Читать книгу Легкие следы - Светлана Сухомизская - Страница 4

После ударной дозы коньяка пол в комнате слегка накренился, и возвращаться в нормальное положение никак не желал. К тому же песня про чашку кофею, в особенности та ее часть, где сообщалось, что «ты ж еще молодой, ты еще страдаешь е-ерундой!», так и рвалась из моей груди. Работать в таких невыносимых условиях стало совершенно невозможно. Осторожно разведав обстановку и с удивительной для самой себя ловкостью вызнав, что начальство, насладившись сеансом высасывания крови из подчиненных, отбыло на какую-то торжественную презентацию и возвращаться в нашу убогую обитель не собирается, совершила дерзкий побег с работы.

Надо сказать, у побега была и уважительная причина – идти на концерт в джинсах и свитере после эсэмэски от Станиславского я никак не могла.

Сбросив обувь и сунув ноги в домашние тапочки, я прошла в гостиную и, как всегда, не смогла побороть искушения. Распахнула настежь балконную дверь и вышла.

Взялась обеими руками за перила балкона, глядя прямо перед собой. Набрала полную грудь воздуха. И, повернув голову вправо, выдохнула.

Там, за мостом, за изгибом реки, торжественно возвышалась громада из красного кирпича, словно гигантская корона – обруч-стена в зубцах и башни, а на башнях – флажки и красные звезды.

Я смотрела на Кремль, и сердце мое учащено билось.

Вернувшись обратно в гостиную, я села, чтобы унять головокружение, на диван и осмотрелась по сторонам.

Старинное фортепьяно с канделябрами, полными оплывшего воска. На нем – фарфоровая чернильница-пенек с двумя медведями, ссорящимися из-за ягод, оправленный в серебро бычий рог, две статуэтки Ломоносовского завода – выдра, зажавшая в зубах трепещущую рыбину, и белый барашек с золотыми закрученными рогами, вазочка с портретом Пушкина и вращающийся металлический календарь. Витрина с посудой. Двустворчатый книжный шкаф, за стеклами дверец – потрепанные собрания сочинений всевозможных классиков полувековой давности и черные переплеты первого издания Большой Советской Энциклопедии. На стене – безмолвные часы с неподвижным маятником и две фотографии: пухлощекий мальчуган в вязаном чепчике, прижимающий к себе картонный конус-кулек, полный конфет, и полная женщина в кружевном воротнике с брошкой-камеей под горлом. Моя прабабушка, которой я никогда не видела. И мой отец.

До сих пор не верилось, что всё вокруг – и эта комната, со всеми ее сокровищами, и две других, и даже вид из окна – прекрасный, чарующий, несбыточный, словно сон – все это теперь принадлежит мне одной.

Еще труднее было поверить в подлинность истории, эпилогом которой стало мое водворение в этом земном раю. История казалось выдумкой неумного, но бойкого романиста, точнее романистки, потому что история дорогой квартиры отдавала дешевой мелодрамой.

Отец в моей жизни отсутствовал начисто, тревожа только воспоминаниями – смутными, почти забытыми: сгущающиеся сумерки, нескончаемо долгое ожидание так и не состоявшейся встречи, растерянность, обида, отчаяние, разрывающее сердце, и горькие слезы в подушку. Все эти чувства давно существовали только в моей памяти, а отца не было и там – можно было открыть альбомы и старые папки, посмотреть на фотографии, но симпатичное лицо молодого человека в старомодной прическе – остромодной в тот момент, когда был сделан снимок – не вызывало в моей душе ни малейшего движения. Да, был такой человек, разошелся с моей мамой, когда мне было пять лет, приходил каждые выходные, потом раз в месяц, потом по праздникам, потом раз в год, и, наконец, совсем исчез – ни звонка, ни открытки, словно и не было его никогда. История обычная, даже скучная.

Жизнь шла своим порядком, но однажды порядок нарушился – в нашу дверь позвонил какой-то старик. Мама разговаривала с ним на лестнице, в квартиру не пустила, вернулась в дом с покрасневшим сердитым лицом и бросила на стол толстую пачку розовато-красных банкнот – большие деньги, целое сокровище! О чем был разговор, она мне так и не сказала.

Банкноты отнесли в сберкассу, чтобы они приросли процентами к моему шестнадцатилетию; но праздник не удался – лихие девяностые слопали мой подарочек вместе с прочими сбережениями многомиллионного советского народа. А старик оказался отцом моего отца – и умер прошлым летом, так никогда и не став мне настоящим дедушкой. Отец, как выяснилось, умер годом раньше – от болезни, погубившей не одно поколение русских мужчин – и я, совершенно неожиданно для себя, оказалась единственной наследницей не очень большой квартиры в центре Москвы.

Три месяца назад я перевезла сюда посуду, одежду, десять баночек с чаем и несколько огромных коробок с любимыми книгами, а старую квартиру заперла на ключ, в ожидании тех лучших времен, когда кому-нибудь из друзей понадобится жилплощадь по символической цене. Все в один голос говорили мне, что я дура, и что надо было остаться в старой квартире, а эту сдать каким-нибудь полоумным иностранцам и получать огромные деньги, но я была непреклонна. Я чувствовала себя Скарлетт О’Харой, наконец-то обретшей свою обетованную Тару.

Мне хотелось жить в квартире с окнами на Кремль.