Читать книгу Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы - Светлана Гребенникова - Страница 3

Вспоминая свое детство, я могу сказать, что это было счастливое и беззаботное время, даже несмотря на то, что у меня не было родителей. Я жила в большом светлом доме, где всегда сновало множество слуг, готовых исполнять любые капризы веселой и озорной девочки. Все считали меня смышленым ребенком, для своих лет развитым не по годам.

Рядом с домом было большое подворье, где жили и работали крестьяне, тенистый парк с озером и раскидистый сад. В доме детей больше не было, потому играть мне приходилось с дворовыми ребятишками, но меня это нисколько не смущало. Мне покупали столько игрушек, что особой радости я от них не получала и, собрав часть в охапку, частенько бежала во двор их раздавать. Большое удовольствие мне доставляло смотреть, как горят глаза ребятишек, которым я вручала бесценные для них дары.

Помимо нянек и служанок, со мной всегда была Катерина. Она обучала меня грамоте, читала книжки. Голос ее был мягким, бархатным, а неспешные речи лились как журчащий ручей. Катя казалась мне очень красивой, ее платья отличались от одежды слуг. Прибегая к ней в комнату, я забиралась на стул перед большим комодом с зеркалом и примеряла ее украшения. Катя покупала мне нарядные платьица и красивые туфельки, но я чувствовала себя в них скованно: в таких нарядах неудобно лазать по заборам и гонять в горелки.

Моя спаленка на втором этаже была светлой и просторной. Рядом с ней находилась комната Гриши. Именно так я звала его, не ведая, что он мой родной отец. В доме к нему обращались не иначе как Григорий Григорьевич, и для всех, кроме меня, он был очень даже важным господином. Слуги его побаивались, уважали и старались без дела не тревожить.

В доме были заведены строгие порядки и правила, но на меня они не распространялись. Я могла без стука забежать к нему за какой-либо надобностью, он позволял мне с ногами забираться на постель, а если он ласково журил меня, то я махала на него своей маленькой ручкой и, задорно смеясь, убегала. Мне вовсе не нравились нравоучения: ни Гришины, ни чьи бы то ни было еще.

Гриша был молод, высок и статен, я часто видела его в военной форме. Мне нравилось заглядывать в его красивое лицо. Случалось так, что он подолгу не бывал дома, а когда появлялся, то сразу начинались кутерьма и веселье. Его навещали друзья, одетые в точно такие же мундиры, за столом собирались шумные компании, они много пили, громко кричали и, опьянев, звали дворового с гармошкой и во всю глотку орали песни. У некоторых после таких застолий не было сил сесть на коня: их развозили по домам, погрузив как дрова. Гриша же, подвыпив, становился чрезвычайно ласковым и приветливым, но его чрезмерное внимание меня вовсе не радовало. Крайне неприятно было, когда он меня чмокал: больно кололась щетина, и от него противно плохо водкой, а для меня не было ничего хуже. Я зажимала носик, бросала ему «Фу-у-у-у!» и бежала прочь, к дворовой ребятне.

…Шел 1763 год, и я, пятилетняя Наташа, не могла знать всего, что происходило в то время в Петербурге. А потому жила я свободно, счастливо и по-детски непосредственно, не задавая никому лишних вопросов, кто таков Гриша на самом деле и почему я нахожусь в его доме…

Сейчас мне под силу увидеть всё разворачивавшееся тогда действо целиком, и я поведаю вам, с чего всё начиналось…

Красавцы братья Григорий и Алексей Орловы растормошили своим появлением светское общество Петербурга. Особенной красотой отличался старший, Григорий. Ему были в равной степени присущи и непутевость, и доброта. В гвардейских частях он пользовался всеобщим уважением, и шла молва, что он последнюю исподнюю рубаху снимет, чтобы помочь другу. Братья Орловы – офицеры Преображенского полка – были кумирами гвардейцев: в драках и кутежах они всегда оказывались в первых рядах.

Григорий умел жить широко и со вкусом, в него влюблялись самые блистательные женщины Петербурга, но тягаться с двадцатипятилетней Фике на тот момент не мог никто. Екатерина, такое имя ей дали во дворце, заинтересовалась бравым офицером, коего представил ко двору генерал-фельдцейхмейстер, граф Петр Шувалов, у которого Орлов служил адъютантом. Между Екатериной и Григорием вспыхнула страсть. И этот судьбоносный роман вылился в заговор против будущего императора – мужа Фике.

В первый раз возможность переворота представилась в день смерти императрицы Елизаветы Петровны, 25 декабря 1761 года. Но в тот момент Екатерина была на пятом месяце беременности, поэтому замешкалась и упустила благоприятный момент для прихода к власти. Она знала, что нужно действовать решительно, иначе Петр отправит ненавистную ему супругу в монастырь.

Разрешилась от бремени Екатерина в апреле 1762 года. Дабы отвлечь внимание супруга от сего события, был организован поджог. Петр Федорович очень любил смотреть на пожары, поэтому, получив весть о горящем доме, немедленно отбыл туда, тем самым дав достаточно времени на отправку новорожденного в приемную семью. Незаконный сын Григория Орлова и Екатерины был назван Алексеем и получил фамилию Бобринский.

Переворот произошел летом того же года. 28 июня Екатерина взошла на российский престол с помощью братьев Орловых. После ее воцарения Григорий чувствовал себя почти императором. Все только и говорили тогда о новой звезде, второй по величине после императрицы. Екатерина осыпала своего любимца несметными дарами, по щедрости они были сопоставимы с царскими почестями…

Не забыла новая царица никого из тех, кто помог ей взойти на престол, но Григорию Орлову, конечно же, перепало больше благ, чем прочим: ему были пожалованы чины генерал-майора, генерал-адъютанта и действительного камергера. Его осыпали золотом и серебром, даровали десятки тысяч душ крепостных и тысячи десятин земли, на которых впоследствии были выстроены дворцы.

Все Орловы, выходцы из не слишком знатного дворянского рода Новгородской губернии, получили графский титул и подобающий герб. Так о возникновении нового графского рода было написано в Общем гербовнике дворянских родов Российской империи: «Графы Орловы произошли от древней благородной германской фамилии из Польской Пруссии. В графское Российской Империи достоинство пожалованы 1762 года, сентября в 22 день. Сие подтверждается выданными им, графам Орловым, на сие достоинство Дипломами, с коих копии хранятся в Геральдии».

…Но всё же мы вернемся от очень важных в жизни Петербурга и всей страны событий в дом, где проживала тогда я, маленькая Наташа. Я и предположить не могла, сколько удивительных хитросплетений произойдет в моей жизни и как щедро, но в то же время жестоко одарит меня судьба…

Однажды в нашем доме началась невиданная суматоха. Я думала, бегающие по коридорам слуги разнесут всё вокруг. Как потом оказалось, особняк своего фаворита должна была посетить сама императрица. Неделю шла подготовка к ее приезду, каждый уголок мыли и чистили, для приема готовили самую большую залу.

Это случилось на святки… Царица вошла неспешно, оставив слуг за порогом, и я, наблюдавшая за ней из своего укрытия под лестницей, даже зажмурилась от ослепительного сияния. Драгоценностей на ней было столько, что мне казалось, они непременно потянут ее к земле.

Веселье не утихало до самого утра. Когда все разошлись, я прокралась на кухню выпить молока и хотела бежать на улицу, чтобы вместе со всей детворой, переодевшись в смешные костюмы животных, стучаться в дома, петь песни и требовать за это гостинцы.

Я сунула руку в вазу с конфетами, оставшуюся на столе после вчерашнего приема, и выгребла в платок все диковинные сладости, чтобы угостить своих деревенских приятелей. Вдруг до моих ушей долетели из кладовки приглушенные голоса служанок Глаши и Палаши. Глаша присматривала за мной. Это была крепкая высокая девка с уродливым шрамом на лице, которая прибыла в этот дом вместе с Гришей из его новгородского имения. Гриша доверял ей больше всех и поставил главной над всеми слугами. Отчего-то мне захотелось послушать, о чем они шепчутся.

– Слышь, Глашка, вот ты к родным наведывалась и токмо сегодня воротилася, так и представить не можешь, что за кутерьма здеся была цельную неделю. Вчерась ввечеру сама ампиратрица к нам пожаловала. Народищу собралась тьма тьмущая. Ох и ужин закатил наш хозяин – прямо царский! Государыня изволили уехать в час пополуночи. А остальных гостей унесло токмо в четыре утра. Ох, Глашка, но это еще не все новости…

Служанка стала шмыгать носом и утирать слёзы передником.

– Вон оно как дело-то оборачивается. Я вчерась подслушала, как наш Григорий с царицей разговаривал. Уединились они, а дверь до конца не закрыли, вот я и решилась: сам Бог велел узнать, об чём они там беседуют. Я такое услышала!

Она вновь зашмыгала носом.

– Глашка, забыв о предосторожностях, гаркнула:

– Да что ты тянешь, точно кота за хвост! Сказывай быстрее, а то кочергой огрею. Нету мочи смотреть на твои сопли!

– Так я и говорю… Царица отчитывала Гришку, что, дескать, не дело это – держать подле себя девочку. Чай, у него свой сын есть, и вскорости Гриша наш ампиратором станет, а ихний сын – законным наследником. Во как оно, Глашка, оборачивается… А посему повелела она найти девочке хорошую приемную семью, а сама обещала подарить за энто опекунам огромную мызу.

Глаша ахнула, прикрыв ладонью рот, и, какое-то время помолчав, вынесла свой вердикт.

– А может, оно и к лучшему: ну какой из него отец? Так, видимость одна… Давно Валерьяныч его просил отдать дочь. Так он всё упирался, видать, мать ее забыть не может. Дмитрий Валерьянович мужик справный, сама знаешь, без него пропал бы Гришка. Он всё здеся и обустроил, и наладил… Пропил да прогулял бы без него имение Григорий. А знаешь, Палаша, я даже радая тому, что услышала.

Я постояла еще немного, совершенно не понимая, о ком речь. Тут в окно ударился снежок, и я услышала громкий крик Демьяна – мальчик, который был старше, но почему-то всё время опекал меня и брал в свои игры, торопил свою подружку.

– Наташка! Ну долго тебя еще дожидать?

Тут Глаша выбежала из кладовки, помогла мне надеть шубку, валеночки и пушистую шаль, и я со всех ног кинулась на улицу.

…Мои воспоминания обрывочны и не всегда логичны. Память удержала лишь отдельные эпизоды, самые яркие и важные… Разумеется, важные для меня, для моей истории, а не для судеб мира и государства…

Гриша никогда не играл со мной… Лето шло к закату, и я, не желая понимать важности его дел, тянула за рукав, призывая пойти со мной на озеро, ловить рыбу. Ранее такое было лишь однажды и очень мне понравилось. Гриша отнекивался, ссылаясь на занятость, и, чтобы я более не докучала ему, рывком схватил меня под руки и высоко подбросил. Я завизжала… не от страха, нет – просто дух захватывало. Он откинул голову назад и заливисто засмеялся. Потом поставил меня на землю и ласково погладил по голове. Улыбка исчезла с его лица, глаза потускнели, и он с грустью сказал:

– Как же ты похожа на мать, Наташа…

Я пристала к нему с расспросами:

– Гриша, а где моя мама? Ты говорил, что она уехала. А почему она так долго не возвращается?

– Не знаю, Наташа, видать, дела у нее важные…

Он произнес еще много мудреных слов о ее делах, потом стал шутить со мной и щекотать, чтобы я забыла о своих вопросах… А после, зачем-то посулив мне много подарков, быстро удалился.

Я вздохнула: «Почему Гриша всегда говорит, что я похожа на маму, и никогда не расскажет, где она?» Это было мне непонятно.

Глаша, как только он скрылся из виду, меня пожурила:

– Пошто ты, Наташка, к Григорию Григорьевичу пристаешь? Он важный господин, недосуг ему на твои вопросы отвечать. Иди лучше, поиграй. Да посмотри: эвон какие подарки он тебе привез.

Гриша часто отсутствовал, и мы порой не виделись неделями. По возвращении он всегда усаживал меня на колени и дарил удивительные заморские вещицы. И не забывал добавить, что конфеты выбирала сама матушка государыня, а такая куколка есть только у меня и у австрийской принцессы. Да, принимая от него дары, я радовалась, но недолго. Очередная кукла или мячик скоро оказывались забыты, и я бежала играть во двор: это нравилось мне больше.

Когда я, взлохмаченная, возвращалась домой, он, завидя меня, смеялся и притворно негодовал:

– Ах ты, моя егоза, что же ты космы свои рыжие не расчесываешь? Скоро колтуны будут, как у кошки дворовой. Ты девочка, а вечно с мальчишками бегаешь да дерешься.

– Это ты зря, Гриша, – толково разъясняла я ему. – Я не дерусь, а даю сдачи, пусть первыми не лезут. А волосы кудрявятся – мочи нет, поди расчеши. Палаша как начнет их щеткой драть, я сразу убегаю. Знаешь, как больно? – жаловалась я. – Одна Катя меня не обижает, хорошая она.

При упоминании о Кате Григорий обычно тяжело вздыхал и, махнув рукой, сокрушался:

– Вот поди вас, девок, разбери… Почему ты, Наташка, парнем не уродилась? И волосенки были б стрижены, и я бы тебя военному делу обучил. Эх, как бы лихо мы с тобой маршировали!

– Так ведь я уже умею, вот, посмотри: ать-два, ать-два, – шагала я, высоко поднимая ноги, а он весело смеялся:

– Беги, егоза, мне пора.

– Гриша, – не унималась я, – а куда ты всё время спешишь?

– Эх, Наташка, твой Григорий важной птицей стать может, – и он загадочно улыбался. – Дай на ушко пошепчу: вот как я императором стану, – Гриша мечтательно поднимал глаза к небу, – эх, заживем!

– Гриш, а апи… ампиратор – это кто?

– Это тот, главнее кого во всём государстве нету.

– Ух ты-ы-ы, – удивлялась я. – А не врешь?

– Беги! – смеялся он, – ишь какая языкастая. «Не вре-е-е-шь»… Что б ты понимала.