Читать книгу Помечтай немножко - Сьюзен Элизабет Филлипс - Страница 8

После тягостной сцены в закусочной Рэчел не представляла, как будет общаться с Гейбом, но в течение нескольких дней он лишь зверским тоном коротко отдавал ей указания и занимался своими делами, не обращая на нее ни малейшего внимания. Он почти все время молчал, избегал встречаться с ней глазами и в целом напоминал человека, который отбывает тяжкую повинность.

По ночам Рэчел без сил падала на кровать и проваливалась в глубокий, тяжелый сон без сновидений. Она надеялась, что физическая работа на свежем воздухе улучшит ее самочувствие, но этого не произошло. Приступы слабости и головокружения не проходили. В пятницу утром, когда она красила билетную кассу, с ней случился обморок.

Пикап Боннера свернул на отходящую от шоссе подъездную дорогу к кинотеатру в тот самый момент, когда Рэчел, очнувшись, с трудом поднялась на ноги. Глядя на притормозивший автомобиль, она, прислушиваясь к сумасшедшим ударам сердца, гадала, что успел увидеть Гейб, но по его лицу ничего нельзя было понять. Схватив кисть, она нахмурилась, словно именно его появление отвлекло ее от работы. Не говоря ни слова, Боннер нажал на акселератор и укатил.

Кристи вызвалась посидеть с Эдвардом в субботу, пока Рэчел работала, и Рэчел с благодарностью приняла ее предложение. Тем не менее она прекрасно понимала, что не может злоупотреблять хорошим отношением мисс Браун. «Если уж мне настолько не повезет, что я буду вынуждена задержаться в Солвейшн до субботы, – подумала она, – то в следующий раз я возьму Эдварда с собой, независимо от того, понравится это Боннеру или нет».

Планы Рэчел спуститься вниз по склону и проникнуть в дом, где она жила когда-то с Дуэйном Сноупсом, были сорваны сильнейшей грозой. Все было бы куда проще, если бы она могла подъехать к дому на машине, но запертые ворота делали это невозможным. В понедельник, ровно через неделю после того, как ее автомобиль вышел из строя у придорожного кинотеатра «Гордость Каролины», Рэчел поклялась, что не будет больше тянуть время и осуществит спуск в ночь с понедельника на вторник.

Понедельник выдался пасмурным, но без дождя, а ближе к полудню сквозь толстый слой туч кое-где стали проникать солнечные лучи. Все утро, покрывая серой эмалевой краской металлические перегородки в туалете, Рэчел думала о том, как ей пробраться в дом. В принципе, задача была не такой уж сложной, и, если бы не усталость и приступы головокружения, она, пожалуй, расценила бы то, что ей предстояло, как приятное приключение.

Окуная валик в ведро с краской, Рэчел каждый раз была вынуждена придерживать рукой подол. Заниматься малярными работами в платье было неудобно, но у нее не было выбора: в субботу ее джинсы разошлись по шву так, что починить их уже не представлялось возможным.

– Я привез тебе завтрак, – услышала она голос Боннера.

Резко обернувшись, она увидела Гейба. Он стоял неподалеку, держа в руках бумажный пакет с какой-то снедью. Рэчел подозрительно уставилась на него.

– Я хочу, чтобы с сегодняшнего дня ты брала с собой что-нибудь перекусить и делала перерыв на обед.

Сделав над собой усилие, Рэчел посмотрела прямо в его прикрытые зеркальными очками глаза, чтобы у Боннера не сложилось впечатления, будто она его боится.

– Кому нужна еда? – хмыкнула она. – Одной твоей улыбки мне хватает, чтобы на несколько недель пропало чувство голода.

Не обращая внимания на ее выпад, Боннер опустил пакет в одну из раковин. Рэчел думала, что после этого он уйдет, но он решил проверить ее работу.

– Придется все покрывать двумя слоями, – сказала она, стараясь, чтобы Гейб не заметил, как она устала. – Эти надписи очень трудно закрасить.

– Старайся, чтобы краска не попадала на петли, – заметил Боннер, кивнув в сторону двери, по которой Рэчел только что прошлась валиком. – Я хочу, чтобы здесь все хорошо открывалось и закрывалось.

Рэчел опустила валик в ведро с краской и вытерла тряпкой руки.

– Все-таки я не могу понять, почему ты выбрал этот грязно-серый цвет, – сказала она. – Было бы куда лучше, если бы все здесь было выкрашено в веселый и красивый цвет яичного желтка.

На самом деле ей было наплевать, как будут выглядеть двери и перегородки. Ее заботило лишь то, как сохранить за собой работу и не показать Боннеру, насколько мало у нее осталось сил.

– Мне нравится серый цвет, – буркнул он.

– Неудивительно. Он соответствует твоей сути. Хотя нет, беру свои слова назад. Твоя личность не серая, она гораздо темнее.

Вместо того чтобы вспылить, Боннер прислонился к еще не окрашенной перегородке и задумчиво уставился на Рэчел.

– Знаешь, что я тебе скажу? – заговорил он после небольшой паузы. – Я, пожалуй, готов был подумать о том, чтобы повысить тебе зарплату, если бы ты, отвечая мне, научилась ограничиваться только четырьмя словами: «Да, сэр, нет, сэр» – и ничего больше.

Не язви, мысленно уговаривала себя Рэчел, не зли его.

– Знаешь, Боннер, тогда повышение зарплаты должно быть чертовски существенным. Должна тебе сказать, что ты самый забавный тип, который мне когда-либо попадался, – после Дуэйна, конечно. А теперь, если ты не возражаешь, мне надо работать. Ты меня отвлекаешь.

Боннер, однако, даже не пошевелился и продолжал изучающе смотреть на нее.

– Если ты еще немного похудеешь, то будешь не в состоянии поднять валик.

– Это не твоя забота, понял? – Рэчел наклонилась за валиком, но тут у нее, как назло, закружилась голова, и ей пришлось ухватиться за ручки двери, чтобы не упасть.

Боннер поддержал ее за руку.

– Ну-ка, бери свой ленч, – сказал он. – Я хочу увидеть своими глазами, как ты его съешь.

– Я не голодна, – процедила Рэчел, отдергивая руку. – Поем позже.

– Нет, ты поешь сейчас, – возразил Гейб и носком ботинка отодвинул в сторону ведро с краской. – Иди вымой руки.

С этими словами он пошел к раковине за пакетом с едой. Рэчел смотрела ему вслед с отчаянием. Она-то хотела спрятать пакет в холодильник, чтобы потом отнести его Эдварду, но сделать это на глазах у Боннера она не могла.

– Я жду тебя на детской площадке, – сказал он уже возле двери и вышел.

Еле волоча ноги, Рэчел подошла к раковине и долго и тщательно отскребала руки, то и дело брызгая водой на заляпанное краской платье. Покончив с этим, она поплелась на игровую площадку.

Боннер сидел на земле, опершись спиной на станину детских брусьев. В руке он держал банку «Доктора Пеппера». Одна нога вытянута, другая согнута в колене. Он был одет в синюю футболку и джинсы, которые, хотя и имели небольшую дырочку на колене, были тем не менее несравненно лучше тех, которые ей пришлось выбросить. На голове Боннера красовалась бейсболка с символикой клуба «Чикаго старз».

Рэчел уселась в нескольких ярдах от него, рядом с бетонной черепахой. Гейб протянул ей пакет с едой. Рэчел невольно обратила внимание, что руки его были чистыми: даже колечко бактерицидного пластыря, обвивавшее большой палец, было свежим, только что приклеенным. Она уже не в первый раз удивилась тому, как человек, выполняющий черную работу, умудряется оставаться чистым.

Положив пакет с ленчем на колени, Рэчел развернула его и вынула ломтик жареной картошки. Запах, ударивший в ноздри, был восхитительным, и она едва удержалась, чтобы не сунуть в рот сразу пригоршню чудесного лакомства. Однако она все же взяла себя в руки и, отправив в рот лишь тот кусочек, который держала в пальцах, слизнула оставшуюся на губах соль.

Гейб вскрыл банку с «Доктором Пеппером», внимательно осмотрел ее, а затем перевел взгляд на Рэчел.

– Я хочу извиниться за свое поведение, – сказал он.

Рэчел так изумилась, что выронила на траву очередной ломтик картошки. «Так вот, значит, к чему вся эта церемония с кормежкой, – подумала она. – Боннера наконец заела совесть. Ну что ж, хорошо, что она у него по крайней мере еще осталась».

Вид у Гейба был весьма напряженный. Глядя на него, Рэчел заподозрила, что он боится, как бы она не устроила истерику, и тут же решила, что этого он от нее не дождется.

– Знаешь, Боннер, ты пойми меня правильно, но у тебя в тот день был такой жалкий и смешной вид, что я все губы себе искусала, чтобы не расхохотаться.

– Вот как?

Она ожидала, что Гейб еще больше нахмурится, но вместо этого он расслабился и уселся поудобнее.

– С моей стороны это было непростительно. Ничего подобного больше не случится. – Он сделал небольшую паузу, все еще не решаясь встретиться с Рэчел глазами. – Я был пьян…

Рэчел без труда вспомнила, что в тот день, о котором он говорил, от Гейба совершенно не пахло алкоголем. Да и вообще ей тогда показалось, что его поведение было больше связано не с ней, а с тем, что происходило у него в душе.

– Да, пожалуй, больше не стоит так поступать, – сказала она. – Ты вел себя как подонок.

– Я знаю.

– Как король подонков.

Гейб, к этому моменту успевший снять зеркальные очки, быстро взглянул на нее, и – о чудо! – ей показалось, что в его глазах она уловила искорку веселья.

– Ты хочешь, чтобы я пресмыкался перед тобой, верно? – спросил он.

– Как червяк.

– Интересно, хоть чем-нибудь тебе можно заткнуть рот на какое-то время или это в принципе невозможно? – осведомился Боннер, и на губах его появилось что-то похожее на улыбку.

Рэчел была так поражена этим обстоятельством, что не сразу нашла ответ.

– Грубость и неуважение к собеседнику – часть моего шарма, – заявила она после небольшой паузы.

– Тот, кто тебе это сказал, наврал.

– Ты называешь знаменитого Билли Грэма лгуном?

На какой-то момент уголки губ Гейба вздернулись еще выше, но затем снова опустились книзу, и на лице появилась привычная мрачная гримаса. По всей видимости, он решил, что пресмыкался уже достаточно.

– Послушай, у тебя что, нет пары джинсов? – спросил он, сделав неопределенный жест. – Только идиотка может работать в платье.

«И еще тот, у кого нет ничего, кроме платья», – подумала Рэчел. Она не могла позволить себе потратить даже цент на одежду, поскольку Эдвард уже начал вырастать из своих вещей.

– Мне нравятся платья, Боннер. Они подчеркивают мою женственность.

– Ага, особенно в сочетании с этими башмаками, – сказал Гейб, с отвращением глядя на ее грубые черные полуботинки.

– Что я могу на это ответить? Я – рабыня моды.

– Чушь. Просто твои старые джинсы порвались, верно? Ну так купи себе новые. Нет, я сам куплю тебе джинсы. Можешь считать, что это будет твоя униформа.

Ему уже не раз приходилось видеть, как Рэчел наступала на горло собственной гордости, но это было тогда, когда дело касалось Эдварда. Сейчас же ситуация была иная.

– Ты их купишь, ты их и носи, – процедила она с нескрываемым презрением.

Несколько секунд оба молчали.

– Так ты, значит, крутая, так, что ли? – произнес наконец Боннер, в очередной раз окинув Рэчел оценивающим взглядом.

– Круче не бывает.

– До того крутая, что тебе даже еда не нужна. – Боннер взглянул на стоящий на коленях у Рэчел пакет с продуктами. – Ты собираешься есть или так и будешь демонстрировать мне свою независимость?

– Я уже сказала тебе, что не голодна.

– Наверное, именно поэтому ты выглядишь, как ходячий скелет. У тебя анорексия, не так ли?

– У бедняков не бывает анорексии. – Рэчел положила в рот еще кусочек жареного картофеля. Он был таким божественно вкусным, что ей снова захотелось наброситься на него и разом проглотить все до последней крошки. Одновременно душу ей терзало чувство вины перед Эдвардом за то, что она лишала его лакомства, которое он так любил.

– Кристи говорит, ты почти ничего не ешь.

Мысль о том, что Кристи докладывает Гейбу о ее поведении, заставила Рэчел забеспокоиться.

– Пусть не сует нос не в свое дело.

– И все-таки, почему ты ничего не ешь?

– Ты прав, у меня анорексия. И хватит об этом, ладно?

– Ты же сама сказала, что у бедняков ее не бывает.

Не отвечая, Рэчел принялась пережевывать следующий ломтик картошки.

– Попробуй гамбургер.

– Я вегетарианка.

– Кристи видела, как ты ела мясо.

– А ты что, гастрономическая полиция?

– Просто я не понимаю. Если только… – Боннер бросил на Рэчел проницательный взгляд. – Когда ты в первый раз при мне хлопнулась в обморок, я дал тебе пирожное. А ты тут же пыталась сунуть его твоему ребенку.

Рэчел замерла.

– В этом дело, верно? Ты отдаешь свою еду ребенку.

– Во-первых, его зовут Эдвард, а во-вторых, тебя это не касается.

Глядя на нее, Боннер покачал головой.

– Ты ведешь себя как ненормальная. Ты ведь и сама это знаешь, не так ли? Твой сын ест более чем достаточно, а ты моришь себя голодом.

– Я не хочу об этом разговаривать.

– Черт побери, Рэчел, да ты просто чокнутая.

– Никакая я не чокнутая.

– Тогда объясни мне, в чем дело.

– Я не обязана тебе ничего объяснять. И потом, уж если кому и рассуждать об этом, то только не тебе. Может, ты сам этого и не замечаешь, но уж у тебя-то точно давным-давно крыша поехала.

– Наверное, именно поэтому мы с тобой хорошо ладим.

Это было сказано так просто и тепло, что Рэчел едва не улыбнулась. Гейб отхлебнул глоток из банки. Она же, взглянув вдаль, туда, где над верхним обрезом экрана виднелись горы, вдруг вспомнила о том, как они понравились ей, когда Дуэйн впервые привез ее в Солвейшн. Когда она смотрела на покрытые зеленью склоны из окна своей спальни, ей казалось, что она видит перед собой лик Всевышнего.

Снова посмотрев на Гейба, Рэчел на короткий миг ощутила, что перед ней не враг, а просто человек, такой же несчастный и потерянный, как и она сама.

Гейб, откинув назад голову, внимательно смотрел на нее.

– Слушай, ведь твой парнишка… Он ведь каждый вечер плотно обедает, верно?

Охватившее ее на короткое время теплое чувство разом исчезло.

– Ты что, опять за свое?

– Ответь мне на вопрос, и все дела. Он ведь сытно обедает, верно?

Рэчел неохотно кивнула.

– И завтракает тоже? – гнул свое Боннер.

– Ну да, вроде бы.

– В садике всем детишкам дают перекусить и кормят их хорошим, сытным ленчем. А когда он возвращается домой, кто-то из вас – либо ты, либо Кристи – наверняка дает ему еще чем-нибудь подзаправиться?..

Вот только не факт, что так будет и в следующем месяце, не говоря уже о следующем годе, подумала Рэчел, и по спине у нее побежали мурашки. Она почувствовала себя так, словно ее толкали на какой-то нехороший и опасный поступок.

– Рэчел, – снова заговорил Боннер, – пора тебе заканчивать голодовку.

– Не болтай ерунды!

– Тогда объясни мне, чего ради ты себя истязаешь?

Если бы Гейб говорил своим обычным грубоватым тоном, Рэчел было бы проще, но сейчас в голосе его звучали непривычные мягкие интонации, против которых у нее не было почти никакой защиты, и потому она сочла за лучшее, собрав остатки сил, броситься в атаку:

– Я отвечаю за него, Боннер. Я, я одна, и никто другой!

– В таком случае тебе следует получше заботиться о себе.

– Не лезь ко мне с советами, – отрезала Рэчел и прожгла Боннера злобным взглядом.

– Учти, чокнутым лучше держаться вместе.

Сказав это, Боннер бросил на Рэчел такой полный понимания и сочувствия взгляд, что у нее перехватило дыхание. Она хотела сказать еще какую-нибудь колкость, но не смогла.

– Я не хочу об этом говорить.

– Вот и ладно. Лучше поешь.

Пальцы Рэчел судорожно сжали лежащий у нее на коленях бумажный пакет. В душе она вынуждена была признать, что Боннер прав: как бы она ни истязала себя, это не могло гарантировать Эдварду защиту от жизненных неурядиц.

Душу ее захлестнуло бессильное отчаяние. Ей так хотелось, чтобы у сына было все, не только пища, но и безопасность, уверенность в завтрашнем дне, здоровье, образование, дом, где он мог бы жить. Но, даже лишая себя последнего куска, она была не в состоянии обеспечить ему всего этого.

Глаза Рэчел наполнились слезами, и по щеке побежала влажная дорожка. Мысль о том, что Боннер увидит ее плачущей, привела ее в ярость, и она, устремив на него испепеляющий взгляд, пробормотала:

– Попробуй только хоть слово сказать!

Боннер шутливо поднял кверху обе руки, давая понять, что не собирается ей перечить, и отхлебнул еще глоток «Доктора Пеппера».

По телу Рэчел пробежала судорога. И тут Боннер был прав: напряжение последних месяцев в самом деле сделало ее похожей на сумасшедшую, и понять ее мог только такой же сумасшедший, как и она.

Если трезво взглянуть на вещи, подумала она, то у Эдварда во всем мире не было никого, кроме нее, а она действительно относилась к себе просто наплевательски. Доводя себя голодом до полного изнеможения, она лишь делала еще более нестабильным их с Эдвардом и без того незавидное положение.

– Сукин ты сын! – пробормотала она, глядя на Гейба, и вытащила из пакета гамбургер.

Боннер, ни слова не говоря, натянул на самые глаза козырек своей бейсболки, словно собирался хорошенько вздремнуть.

Рэчел сунула гамбургер в рот, ощутив вместе с его восхитительным вкусом привкус собственных слез.

– Не знаю, как у тебя хватило наглости назвать меня ненормальной, – с трудом выговорила она с набитым ртом и, дрожа от нетерпения, откусила от гамбургера еще кусок. – По-моему, человек, которому взбрело в голову открыть придорожный кинотеатр для автомобилистов, должен быть полным придурком. Может, ты этого не заметил, Боннер, но такие заведения вымерли уже лет тридцать назад. Ты прогоришь еще до того, как кончится лето.

– Плевать я на это хотел, – сказал Боннер.

– В таком случае я умываю руки. Похоже, ты в десять раз более сумасшедший, чем я.

– Ты лучше ешь давай.

Смахнув с глаз слезы тыльной стороной ладони, Рэчел откусила очередной кусок. Еще никогда в жизни она не ела такого вкусного гамбургера.

– Тогда зачем тебе это вообще надо? – спросила она, торопливо прожевывая очередную порцию.

– Просто хотел себя чем-то занять, а ничего лучше придумать не смог.

– А чем ты зарабатывал на жизнь до того, как рехнулся? – поинтересовалась Рэчел.

– Я был наемным киллером и работал на мафию. Ну что, ты уже больше не плачешь?

– Я вовсе не плакала! А мне бы очень хотелось, чтобы ты в самом деле был киллером. Тогда, будь у меня деньги, я бы заплатила тебе, чтобы ты прикончил сам себя.

Боннер приподнял козырек бейсболки и спокойно, без всякого раздражения посмотрел на нее.

– Если ты и дальше будешь меня так усердно ненавидеть, мы с тобой неплохо уживемся, – сказал он.

Не обращая внимания на его слова, Рэчел, покончив с гамбургером, принялась за жареную картошку, запихивая в рот сразу по нескольку ломтиков.

– Слушай, а как тебя угораздило связаться с Дуэйном?

Вопрос был задан без особого интереса, скорее всего просто от скуки, но Рэчел решила, что, поскольку Боннер не сообщил ей никакой информации о себе, ей тоже не следует откровенничать.

– Я познакомилась с ним в стриптиз-клубе, где работала исполнительницей экзотического танца.

– Я видел твое тело, Рэчел. Должно быть, когда там танцевала, ты была попышнее. При такой худобе ты не заработала бы даже на жевательную резинку.

Рэчел хотела было обидеться, но тщеславия у нее совсем не осталось.

– Девушки, которые работают в таких местах, не любят, когда их называют стриптизершами. Я об этом знаю от одной из них. Несколько лет назад мы жили с ней на одном этаже. Она каждый день ходила в салон красоты загорать под кварцевой лампой.

– Да что ты говоришь.

– Ты небось думаешь, что исполнительницы экзотических танцев – они предпочитают, чтобы их называли именно так – загорают нагишом? Так вот, ничего подобного. Ложась под лампу, они надевают крохотные трусики, чтобы на теле оставались белые полоски. Та девица рассказывала мне, что в этом случае, когда они в клубе их снимают, публика возбуждается еще сильнее: запретный плод кажется еще более запретным.

– Похоже, я слышу в твоем голосе восхищение.

– Она очень неплохо зарабатывала, Боннер.

Гейб в ответ только фыркнул.

По мере утоления голода Рэчел становилась все более любопытной.

– А все-таки, чем ты занимался раньше? Только честно.

– Да какие уж тут секреты, – пожал плечами Боннер. – Я был ветеринаром.

– Ветеринаром?

– Ну да, а что такого?

По голосу Боннера Рэчел догадалась: их перемирие висит на волоске. С немалым удивлением она вдруг поняла, что этот человек ее интересует. Ей пришло в голову, что Кристи, которая прожила в Солвейшн всю жизнь, должны быть известны кое-какие его секреты, и Рэчел решила при случае расспросить ее об этом.

– Ты не похожа на женщину, которая способна вскружить голову телепроповеднику, – снова заговорил Боннер. – Мне кажется, преподобный Дуэйн Сноупс должен был выбрать себе в жены какую-нибудь набожную особу, аккуратно посещающую церковь.

– Я была такой благочестивой и набожной, что дальше некуда, – сказала Рэчел, стараясь, чтобы в голосе ее не чувствовалось ни малейшего признака горечи. – С Дуэйном я познакомилась в Индиане во время его проповеднической кампании. Я была одной из его добровольных помощниц. Он меня прямо околдовал. Хочешь – верь, хочешь – нет, но раньше я была довольно-таки романтически настроенной особой.

– Но ведь он был намного старше тебя, разве нет?

– На восемнадцать лет. Идеальный кандидат на роль отца сиротки.

Боннер вопросительно взглянул на Рэчел.

– Меня воспитывала бабушка, – пояснила она. – Я жила в центральной части Индианы. Бабуля была очень набожной, и потому прихожане маленькой сельской церквушки были для нее семьей. Они стали семьей и для меня. Религия устанавливала весьма жесткие правила, но по крайней мере это были честные правила, в них не было лжи.

– А что случилось с твоими родителями?

– Моя мать была хиппи. Она не знала, кто мой отец.

– Хиппи?

– Я родилась в коммуне хиппи в штате Орегон.

– Да ты шутишь.

– Поначалу я жила с матерью, но потом она села на наркотики и, когда мне было три года, умерла от передозировки. Мне повезло, меня отправили к бабушке. – Рэчел улыбнулась. – Она была очень простая женщина: верила в Бога, в Соединенные Штаты Америки и яблочный пирог. И еще обожала преподобного Дуэйна Сноупса. Она была так счастлива, когда я вышла за него замуж!

– По всей видимости, она не слишком хорошо его знала.

– Она считала его чуть ли не посланцем Господа. К счастью, она умерла, так и не узнав правды. – Покончив с едой и чувствуя, что живот у нее набит до отказа и вот-вот лопнет, Рэчел, с удовольствием слизнув с конца пластмассовой трубочки сладкую коричневую массу, поднесла трубочку к губам и принялась за шоколадный коктейль. Она достаточно много сообщила Боннеру о себе, однако до сих пор ничего не получила взамен. – Слушай, скажи мне, как чувствует себя человек, который является паршивой овцой в собственной семье?

– А с чего это ты решила, что я – паршивая овца? – раздраженно осведомился Боннер.

– Твои родители – столпы местного общества, твой младший брат – само совершенство, а старший – мультимиллионер. В то же время ты – злобный и мрачный, с отвратительным характером безденежный неудачник, который пугает маленьких детей и у которого ничего нет, кроме дурацкого придорожного кинотеатра.

– А кто тебе сказал, что я безденежный неудачник?

Рэчел невольно обратила внимание, что недовольство Боннера вызвали лишь намеки на его бедность.

– Никто. Об этом яснее ясного говорят и это сооружение, и твоя машина, и та мизерная зарплата, которую ты мне платишь. Может, я что-то и упустила, но пока не вижу никаких признаков того, что ты набит деньгами.

– Я плачу тебе мизерную зарплату, поскольку надеюсь вынудить тебя взять расчет, Рэчел, а не потому, что не могу позволить себе платить больше.

– Вот оно что.

– А мой пикап мне просто нравится.

– Так ты не бедный? – переспросила Рэчел, думая, что Боннер скорее всего ничего не ответит.

Однако Гейб после небольшой паузы сказал:

– Да, я не бедный.

– И до какой же степени, интересно, ты не бедный?

– Разве твоя бабушка не говорила тебе, что неприлично задавать людям подобные вопросы?

– Ты не «люди», Боннер. Я даже не уверена, что в тебе вообще есть хотя бы что-то человеческое.

– У меня полно дел, так что я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как ты меня оскорбляешь. – С этими словами Боннер схватил опустевшую жестянку из-под «Доктора Пеппера», которую до этого поставил на пыльную землю, и поднялся на ноги. – Принимайся за работу.

Глядя в спину удаляющемуся Гейбу, Рэчел раздумывала, в самом ли деле она его обидела. Вид у него был определенно обиженный, и она, довольно улыбнувшись, снова занялась шоколадным коктейлем.

Выйдя из своего офиса, Этан направился к расположенной позади церкви игровой площадке, откуда доносились крики детей. Они уже ждали родителей, которые скоро должны были приехать и забрать их. Он убеждал себя, что его присутствие на площадке в те минуты, когда там начинали появляться взрослые, помогало ему установить контакт с теми горожанами, которые не являлись членами его прихода, но правда состояла в том, что ему очень хотелось лишний раз взглянуть на Лауру Делапино.

Когда он появился на площадке, близнецы Бриггсы соскочили с игрушечных лошадок и подбежали к нему.

– А Тайлер Бакстер описался! – выкрикнул один из них. – Он был весь мокрый.

– Ну и ладно, – ответил Этан.

– Я тоже чуть не описался, – признался мальчик, – но миссис Уэллс мне помогла, и все обошлось.

Этан рассмеялся. Он любил детей и уже много лет мечтал завести своих. Джейми, сына Гейба, он просто обожал. Даже по прошествии двух лет ему трудно было примириться с тем, что произошло с его племянником и Черри, его невесткой, у которой был такой мягкий и добрый нрав. После их трагической гибели он едва не сложил с себя сан, но, как ни странно, преодолел вызванную несчастьем депрессию быстрее и легче, чем остальные члены семьи. У его родителей смерть Джейми и Черри спровоцировала нередко случающийся у пожилых супружеских пар кризис в их семейной жизни, едва не закончившийся разводом. Что касается Кэла, то он после смерти племянника и невестки вычеркнул из своей жизни все, кроме футбола.

К счастью, пожив некоторое время раздельно, их родители снова воссоединились. Более того, их чувства словно пережили второе рождение. Решив резко изменить свою жизнь, они уехали в Южную Америку, где отец стал врачом-миссионером, а мать основала кооператив по продаже изделий местных ремесленников.

Что до Кэла, то в его жизнь вошла гениальная женщина-физик, доктор Джейн Дарлингтон, и теперь супруги растили восьмимесячную Рози – очаровательное голубоглазое существо, которое держало в своем пухлом кулачке всю семью Боннер.

Никто из них, однако, не пережил таких тяжелых времен, как Гейб. Временами Этан просто не мог узнать в нем сердобольного Айболита, каким всегда был его брат. Этан отлично помнил, что, когда они были детьми, в доме постоянно жило какое-нибудь больное или раненое животное, за которым Гейб ухаживал: птица со сломанным крылом, обосновавшаяся где-нибудь на кухне; приблудная собака, которую брат выхаживал в гараже; крохотный, беспомощный детеныш скунса, устроивший себе гнездо в платяном шкафу в спальне Гейба.

Всю жизнь Гейб мечтал стать ветеринаром, но у него никогда не было желания стать мультимиллионером. Внезапно свалившееся на него материальное благополучие забавляло остальных членов семьи. Самому же Гейбу было явно наплевать на деньги. Все произошло как-то совершенно неожиданно и само собой.

Он был на редкость любопытным человеком и, помимо прочего, с детства обожал мастерить. Через несколько лет после того как он обосновался в сельской местности в штате Джорджия и стал практикующим ветеринаром, Гейб изобрел и изготовил особую ортопедическую шину, которую применил для лечения участвовавшей в скачках чистокровной лошади одного конезаводчика. Приспособление настолько хорошо себя показало, что в скором времени стало весьма популярным. К Гейбу, который получил патент на свое изобретение, рекой потекли деньги.

Из трех братьев у Гейба был самый сложный характер. С Кэлом, например, все было просто и ясно: агрессивный и конфликтный человек, он быстро выходил из себя, но так же быстро остывал. Гейб же держал эмоции при себе. В детские годы Этан, когда с ним случалась неприятность, бежал за утешением именно к Гейбу. Его спокойный голос и ласковые, плавные движения успокаивали взволнованного братишку точно так же, как они успокаивали попавших в руки Гейба испуганных, больных животных. Теперь, однако, добрый и мягкий, погруженный в себя брат Этана стал настоящим циником.

От воспоминаний Этана отвлекло появление Лауры Делапино, которая совсем недавно развелась с мужем. На ней были белые, в обтяжку, шорты и нечто вроде черного бюстгальтера, поверх которого она накинула просвечивающую насквозь блузку ярко-зеленого цвета. Ногти на ее руках были покрыты темно-красным лаком, как и ногти на ногах, которые нетрудно было разглядеть в переплетении серебристых ремешков сандалий. У нее была большая, пышная грудь, длинные ноги и густая копна светлых волос. Лаура Делапино прямо-таки излучала секс, и это будило в теле Этана желание.

Слуга Господа, испытывающий тайное влечение к недостойной женщине. Ну и дела! Оставайтесь со мной – это говорю я, Опра!

Этан едва не застонал. Только не это! Он был явно не в настроении для общения с известной телеведущей Опрой Уинфри, настоящей акулой шоу-бизнеса, но сделать ничего не мог.

Скажите нам, преподобный Боннер, мы ведь здесь все друзья, почему это вы никогда не проявляете интереса к благочестивым женщинам, живущим в этом городе?

Благочестивые женщины нагоняют на меня скуку.

Так и должно быть. Вы ведь священник, помните? Так почему ваше внимание привлекают только яркие женщины, не отличающиеся скромностью и благочестием?

В это время Лаура Делапино наклонилась, чтобы поговорить со своей маленькой дочуркой, и Этан заметил отчетливо обрисовавшийся под тесными белыми шортами контур миниатюрных трусиков. Он этого зрелища у Этана разом стало горячо в паху.

Я к вам обращаюсь, мистер.

Уходи, ответил Этан, но от этого его незримая собеседница только разозлилась.

Только не начинай все сызнова! Не заводи свою песню о том, что ты не годишься в священники и что твоя работа рушит всю твою жизнь.

Этан подумал, что было бы хорошо, если бы ему снова явился Клинт Иствуд:

Советую тебе прислушаться к моим словам, Этан Боннер. Тебе уже давно пора найти себе хорошую, добропорядочную женщину и остепениться.

Помолчи минутку и дай мне насладиться тем, что я вижу, огрызнулся Боннер. Как раз в этот момент Лаура снова наклонилась, чтобы получше рассмотреть рисунки дочери, дав Этану возможность полюбоваться ее роскошным бюстом. Он мысленно чертыхнулся и в который уже раз подумал о том, что усмирение плоти – занятие не для него.

Он вспомнил времена, когда ему было чуть больше двадцати лет. Это было еще до того, как он получил знамение свыше. В памяти его всплыли великолепные пышногрудые женщины, ночи страсти, когда он мог делать все, что подсказывало ему его воображение. О Боже…

Да, я слушаю?

Этан сдался. Как он мог получать наслаждение, наблюдая за Лаурой, если кто-то подслушивал его мысли? Отвернувшись, он от всей души пожалел, что не может призывать молодых людей подавлять свои плотские желания, внушать им мысль о святости брачных уз и в то же время следовать собственным проповедям. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Он был так устроен, и это было выше его сил.

Этан поприветствовал Трэйси Лонгбен и Сару Кэртис, которых знал с детства, посочувствовал Остину Лонгбену по поводу сломанного запястья и повосхищался новыми розовыми спортивными туфлями Тэйлора Кэртиса. Боковым зрением он заметил одиноко стоящего в сторонке Эдварда Сноупса.

Стоуна, поправил себя Этан, Стоуна, а не Сноупса. Фамилия мальчика была изменена законным путем. Жаль только, подумал он, что Рэчел никогда не называет его уменьшительно-ласкательными именами. Почему бы ей не звать сына Эдди?

Этан ощутил укол совести. Мальчик уже третий день посещал детский центр, а он ни разу не подошел к этому ребенку. Эдварда нельзя было винить за то, что его родители были бесчестными людьми, и потому Этан решил, что гнев по отношению к отцу и матери малыша не может служить основанием или оправданием для такого невнимания к мальчику.

Он вспомнил, как за день до этого ему позвонила Кэрол Деннис. Его гнев был ничто по сравнению с ее гневом. Она была просто в бешенстве от того, что Этан позволил Рэчел поселиться в коттедже Энни. Он, однако, не стал говорить Кэрол, что за нее просил Гейб, состояние которого его тревожило. Этан пытался как-то успокоить ее, говоря, что нельзя слишком поспешно и строго судить людей, хотя сам уже давно нарушил эту заповедь. Но Кэрол и слушать его не хотела.

Этан Боннер был вовсе не в восторге от того, что был вынужден препираться с Кэрол Деннис. Она была весьма религиозной, набожной женщиной безупречного поведения и сделала для города много хорошего.

– Если вы позволите ей остаться в коттедже, пастор, – сказала Кэрол, – это может иметь для вас неприятные последствия, а я не думаю, что вы этого хотите.

Хотя Кэрол была права, слова ее вызвали у Этана раздражение.

– Думаю, я сумею как-нибудь справиться с ними, если они возникнут, – ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче.

Помедлив немного, Этан подошел к Эдварду и улыбнулся.

– Привет, приятель, – сказал он, обращаясь к мальчику. – Ну, как твои дела?

– Нормально.

Ребенок настороженно смотрел на него большими карими глазами. Этан только сейчас заметил у него на носу небольшую россыпь бледных веснушек. Внезапно он почувствовал, как в груди у него шевельнулось теплое чувство.

– Ну как, ты уже с кем-нибудь подружился? – поинтересовался он.

Мальчик ничего не ответил.

– Другим детишкам нужно какое-то время, чтобы привыкнуть к тому, что среди них появился новичок, – снова заговорил Этан, – но рано или поздно ты найдешь с ними общий язык.

Эдвард, продолжая смотреть на него снизу вверх, сморгнул.

– Как вы думаете, Кристи не забудет приехать и забрать меня? – спросил он.

– Кристи никогда ничего не забывает, Эдвард. Она самый надежный человек из всех, кого я когда-либо знал.

Именно в этот момент Кристи появилась у них за спиной и невольно услышала последние слова Этана. «Надежная, – с горечью подумала она. – И это все, что мог сказать Этан Боннер. Добрая, старая, надежная Кристи Браун. Кристи все сделает. Кристи обо всем позаботится».

Она невольно вздохнула и спросила у себя, чего, собственно, она ожидала. Что Этан будет смотреть на нее так же, как он всего за несколько секунд до этого смотрел на Лауру Делапино? Вряд ли это возможно. Лаура яркая и привлекательная женщина, а она, Кристи, бесцветная и неинтересная. Тем не менее у нее была гордость, и с годами она научилась прятать болезненную застенчивость под маской энергичной деловитости. Она и в самом деле могла справиться с любой задачей. Лишь одно было ей не по силам – завоевать сердце Этана Боннера. Кристи знала Этана почти всю жизнь, и ей было прекрасно известно, что его всегда привлекали броские женщины. Это выяснилось еще в восьмом классе, когда Мелоди Орр предстала перед своими друзьями и подружками в джинсах в обтяжку.

– Кристи!

При виде Кристи Браун личико Эдварда словно расцвело. Черты лица женщины тоже разом смягчились. Она любила детей. С ними она могла расслабиться и быть самой собой. Ей гораздо больше пришлась бы по вкусу работа в детском саду, чем ее должность церковного секретаря. Она бы давным-давно уволилась, если бы не испытывала непреодолимого желания находиться рядом с Этаном Боннером. Раз уж она не могла внушить ему любовь к себе, ей приходилось удовольствоваться ролью женщины, которая помогает ему во всех его делах.

Присев на корточки, чтобы получше рассмотреть сделанную Эдвардом аппликацию и выразить мальчику свое восхищение, она с удивлением отметила, что любит Этана уже больше двадцати лет. Кристи отчетливо помнила, как еще в третьем классе наблюдала за тем, как на переменке он бегает по школьному двору с четвероклассниками. Тогда он был так же ослепительно красив, как и сейчас, – самый красивый мальчик и самый красивый мужчина из всех, кого ей когда-либо доводилось видеть. Он всегда относился к Кристи дружелюбно, но в то же время был приветлив со всеми. Даже в детском возрасте Этан заметно отличался от сверстников. Он был гораздо более чувствительным, чем другие толстокожие и грубые мальчики.

Правда, неженкой он тоже не был. Его старшие братья об этом позаботились. Кристи до сих пор помнила день, когда Этан подрался с Лобахом, одним из самых крупных и задиристых парней в школе, и разбил ему нос. После этого, однако, Этан почувствовал себя настолько виноватым, что первый отправился мириться к своему противнику домой, прихватив две кисти спелого винограда. Лобах до сих пор рассказывал об этом на встречах выпускников.

Кристи поднялась с лужайки, обильно поросшей травой, и взяла Эдварда за руку. Внезапно ее окатила волна приторно-сладких духов.

– Привет, Эт, – раздался рядом голос Лауры Делапино.

– Здравствуй, Лаура, – откликнулся Этан.

Лаура послала Кристи Браун дружелюбную улыбку, и бедная Кристи почувствовала, как сердце ее болезненно сжалось от зависти. Просто удивительно, подумала она, почему некоторым женщинам удается вести себя столь уверенно. Потом мысли ее перекинулись на Рэчел Стоун, и она невольно задумалась над тем, из каких источников черпала свое мужество эта женщина. Несмотря на все ужасные вещи, которые рассказывали о Рэчел жители городка, Кристи она нравилась. Более того, Рэчел внушала ей чувство благоговения. Кристи была уверена, что у нее самой никогда не хватило бы духу вести себя так, как Рэчел.

Она слышала о встрече Рэчел с Кэрол Деннис в бакалейном магазине, а вчера в аптеке Рэчел столкнулась с Гэри Преттом. Открытая враждебность, которую жители городка проявляли по отношению к Рэчел Стоун, расстраивала Кристи. Она была уверена, что Рэчел не должна нести ответственность за алчность Дуэйна Сноупса, и потому не понимала, как это люди, называющие себя христианами, могут быть такими злопамятными и мстительными.

Иногда Кристи испытывала желание узнать, что Рэчел думает о ней. Впрочем, когда оно появлялось, она в итоге всегда приходила к выводу, что у Рэчел скорее всего вообще нет по отношению к ней никаких эмоций. Люди замечали Кристи Браун только тогда, когда нужно было что-нибудь сделать. В других же ситуациях она была для них чем-то вроде человека-невидимки.

– Послушай, Эт, – снова заговорила Лаура, – почему бы тебе сегодня не заглянуть ко мне? Я бы поджарила на гриле пару стейков…

Не закончив фразу, Лаура плотно соединила губы, а потом разжала их, как делают женщины, когда хотят добиться, чтобы помада лежала ровным слоем.

На какую-то долю секунды взгляд Этана задержался на ее губах, а затем он послал Лауре Делапино такую же открытую, добрую улыбку, с которой он обычно приветствовал прихожанок преклонного возраста.

– Я бы с удовольствием, но мне надо подумать над проповедью.

Лаура попыталась настоять на своем, но Этану удалось без особого труда отделаться от нее. Кристи, которая находилась тут же, рядом, заподозрила, что Этан Боннер просто боится оказаться с Лаурой Делапино наедине, опасаясь потерять голову. От этой мысли сердце ее болезненно заныло: ее любимый никогда не боялся потерять голову, оставаясь наедине с ней…