случилось?

Надин не смотрела мне в глаза. Отведя голову вбок, она упрямо глядела в пол и ничего не отвечала, часто и глубоко дыша. Я тормошила ее, но она не решалась вымолвить ни слова.

– Надя, ну что же ты молчишь? Говори!

Наконец она выдавила из себя что-то нечленораздельное, а потом заговорила… сбивчиво, всё время путаясь. Я вытягивала из нее признание по слову, по фразе.

– Мы гуляли в нашем саду, я осматривала новую лошадь, которую купил папенька… мы замерзли… Но я не хотела идти домой, и мы… зашли погреться в гостевой домик…

Из ее сбивчивого рассказа я поняла: в домике он наплел ей с три короба про великую любовь, про то, что они убегут из дома и найдут его влиятельного отца. Якобы он знает, где его искать… И никто более не посмеет мешать их счастью… они обвенчаются, и всё будет просто замечательно… И под эти разговоры он соблазнил ее, совратил, лишил невинности.

Еще не веря своим страшным догадкам, в надежде, что всё не так уж страшно, я спросила:

– Это было только один раз?

Она с жаром закивала:

– Да, да! Это было только один раз, и я не хочу повторения, потому что это не так, как рассказывают… а очень скверно, больно. Мне было ужасно неприятно, я чувствовала себя неловко… и мне было стыдно. Не хочу больше! Вот уже немало времени прошло, а я как вспомню – аж тошнит…

Сердце мое стало замирать… Оно едва не остановилось от ужаса, от того, о чём я стала догадываться. Я слушала ее и думала лишь об одном: есть у нее дорога назад или нет, куда это приведет, в какую пропасть… Я решила помочь своей несчастной подруге. Мне так отчаянно хотелось вытащить ее из передряги, в которой она оказалась, еще не понимая ужаса всего случившегося. Я потрясла Надин, которая сидела словно каменная, уставившись в одну точку.

– Скажи, тебя часто тошнит? Как ты себя чувствуешь? Ну?! Говори же, не молчи! Пожалуйста, Надя!

И она рассказала, что где-то через две-три недели после того дня стала чувствовать усталость и тошноту, которая иногда сопровождается рвотой.

– Вот и сейчас, Наташа, мне не очень хорошо… от волнения, наверное – опять тошнит…

Я смотрела на нее во все глаза, и мысли мои обгоняли одна другую: «Как жалко, что меня не было рядом в тот момент… Ах, как жаль, бедная моя… бедная девочка».

– Наденька моя, как жалко, что я не могла вовремя рассказать тебе, чем это может кончиться.

Я опять в ужасе закрыла рот руками. Она с наивностью ребенка посмотрела на меня и тревожно спросила:

– Наташа, ты думаешь, я заболела?

Я сплюнула себе под ноги и гневно вскрикнула:

– Да, Надька! Тьфу на тебя! Заболела она… Заболела! – она в страхе выкатила на меня глаза. – А ты хоть предполагаешь, чем?!

Она невинно посмотрела и тихо проблеяла:

– Что, чем-то неизлечимым?

Я схватилась за голову.

– Знаешь ты, дурья башка, что с тобой приключилось? – она ошарашенно мотала головой. – Дите у тебя приключилось! Ты беременна! Наверное…

Она опять замотала головой:

– Ты что говоришь, Наташа?! Этого же не может быть от… одного раза! Не бывает так! Ты, наверное, что-то путаешь! Наверное, у меня… Что-то со мной… А? Нет-нет…

Она закрыла лицо руками и заплакала. Я сама пребывала в шоке, не зная и не понимая, что теперь делать…

– Да-а-а-а, Надька! Вот плачь теперь! Плачь! Как же ты теперь всё уладишь?

Я опять схватилась за голову – от ужаса никак не могла толком закончить хоть одну фразу. Но продолжила говорить:

– А я-то всё думаю… что ты такая дородная… Ты попра-а-авилась. У тебя вон какой румянец на щеках. Я думала, это от полнокровия. А это вон от чего! Надька… Дура! Что же мы теперь с тобой делать будем?

Но она уже ничего не могла ответить: ее душили одновременно рыдания и тошнота. Надин не знала, как с собой справиться… Выйдя из туалетной комнаты, она обреченно опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Я смотрела на нее широко распахнутыми глазами и пыталась как-то помочь, утирала слёзы. Но она отталкивала меня и всё повторяла:

– Что же?! Что же теперь бу-у-удет?! Наташа! Что же теперь будет?

Она смотрела на меня абсолютно детскими глазами, и я никак не могла подобрать слова, чтобы успокоить ее. Язык не поворачивался сказать, что всё будет хорошо. Видеть ее отчаяние и боль становилось невыносимо. Мне обязательно нужно было что-то сделать, придумать, как поправить ситуацию, я почему-то чувствовала и долю своей вины… Я не осознавала почему, но это чувство навсегда поселилось в моём сердце, в моей душе. Я очень долго потом не могла от него избавиться.

Я подошла к ней, обняла за плечи и прижала к себе. Она всхлипывала, а я гладила ее по волосам.

– Надька, не волнуйся, мы обязательно что-нибудь придумаем и всё-всё исправим.

Она продолжала говорить сквозь слёзы:

– Ну что ты, Наташа, теперь – всё! Всё закончится для меня плохо. А папа? Мне страшно даже подумать, что будет. Что скажет моя мама? Что они теперь со мной сделают? Ведь ты знаешь, какие они.

Она зарыдала еще сильнее.

– Надя, остановись, сделай глубокий вдох… – Я всё же проговорила эти слова. – Всё будет хорошо. Ты даже не представляешь, что мне пришлось пережить и в каких передрягах я оказывалась… Гораздо хуже твоей!

Надин резко подняла голову, прекратила даже всхлипывать и посмотрела на меня очень серьезно:

– Наташка, ну что ты такое говоришь? Куда уж хуже?! Ты всегда могла найти слова, чтобы отвлечь меня…

Я тихонько встряхнула ее за плечи, заботливо вытерла платком слёзы, которые ручьями текли по щекам, и сказала спокойно и убедительно:

– Так, Надя, теперь нам нужно собраться. Хватит рыдать, давай думать.

Надин держала меня за руки и смотрела так, словно только от меня сейчас зависела ее судьба и только я смогу ей помочь. Я судорожно думала, пытаясь подобрать слова, но ничего толкового придумать не могла. Неожиданно меня осенило.

– Надька, а что если тебе скрыться на какое-то время… пока будет расти живот?

– Куда я скроюсь-то? – она недоуменно посмотрела на меня. – В кладовку что ли спрячусь?

– Ну, не знаю… Мы можем уехать с тобой, например, во Францию… Или хоть за город, в наше дальнее имение. Скоро начнется лето, и мы можем провести это время там. И, когда тебе придет срок разрешиться, мы придумаем, что сделать с ребенком. Возможно, оставим его у кого-то в деревне. И ты вернешься, решив свои проблемы.

Надя испуганно смотрела на меня.

– Наташа, а ты думаешь, у нас получится уехать так надолго? Сколько вообще должно пройти времени, ты знаешь?

Я отрицательно покачала головой. У меня были определенные представления об этом периоде, но сколько точно времени нужно, чтобы на свет появилась новая жизнь, я не знала. Мне не хотелось ее огорчать, и я уверенно сказала:

– Да ладно тебе, Наденька, расстраиваться. Ну, может быть, месяцев шесть пройдет…

Надя наконец воспряла духом и, повеселев, ответила:

– А ведь не так всё плохо, Наташка. Мы с тобой еще будем танцевать и веселиться как раньше, вот только со всем этим разберемся.

…Что-то больно кольнуло в груди… Медленно подняв голову, я не отрываясь смотрела на Надин. «Наверное, уже никогда мы не будем вместе танцевать…» – пронеслось в моей голове. Внутри поселилось странное предчувствие, обдающее душу холодом…

Я быстро зажмурилась, потрясла головой и постаралась прогнать недобрые мысли, но тщетно. Пересилив себя, всё же спросила:

– Надин, ты можешь точно сказать, когда всё произошло? Сними платье, я хочу посмотреть, как изменилась твоя фигура.

Надя подняла голову и начала подсчитывать.

– Кажется, месяца три назад… Нет, больше. Было холодно… в начале января.

Я вздохнула:

– Значит, прошло уже больше четырех месяцев. Наденька, как же это? Уж от кого – от кого, а от тебя-то я точно такого не ожидала. Как ты не побоялась последствий? Зима… Да как же ты задницу-то свою не отморозила? – вдруг ляпнула я.

Она грустно усмехнулась:

– Я же не под кустами с ним была, а в домике, – Надя обреченно махнула рукой. – Да не знаю я, Наташа, сама не понимаю, точно бес меня попутал. Ни о чём я тогда не думала и почему-то ничего не боялась. Я только его и помню, поцелуи жаркие… и отчего-то голова кружилась… противостоять не было ни сил, ни желания… он такой хороший…

Надя рассказывала про своего возлюбленного, и на ее устах блуждала мечтательная улыбка. Я смотрела на нее и никак не могла взять в толк, как такое могло произойти с моей Наденькой, с этой не очень смелой скромной девушкой, которая всегда четко старалась выполнять все домашние правила.

Она говорила и потихоньку раздевалась, а когда осталась в одном белье, я в ужасе прикрыла рот рукой. Ее округлившаяся фигура и раздавшиеся бедра не оставляли никаких сомнений. «Мамочки, еще немного, и будет заметно. Надо быстрее что-то делать, немедленно!»

Я вздохнула, отвернулась к окну и сказала:

– Одевайся, Надя, всё мне понятно, надо решать быстрее… скоро станет заметно.

Надя опустила голову, глубоко вздохнула и созналась:

– Ты думаешь, я не догадывалась? Наташка, я просто верить не хотела… Книжку у мамы нашла, справочник для лекарей… Так там написано, что бывает обманное бремя… вот я и решила, что и со мной такое.

Я посмотрела на нее как на дурочку.

– Ты что думала, всё само собой рассосется, если сделать вид, что ничего нет? Что же ты молчала-то до сих пор?

Она с жаром воскликнула:

– Так тебя же не было! Кому я могла рассказать, кому?

Но тут любопытство взяло верх, и это позволило ей отвлечься. Надин лукаво прищурилась и спросила:

– Наташа, а почему тебя так долго не было, где ты пропадала? Ни разу не поверю, что у графа жила. А если была в городе, почему лишила меня своего общества? Я ведь нуждаюсь в тебе, как в воздухе. Почему ты оставила меня, Наташа? Вот если бы ты была рядом, я могла бы с тобой посоветоваться и такого никогда бы не произошло.

– Правильно, Надин, нашла виноватую! Если бы я рядом была, ты что, святошей бы стала? Это ты мне пеняешь? Возможно, я и попыталась бы тебя отговорить, но всё, что мы делаем, Надя, это плоды наших собственных решений. И ты сама приняла такое решение, по неизвестным для меня причинам. Обвинять меня в том, что всё могло бы сложиться иначе, окажись я рядом, думаю, неуместно.

Надя подошла, взяла меня за руки и сказала:

– Ну прости меня, подруга… я просто не знаю, что мне делать, и в голове рождаются совершенно дикие, глупые мысли… Веришь, я кого угодно готова обвинить в том, что со мной произошло, только почему-то себе вопрос задать боюсь – где была моя собственная голова?!

Я остановила ее запоздалые раскаяния:

– Так, подожди… Ты мне лучше вот что расскажи. Где твой «муженек», прости его, Господи? Где он находится и что говорит по этому поводу? И знает ли он вообще?..

Надя вздохнула, опустила глаза и тихо-тихо произнесла:

– Да что там… Я ему сказала, что как-то странно и нехорошо себя чувствую, поведала о своих страхах. А по прошествии некоторого времени он пропал с нашей конюшни. Слышала от девок, прислужниц, что он просил у папеньки дозволения поселиться в соседней деревне, будто лошадь сильно его зашибла и не может он более конюхом работать.

– То есть он скрылся? Видать, в отличие от тебя сразу смекнул, что к чему. И решил сбежать, оставив тебя одну расхлебывать большой ложкой то, что вы вдвоем сотворили. Ты что, и вправду поверила в то, что он наплел?

– Он не спрятался, Наташа, я могу его видеть, когда захочу, просто он больше не появляется в доме. Родители дозволили ему крестьянскую работу исполнять.

– Да-а-а, Надя… Прекрасного ты выбрала кавалера: придумал предлог, больным сказался, от тебя подальше смотаться решил.

Надин обиделась:

– Можно подумать, у тебя прям всё распрекрасно было. Я вон тебе всё рассказала, а ты о себе молчишь.

– Ну, это, голубушка, тебя сейчас никоим образом волновать не должно. Мы потом обо мне поговорим, когда с тобой разберемся. А сейчас одевайся, я знаю, куда мы отправимся и у кого совета спросим.

Надька в страхе вытаращила глаза. Я поняла ее испуг.

– Не бойся, никто тебя не предаст и ничего твоим родителям не расскажет. Поторапливайся, каждый час дорог. А я вниз, скажу, чтоб экипаж подавали, в моей коляске поедем.

Надька медлила, недоверчиво глядя на меня.

– Да одевайся ты, клуша, и не волнуйся: я медленно поеду, как-никак бабенку на сносях повезу…

Я засмеялась и тряхнула головой так, что все шпильки и гребни выскочили из прически и волосы рассыпались по плечам. Что есть духу я выскочила из комнаты и побежала по лестнице вниз. От переполнявших меня эмоций дыхание сбилось. Я всё никак не могла прогнать ощущение беды, которая надвигается на мою подругу, нутром чувствовала, что может произойти что-то плохое.

В дверях я буквально налетела на отца Надин. Он был чем-то разгневан и, отдавая распоряжения, бранил слуг на чём свет стоит, не брезгуя крепким словцом. Удивленно посмотрев на меня, он засмеялся:

– Тпру-у-у… Наташа, остановись, ты ж не на лошади. Вроде как пешком по дому ходить должна. Чего это на тебе, голубушка, лица нет? Что тебя так сильно разволновало? Никак Надька обидела? Ты мне только скажи, я с ней быстро разберусь, – пообещал он шутливо, но нарочито строго. – Ты же знаешь, как я к вашей семье отношусь: не дам в обиду свою прекрасную гостью!

Я смотрела на Василия Степановича и понимала, в каком затруднительном положении оказалась сейчас Надин – точно между молотом и наковальней. С одной стороны, строгость и, я бы даже сказала, жестокость отца, с другой – чопорный мир матери.

Василий Степанович вывел меня из состояния ступора, в котором я пребывала:

– Ну, что вылупилась? Что у меня на лбу такого увидела, что рот открыть не можешь? Али не узнала? Али испугалась, что с прислугой строг? Вроде, не похоже на тебя, Наташа, не робкого ты десятка, в отличие от моей Надьки. А что я на слуг ору, так ты не обращай внимания: иначе от них толку не добьешься. Гости заграничные прибыть должны, а они точно мухи сонные ползают, того и гляди оконфузишься перед важными людьми.

Я всё никак не могла вымолвить ни слова.

– Наташа, в чём дело? Что случилось?

Я одними губами прошептала:

– Всё хорошо, не извольте беспокоиться, просто я задумалась… Позвольте пройти. Мы с Наденькой собираемся в город, лавку французскую посетить хотим.

Он прищурился и, смеясь одними глазами, спросил:

– Никак опять сама лошадьми править будешь?

– Да, как обычно.

Он воскликнул, хлопнув себя по ноге:

– Ай, молодца! Вот такую дочку я бы хотел!

Я уже бежала к экипажу, желая поскорее покинуть этот дом: «Нет, с ним невозможно договориться, не зря Надин опасается». Не зная, как обуздать свои эмоции, я засунула два пальца в рот, и двор огласил пронзительный свист. Отец Наденьки крикнул вслед, погрозив мне пальцем:

– Ох, Наташка, ну что за шальная девка!

Я натянуто улыбнулась ему и поспешила сесть в коляску. Ожидая подругу, я нервно похлопывала по крупам лошадей поводьями, томилась и желала поскорее уехать. Наконец-то появилась Надя. Она стояла на пороге, чуть пошатываясь и утирая платком рот – видимо, ее опять тошнило… Я в нетерпении замахала рукой, Надин наконец-то уселась, и мы тронулись.